Тот помолчал, вытер тряпкой руки и взял меня за рукав:
Давай-ка присядем, малый. Щёлкнул выпуклым ногтем по сигаретной пачке, закуришь?
Да нет, благодарствуйте. Как-то вот не приучился.
Мы примостились у забора на изношенных до корда бесхозных колёсах. Молчали, казалось, долго, бросая друг на друга взгляды. Я настороженно-любопытствующие, он изучающе-пытливые.
Как звать-то тебя, не забыл ещё? Пустил он вбок дымную струю.
Да нет, не забыл. Олег, если угодно.
Меня Андрей. Руки не подал. Вид у тебя, как у библейского странника. Посоха только не хватает.
Под меня сейчас все прозвища годятся: пустынножитель, бедуин, бродяга, дервиш, калика перехожий и даже Вечный жид.
А откуда шагаешь?
Я секунду размышлял, стоит ли откровенничать кто, откуда и куда? В смысле, озвучивать ли «явки, имена и пароли»? Да ладно, как говорится, «наша встреча случайной была»:
Из Душанбе.
Душанбе?! Вот это да! Я ведь тоже оттуда вёрсты нарезаю. А до Казахстана как же добрался? Неужели пешком?
В основном, да. «Одиннадцатым маршрутом», самым надёжным. Поскольку ни денег же, ни документов.
Обокрали? Подожди, а как же Путь-то не близкий!
Обходными манёврами. Видят, что русский цепляются. А так, старался не особо светиться, шёл, когда ночью, когда «глухой, нехоженойтропою». Но, бывало, кто и подбросит, если не побрезгует.
Один раз вёрст пятьсот ехал, заваленный мешками с какими-то вонючими гранулами. Едва не задохнулся.
В Душанбе-то как тебя занесло?
Командировка. Да ладно об этом.
А путь куда держишь?
В Москву, если получится.
Живёшь там?
А вот на этот вопрос я сам себе не могу ответить.
Загасив окурок о подошву, Андрей встал во весь свой сказочный рост:
Садись в машину. Пошагал, не оборачиваясь. Привыкший, видать, к тому, что возражать ему мало кто осмеливался.
Пугая прохожих чудовищными габаритами и стреляя дизельным смрадом, грузовик, с видавшим виды контейнером в кузове, скоро миновал городскую черту. Сразу после арки, установленной на въезде выезде, сверкнула под лучами клонящегося к закату солнца озёрная гладь. Мы привернули и остановились. На мелководье ещё барахтались коричневые казахские мальчишки с надувной автомобильной камерой. В прибрежных камышах, чуть покачиваясь, стояла лодка с уснувшим в ней удильщиком. Тёплым гнилостным духом веяло с влажного озёрного окоёма.
Андрей достал из-за сиденья дорожный несессер на молнии и подал мне. Взглянув недоверчиво и любопытствуя, я потянул за колечко. Внутри покоились мыльница, мочальная рукавица, расческа, бритвенный станок и флакон лосьона.
Давай, приведи себя в порядок. Вытянул из-за шторки спальника полотенце и накинул мне на плечо. Кофе сейчас сварганю, а поговорим потом. Рюкзак-то, зачем берёшь?
Тоже сполосну.
«Не стоит, брат, прощупывать мою заплечную суму даже из простого любопытства. Упрятанная в днище рюкзака вещь тебе может не понравиться и, что совсем нежелательно, обеспокоить и насторожить».
Погрузившись в тёплые озёрные воды и блаженствуя, поймал себя на мысли: «Вот не выныривать бы, и «Finita la comedy». Вообще, как это умирать? Безболезненно? Мучительно? « с гибельным восторгом»?
Все книжные россказни о потусторонних туннелях, воронках, про уходы с возвращениями и клинические летания под потолком, вероятно, чушь несусветная. У человечества ведь нет опыта умирания. Один лишь в целом свете вполне испытал подобное на себе. И смерть, и воскресение из мёртвых. Только навряд ли Он захочет поделиться впечатлениями.
Мыльная пена хлопьями ложилась на воду и уплывала к камышам. Стираное бельишко, расстеленное по траве, вялилось на жаре, не спадающей даже к вечеру. Стоя по пояс в воде и наощупь выкашивая бритвой тугую щетину, я осмысливал предстоящий разговор с Андреем.
Ах, «ну что сказать тебе, мой друг», молчаливый рыцарь этих, не к ночи помянутых, дорог и бесприютности дальнобойной кочевой жизни? Чем заинтересовал тебя случайный бродяга? Какую тайную струну задел ненароком в твоей большой и отзывчивой душе? А хлебнув горячего кофе, обнаглел вконец:
Андрей, коли уж всё так оборачивается, ты не будешь супротив, если я завалюсь спать? А исповеди и проповеди отложим на потом. Прости, но я дико устал.
Андрей, коли уж всё так оборачивается, ты не будешь супротив, если я завалюсь спать? А исповеди и проповеди отложим на потом. Прости, но я дико устал.
