Виктор Михайлович
По полной.
Подойдя к бюро, стоявшему в углу, Виктор достал пару листов бумаги и вернулся к столику.
Я, Виктор Михайлович Меньшиков, паспорт все равно не помню, ну да ладно, бормотал Меньшиков, строча расписку. Руки тряслись, и буквы синими волнами расплывались по не разлинованной бумаге. Угу, угу, так, число поставим вчерашнее и сумма, сумма. Гм, пусть будет миллион, для круглого счета, согласен?
Полянцев коротко махнул рукой и отвернулся.
Пишите, что хотите.
Давай, тоже расписывайся, вот второй экземпляр, так что мы теперь с тобой связаны по рукам и ногам, да?
Я?
Давай, закорючку свою нарисуй, чтобы ты меня первым делом сдавать не побежал, Виктор нервно затряс кулаком.
Да я же а, ладно.
Забрав расписку, Николай Серафимович поспешно вышел, не прощаясь и не оглядываясь назад. Оставшись один, Виктор первым делом собирался позвонить сестре, но темнота опустевшего дома напугала его. Меньшиков пробежался по комнатам и зажег все из доступных светильников, включая бра и подсветку для ванны, но это едва ли помогло ему успокоиться. Он даже подумал позвать Ивана Ивановича к себе, но в памяти вновь возник осуждающий взгляд садовника, и Виктор решил, что это плохая идея. Вспоминая, когда он последний раз делал укол, Меньшиков забрел в свою домашнюю мастерскую, упал на софу и отключился.
26 апреля, среда
Косые лучи утреннего апрельского солнца скользили по гладко выбритой коже Михаила Ефимовича Меньшикова. Аккуратные, наискось подстриженные виски слегка подернулись благородной сединой. К своим шестидесяти восьми годам, Михаилу Ефимовичу удалось сохранить, хоть и не без залысин, густые волосы, а также практически все зубы. Приятная улыбка, наполненная аристократическим умиротворением, говорила об уверенности своего обладателя. Четко очерченные скулы, соединяясь, образовывали изящный подбородок с маленькой ямочкой. Под высоким накрахмаленным воротом кипенной белой рубашки текла тонкая шелковая лента черного галстука, завязанного элегантным узлом. На Михаиле Ефимовиче был его любимый черный костюм и отличные кожаные лакированные туфли с мелким узором на носках, напоминающим кружево. Не могло быть и мысли, что такому моднику почти семьдесят лет; ему бы хоть сейчас в ЗАГС, если бы не одно "но". Михаил Ефимович Меньшиков лежал в гробу.
Отпевание происходило прямо на кладбище, в небольшой часовне. Ранним утром гроб с телом в сопровождении многочисленных друзей и дальних родственников, прибывших на трех микроавтобусах и своим ходом, занесли и водрузили на три шатких табурета. Гроб был бюджетный, проще говоря, дешевый. Под плотной синей тканью скрывались плохо струганные доски. Внутренняя обивка была белая, такого же цвета была и подушка. Перед началом отпевания всем присутствующим были розданы свечи и маленькие бумажки с разрезом в середине. По задумке свечку надо было вставить в разрез и держать так, чтобы между пламенем с капающим воском и рукой оказалась бумажка, но не все догадывались об этом. Кто-то был подавлен, многие грустны, печальны, на некоторых лицах, в основном женских, были видны едва подсохшие дорожки слез, мерцающие в свете свечей.
При жизни Михаил Ефимович нажил себе неплохое, особенно по меркам его родного Клина, состояние. Обе его дочери, старшая и средняя, сначала учились, а затем и вышли замуж за границей, и только младший сын, называя себя патриотом, клянчил у отца деньги и прогуливал их по местным ресторанам. Жена Михаила Ефимовича умерла еще раньше, три года назад, скоропостижно, не приходя в сознание после внезапного инфаркта. Меньшиков тяжело переживал смерть супруги, только ей удавалось хоть как-то сдерживать великовозрастного сына-бездельника от пропасти. Под внешним лоском Михаила Ефимовича скрывалось подорванное здоровье. Уход жены тяжелым грузом лег на его сердце. Как бы он не бодрился перед дочерями, предлагавшими переехать и помогать, Меньшиков безмерно тосковал по своей Софочке, как он часто любил называть жену. В глубине души, покойный не скрывал, что был бы рад пожить с дочерями и внуками большой семьей, с обедами в гостиной, вечерами у камина и прочими атрибутами счастливой старости, чтобы сын наконец-то взялся за ум, встал на ноги и тоже обзавелся семьей и пр. и пр. Но это были лишь мечты. Меньшиков понимал, что, приехав сюда, дочери, долго жившие за границей, уже не будут чувствовать себя как дома, что в них нет того духа, той страсти до родных мест, бывших у их отца, что время для них остановится, и только его смерть освободит их от угрызений совести. Перебираться в Европу, Михаил Ефимович, тоже не собирался, он не хотел бросать сына, унижать его гордость, позорить перед сестрами, хотя и они отлично знали, что представляет собой брат.
