Память на молитвы у неё была завидная с детства. Помню, даже мама, молясь и споткнувшись в забывчивости, оглядывалась к Маше, и та продолжала мгновенно с того же места. Тёплый ручеёк речитатива струился прямо в сердце моё, пробуждая детские воспоминания о светлых православных праздниках.
Рождество Христово. Вертеп из снеговых блоков, запах хвои и мандаринов. Колокольный перезвон, освящение куличей и крестный ход в Праздник праздников Пасху Красную. Коленопреклонённые моления и народные гуляния в солнечную и ярко зелёную Троицу. Слаженный и проникновенный хор на клиросе нашего храма. Спешащая к службе молодая и стремительная наша мама, с нотами литургического распева наперевес
Щекотало в носу и наворачивались слёзы. Я обращался к образу, даже не зная наверняка, по поводу чего: «Господи, помоги! Спаси, сохрани и помилуй!». Помнил мамины наставления «Не надо просить ничего конкретного, просто молись. Господь знает все твои нужды и непременно поможет, если узрит твою искренность».
Маша закончила читать и мы, поклонившись Красному углу, вышли. Восстал ото сна Ромка и я поднял его за тёплые подмышки:
Здорово, солдат! Поправился, или всё хандришь?
Температуру сбили, а так ещё надо долечиваться, отвечала за него мать, а отпрыск тёр кулачком глаза. Он до конца и не проснулся, похоже.
Ну, стало быть, ладно, надо отчаливать. Машину ещё успеть отогнать в гараж, время уже начинает поджимать. Давайте будем прощаться.
Подожди, Олег, Маша достала из морозилки пакет, здесь стандартный дорожный набор: курица, котлеты, яйца вкрутую. Вчера делала, за ночь всё замёрзло в камень, растянешь на подольше. Ехать столько суток, с ума сойти!
Ма-а-ша, я благодарно прижимал руку к сердцу, ну зачем столько?
Куда только всё это положить, оставляла она без внимания моё нытьё. Хлеб ещё, молока пакет
Что ж, давай в этот кофр, в коричневый. Мне же его велено сдать вместе с грузом! Забыл совсем. Вот и рюкзак Серёжин освободился. Я поцеловал Ромку и обнял сестру:
Спасибо тебе, дорогая моя, только ты и озаботилась моей неприкаянностью. Спасибо.
Ещё минуту, Маша сняла с иконостаса маленькую, в латунном окладе, иконку Спасителя, поцеловала, широко перекрестила ею моё отъезжающее страдальчество. Возьми с собой. Самый сильный оберег. Сильнее не бывает. Буду ждать возвращения, Олег. Ангела хранителя в дорогу. Помоги тебе Господи!
* * *
Я стоял под стендом «Отправление Прибытие» Казанского вокзала и сочинял стихи, нагло заимствуя из народного творчества:
«Приехала Лена, упала на грудь, / Милый Олежек, меня не забудь!».
Мои немецкие часы, маршируя обратным ходом, упрямо сокращали остающиеся минуты до отправления состава с важной надписью по борту «Москва Душанбе». Уставши торчать перед глазами пассажиров, разглядывающих расписание, отошёл в сторонку, не выпуская из вида и стенд, и выход из метро. Один раз дёрнулся к знакомому, вроде, плащику, но нет. Красивая, стремительная и длинноногая, но не она. И вот тут
В мелькании лиц, в разношёрстности одеяний и толчее чемоданов на колёсиках что-то заставило меня вздрогнуть. Во всей этой людской мешанине боковым зрением я фотографически выхватил лицо с редкими черными усиками над «заячьей губой». Видение секундное, но я абсолютно уверен, что это именно тот парень, который привёз к фабрике Иннокентия на белом внедорожнике. Гундосый.
Но, мало ли, почему он здесь И наоборот, почему он здесь?
По громкой связи объявляют посадку. Закинув кофр на плечо, двигаюсь к своему восьмому вагону, на ходу слушая в телефоне Ленкино щебетание о том, что Гургеновна что работа что пробки что не успеть Не приедет.
Перевожу телефон в безжизненное состояния и пробую успокоиться. В последней надежде окинув потухшим взором перрон, поднимаюсь в железный створ вагона и заглядываю в своё купе. Там мельтешится, раскладывая по различным местам вещи, целое таджикское семейство. Ещё довольно молодая симпатичная мама в национальном узорчатом одеянии, подросток сын, лет около тринадцати и очаровательная черноглазая егоза лет пяти от роду с куклой на руках.
Добрый день, отмечаю я своё присутствие.
Здравствуйте, чуть ли не хором отвечают попутчики, мы скоро.
Устраивайтесь, не торопитесь. Дорога неблизкая.
А ты с нами поедешь? вскидывает ресницы малышка.
Да, если не возражаешь. Тебя как зовут?