Тебе сколько лет, Олега?
Двадцать восемь, а что?
Да так. Поначалу дал бы тебе все сорок. Полезай в спальник за сиденьями, всё там найдёшь. Мне тоже, пожалуй, окунуться не грех.
Подстраховываясь по привычке, обернул вокруг своей босой ноги лямку рюкзака и, едва коснувшись щекой надувной подушки, мгновенно провалился в небытие. Слыхом не слыхивал, как, урча, завелась машина и, упёршись ближним светом в дорожное полотно, тронулась в ночь.
Очнулся лишь, когда в кабине забрезжило жидкой рассветной мутью. Ровно гудел мотор, «дворники» мерно снимали дождинки с лобового стекла. Сдвинув шторку, закрывавшую мизерное оконце спальника, долго наблюдал бегущую по обочине вереницу зелёных насаждений, перемежавшуюся полями, хилыми саманными домишками, юртами пастухов, загонами для скота, колодцами и пустырями.
Проплыла мимо забавная деревня, половина домов которой была выкрашена ярко-жёлтой сигнальной краской. Такую наносят на тротуарные ограждения. Размалёваны не только дома, но и бани, заборы и даже собачьи будки! Видно, какому-то ушлому разметчику дорожных покрытий удалось не только «прижать» пару неучтённых бочек этой ядовитой краски, но ещё и поделиться ею с односельчанами. Ну а кто ж откажется от такой «халявы»?
Обнаруживать себя проснувшимся не хотелось. Узкий спальник стиснул и смирил меня, словно «прокрустово ложе». Укачивающее движение, пролетающие за окном пейзажи теперь напоминали мне купе поезда, что увлёк меня некогда в эти незнакомые края. Я, кажется, даже ощущал спиной, как вагонные колёса рельсовой азбукой Морзе выстукивают заданный режим движения. Движения вроде и поступательного, однако, что печальнее всего, возвратного, обращённого в воспалённую память мою, превратившуюся однажды в незаживающую рану, дотрагиваться до которой воспоминаниями лишний раз, казалось бы, совсем и не нужно.
* * *
Наверняка есть люди, которым нравятся служебные командировки. Этаким завзятым «доставалам» и «вышибалам». В основе своей это снабженцы, свято уверовавшие в то, что без них, завод или, там, фабрика загнутся на корню.
Ну как же! Заходишь в учреждение весь исполненный значимости животик вперёд, галстук, красная папка с документами, Милые дамы, добрый день Встречают с настороженностью: кто ж знает, что ты за птица? Сделал, что поручено, звони своему начальству мол, дело застопорилось.
«Но я постараюсь Не извольте беспокоиться Не первый день замужем Всенепременно добьюсь». Тем самым обеспечь себе пару-тройку «разгрузочных» дней. Вечером в ресторане графинчик и невинная стрельба глазами по сектору в 360 градусов. Свобода, забодай тебя комар!
И я не был супротив такой жизни до поры, пока эти поездки не стали практически основным способом существования. Директор, пользуясь моей холостяцкой незащищенностью тылов, выезжал на мне, как на казённом. И приходилось безропотно отправляться внедрять нашу немудрящую швейную продукцию провинциальным торговым организациям. Дело потихоньку шло. Ни шатко, ни валко, но шло.
Однако, в какой-то момент душа моя воспротивилась тягостной постылости такого положения дел. К вящему неудовольствию заметил за собой ловко наработанную в командировках виноватую улыбку, заискивающие нотки в голосе и японскую готовность к извинительным полупоклонам. А необходимость вручать подарки и презенты начальствующим дамам просто вила веревки из моей гордости!
Да ещё эти гостиницы районных городишек, где номера наполнены тоскливым одиночеством и раздумьями о никчёмности разъездного характера бытия. Там скрипучие кровати, (пружина им в бок!) плоские подушки и бельё с запахом клопомора. Комковатый ватный матрас всенепременно с застаревшим жёлтым «пролежнем» на обратной стороне. Тусклое, из экономии, освещение, захватанные портьеры, рябь в телевизоре и покойницкая температура в трубах отопления. Не везде, конечно, но всё же, всё же
И вот я спрашиваю вас, дорогой мой шеф, Большаков Иннокентий Александрович:
Кеша, паразит мировой, буржуй недорезанный! Скажи на милость, на кой ляд я наравне с тобой, получал в «Плешке» высшее образование!? (Прошу прощения, в Институте народного хозяйства им. Г. В. Плеханова). Но ты директор, а что за роль последнее время у меня? Больше разъездной сбытчик, чем начальник цеха! Доколе, Квентин!? С этой принудиловкой, которой ты связал меня по рукам и ногам, лучше всего справилась бы любая бывшая швея-мотористка, коими битком забиты АХО и бухгалтерия фабрики. Но как только о командировках заходит разговор, все сразу или беременны, или на сохранении, либо по уходу за ребёнком! Тут же вспоминают о своих незыблемых правах. Суфражистки, ни дна им, ни покрышки!