Меньшиков младший, в свою очередь, имел среднее образование и диплом скульптора. Михаил Ефимович надеялся, что сын поступит в институт изящных искусств, но сын загулял, с горем пополам окончил училище и назло родителям ушел в армию. Именно сын изначально и был организатором похорон, благодаря его стараниям у отца был дешевый гроб и некая имитация венка, перевязанная черной лентой. Надпись на ленте указывала, что венок был от любящих детей. Все остальное сопровождение: микроавтобусы, гробовщики, цветы, вся церемония и поминки, были оплачены другом семьи покойного, Александром Александровичем Севастьяновым. Узнав о трагедии, Севастьянов связался со старшей дочерью Меньшикова и заверил ее, что все необходимое он берет на себя. В свою очередь, Меньшиков младший заверил Александра Александровича, что венок и гроб он уже заказал и беспокоиться не стоит. Когда Севастьянов, приехав перед отпеванием в морг, увидел гроб, ему стало стыдно, перед покойным другом, но перекладывать тело было уже поздно.
Витя, если у тебя не было денег, ты бы сказал мне, оказавшись рядом на выходе из морга, заметил Севастьянов младшему Меньшикову. Он же мне как брат был, а хороним в каком-то ящике. Александр Александрович покачал головой, понимая, что спорить нет смысла и, подняв глаза к небу, добавил про себя, прости, Миш, не уследил.
Весна была ранняя, повсюду виднелись молодые листочки. Снег сошел даже в низинах, и кое-где среди могил из-под прошлогодней листвы пробивались подснежники. Длинная процессия тянулась от ворот кладбища за тележкой, на которой Михаил Ефимович Меньшиков совершал свою последнюю поездку.
Кладбище было старым. Сторона, выходящая на автодорогу, была обнесена железобетонным забором, с противоположной стороны границей служила река. Между дорогой и рекой оставалось обветшавшее железное ограждение, бывшее когда-то и по переду. Некоторые секции отсутствовали, какие-то завалились или поросли высоким кустарником. Участок, принадлежащий семье Меньшикова, располагался ближе к реке, и вся процессия направилась туда. Куча могильной земли высилась над оградой, рядом виднелся покосившийся крест. Плита и окантовка, мешавшие могильщикам работать, покоились тут же.
Как глубоко врезается в сознание образ движущейся, говорящей, дышащей фигуры, что, стоя у могилы и глядя на эту фигуру, мы продолжаем думать о ней, как о живой. Прощание закончилось. В деревянном ящике, обтянутом синей тканью лежал человек, а для кого-то уже просто тело. Похоронный обряд, как магический ритуал, или злой, чудовищный фокус, завораживает и уже невозможно отвести взгляд. Помощники фокусника, берут крышку от волшебного ящика, накрывают ей лежащего внутри человека, заколачивают гвозди, и прячут ящик под полутораметровым слоем земли. Суть фокуса состоит в том, что вы больше никогда не увидите этого человека.
Часть первая Пропавший
Глава первая
30 апреля, воскресенье
Утренний рейс из Мюнхена приземлился в Шереметьево без задержек. Алла Михайловна Ройсс, в девичестве Меньшикова, летевшая бизнес классом, имела с собой лишь ручную кладь и довольная собой быстро прошла мимо транспортера для выдачи багажа. Алла Михайловна планировала скоро вернуться к мужу и детям, оставшимся в Германии, и не брала много вещей. Не смотря на какие-то три часа лёта, она не могла прилететь на похороны отца, младшая дочка сильно болела, и поездку пришлось отложить.
Здравствуйте, до Клина, сколько будет стоить?
Таксист слегка удивился, когда прилично одетая дама европейской наружности попросила отвезти ее не в столицу, а совсем в противоположную сторону.
По Ленинградке? уточнил таксист, Четыре тысячи будет стоить.
Три и поехали, открыв заднюю дверь машины, сказала Ройсс, вновь почувствовав себя Меньшиковой.
Конец апреля. Средняя полоса России во власти антициклона, и дачники разминают поясницы перед битвой за урожай. Дислокация меняется, ночные заморозки отступают, и рассада с подоконника перебрасывается на дачные участки. Бесконечные автоколонны тянутся из шумной столицы. Сидя в такси, стоящем в пробке, Алла Михайловна с грустью оглядывается по сторонам. Три года назад, в конце сентября, когда умерла мать, она так же медленно двигалась в потоке все тех же дачников.
Ничего не изменилось, тихо заметила пассажирка.
Да, надо было по платной дороге ехать, полдня с вами простоим.