Лайло, а тебя?
Лали! одергивает её мать, быстро сказав что-то на своем языке.
Меня дядя Олег. Ты куклу укладывай, потом поговорим, хорошо? Не через порог.
За вагонными стёклами уплывают назад в Москву купола храмов, прямоугольники многоэтажек, переходные мосты и промышленные зоны с дымящимися трубами. Мозаика моего настроения на данный момент складывается из одних негативных блоков.
Не пришла проводить Лена это раз. Ехать чёрт-те сколько, а едва тронулись это два. Чуть ни неделю существовать в ограниченном пространстве с малым ребёнком это, практически, шесть! Ну и «мимолётное видение» в привокзальной толчее. Это слегка тревожит, а поддается анализу с трудом.
Пожалуйста, заходите, прижав ладонь к груди, приглашает с поклоном попутчица, меня зовут Дилором. Это сынок, Максум. Ну и дочка. Сама успела уже представиться.
Олег Николаевич, а лучше просто Олег.
Мы все побудем здесь, в коридоре, располагайтесь, пожалуйста.
Странно, все очень чисто говорят по-русски. И, по догадкам, не менее чисто на своём языке. Место мне принадлежит нижнее, но я, конечно же, уступлю его черноглазой непоседе. Если по дороге не подселят кого-нибудь ещё.
Втиснув кофр между вещами моих соседей под сиденье и переодевшись в Серегин спортивный костюм, молодецки вспрыгиваю наверх. Эта ночь, даже не ночь, а какие-то часы, что я коротал до рассвета за столом, дневные хлопоты и вокзальная нервотрёпка утомили меня до крайности. Я восклицаю семейству «Заходите!», достаю из кармана пиджака иконку Спасителя, крестясь, пристраиваю её на откидной сеточке и в томлении вытягиваюсь всем телом. Окружающая действительность разом обрушивается в бездну беспамятства и мертвецкого сна. Когда же очнулся, не враз и сообразил, где нахожусь. Свесив кудлатую голову вниз, осмотрелся. Соседка говорила с заботливой укоризной:
Олег, вы лежали без движения так долго, что я начала волноваться и собиралась уже разбудить. У вас всё в порядке?
Нет-нет, всё хорошо, просто ночью мало спал. А где мы сейчас, Дилором?
Мы, правда, не следим, но вот Рязань уже проехали.
Лялька, а ты знаешь, что в Рязани пироги с глазами? Говорю я в ответ на любопытный и хитрющий взгляд огромных чёрных детских глаз. Не веришь? Правда -правда! Их едят, а они глядят!
Мне становится тепло и хорошо от того, что все смеются и девочка тоже, хотя вряд ли она поняла смысл моей присказки.
Достал кофр, взял пенал с туалетными принадлежностями и выглянул из купе. Коридор был пуст. Тоненько подрагивали шторки на окнах, отзываясь на перестук колёс под ковровой дорожкой. В левом тамбуре ожидала своей очереди спиной ко мне молодая девушка или женщина с ядовито-жёлтым полотенцем на плече. Правый туалет был, похоже, свободен и я двинулся в ту сторону.
Закрывшись изнутри, всмотрелся в своё отражение. Из рамы глазел заспанный и небритый дяхан в мешковатом спортивном костюме. Зеркало брезговало моим изображением. Ну и ладно! Вот ведь ещё Подогнув воротник и засучив рукава, принялся приводить себя в порядок. Но по известному закону подлости, едва успев выбрить одну щёку, чуть не взвился от резкого стука в дверь и командного окрика:
Санитарная зона! Освобождаем туалет!
Не подчиняясь настойчивому стуку, и не спеша добрился, сполоснул мятое лицо, а открыв дверь, сходу нарвался на «любезность» от пожилой проводницы:
Ты на глухого-то не похож, чего же наглеешь тогда?
Ладно, мать, извини. Есть процессы жизнедеятельности, прерывать которые вредно для здоровья.
Вот из-за таких хулиганов нас и ругают. Все путя перед станциями загажены по вашей милости! Шагай отсюда, спортсмен.
Ну, извини ещё раз. Чайку занесёшь в седьмое купе, хорошо?
Сейчас тебе, разбежалась, уже примирительно соглашалась она.
А как обращаться-то к тебе, мать командирша?
С хулиганами не знакомлюсь. Проваливай, у меня станция, и чуть не оглушила, Мичуринск! Стоянка пять минут!
Состав, бряцая сцепками, тормознул так резко, что я проскочил своё купе, едва не выронив коробку. Оттянув дверь, я остолбенел! В проходе, спиной к окну, стояла белая лицом Дилором, плакала, уцепившись за мамин подол, Лялька. Забившись в угол на верхней полке, трясся от страха мальчишка. Нижние сиденья подняты, а вещи выброшены в проход.