Поверить в то, что жизнь каждого имеет свой уникальный смысл, что каждый крайне важен для Бога, задача нелегкая. А ведь Богу важны не столько дела любого человека, сколько то, кем тот является. Богу важно находится ли он в свете Христовом. Ибо сказано:во свете Твоем узрим свет (Пс. 35: 10). Подумаем: есть ли такая вера в нас? Может быть, да. Может быть, нет. Но когда случится в жизни кризис, этот вопрос встанет особенно остро. Об этом мы будем говорить в следующих главах.
Владыка говорил: когда мы верим в себя, в свое глубинное «я», верим, что в каждом из нас есть образ Божий, что наша личность уникальна, что каждый человек неповторим и не похож ни на кого другого, тогда зависть, ревность, всякое оценочное сравнение становятся напрасными! Помните: нет другого такого, как я; нет другого такого, как ты. Так происходит потому, что для Бога каждый человек имеет свое особое значение. Но, конечно, нам, христианам, крайне необходимо бороться, чтобы не было в нас ни зависти, ни ревности. Это еще и борьба против индивидуума, борьба за нашу «личность во Христе».
Владыка жил со Христом и знал Его как своего друга. Он опытно знал, что в Боге каждый из нас неповторим, уникален, ни на кого не похож: «Каждого из нас Он из небытия вызывает к существованию; без Его воли не рождается никто, и поэтому с первого момента нашего существования между Богом и нами очень глубокая связь. Он нас позвал мы встали перед Ним; Он произнес слово, которое оказалось силой, приведшей нас к бытию В книге Откровения нам сказано, как в конце времен, после Второго пришествия Господня каждый из нас получит имя, которое знают только Бог и тот, кто это имя получает. Не означает ли это имя, не известное больше никому, что каждый из нас для Бога единственный, неповторимый и что отношения с Богом каждого из нас абсолютно неповторимы, ни с чем не сравнимы?» [20]
Когда видишь, что у Господа такое к нам отношение, тогда возможно начать жить мужественно и вдохновенно. Однако осознать это надо не только умом, но и душой, и сердцем всем своим нутром. Каждый из нас родился, потому что он значим и желанен для Господа.
И Господь надеется, что мы будем жить с Ним и в Нем, что станем такими, какими Он нас задумал. «Но если такая вера Божия в нас есть, это значит, что каждый человек для Него так важен, что Он распинается за каждого рожденного человека В одном житии рассказывается, как праведной жизни священник, в ужасе от того, что он видел вокруг себя, как-то в молитве воззвал: Господи, когда же Ты накажешь этих людей? И Христос перед ним стал и сказал: Молчи! Так не молись! Если только один-единственный человек был бы грешен, лишен Бога, отчужден от людей, погибал, Я был бы готов вновь стать человеком и тысячи раз перестрадать то, что перестрадал однажды на Земле» [21].
Вот цена, которую Он заплатил и готов вновь заплатить за каждого из нас. Наше призвание идти навстречу Ему! Но Христос в Своей жертвенной любви так велик, что Он дает нам свободу выбора: быть с Ним или нет. Каждый волен отвергнуть Его, поступить с Ним, как сам хочет.
Владыка говорил: «Вера Божия нам не может быть понятна Но эта вера Божия нас обязывает. Если Он в нас верит то мы должны вырасти в меру Его веры в нас Если Бог так в нас мог поверить, то мы должны верить в себя, но не в свои человеческие силы, не в свои способности. Мы не должны быть ослеплены теми кажущимися нам драгоценными качествами, которые у нас есть, качествами ума, воли, творчества; мы должны быть внимательны к тому сокровенному сердца человеку, который является тайной нашей» [22]. Найди ключ от собственного сердца и увидишь, что это ключ от врат в Царствие Божие.
О внутреннем пребывании
Владыка советовал: «Сиди под своей кожей. Ничего другого от тебя не требуется». Но достичь такого состояния крайне трудно, потому что мы привыкли постоянно реагировать на все, что происходит вне нас. Митрополит Антоний приводит в пример осьминога, чьи щупальца простираются во все стороны. В метро тебе наступили на ногу, и ты сразу хочешь на это отреагировать. Но ведь можешь этого и не делать! Человек смотрит на тебя злобно конечно, трудно ему улыбаться. Другой ест что-то вкусное: ох, а мне-то как хочется! Небольшие примеры, но они показывают: мы все время вне себя и, едва возникает какой-то стимул, сразу на него откликаемся, реагируем.
А владыка был мастер пребывать «под своей кожей» и прекрасно собой владел. Мне казалось, что он мог быть внутри себя почти все время. Когда владыка был уже очень старым и больным, он все-таки продолжал дважды в месяц проводить с нами беседы в храме. Он жил в маленькой квартирке при храме и к нам, сидящим в ожидании беседы, обычно выходил из боковых дверей. До его появления мы разговаривали, общались, были не очень собранны Но как только он появлялся, на нас, словно одеяло, ложилась тишина: он передавал нам свою внутреннюю тишину и предстояние перед Богом. Чем больше владыка физически уставал, тем сильнее сиял сквозь него свет Христа. Возможно, сам он этого не осознавал, хотя говорил иногда: «Я такой дряхлый!» Но когда у него почти не осталось физических сил, Сам Господь, Его тишина и мир вливались во владыку беспрепятственно, и тогда почти вещественно ощущался Божий свет. Я думаю, что владыка призывает нас к тому же: чтобы мы стали прозрачными, чтобы свет Христов мог переливаться через нас беспрепятственно. Он часто говорил мне: «Когда находишься рядом с человеком, важнее всего (важнее даже, чем любовь) твоя тишина и вера».
А владыка был мастер пребывать «под своей кожей» и прекрасно собой владел. Мне казалось, что он мог быть внутри себя почти все время. Когда владыка был уже очень старым и больным, он все-таки продолжал дважды в месяц проводить с нами беседы в храме. Он жил в маленькой квартирке при храме и к нам, сидящим в ожидании беседы, обычно выходил из боковых дверей. До его появления мы разговаривали, общались, были не очень собранны Но как только он появлялся, на нас, словно одеяло, ложилась тишина: он передавал нам свою внутреннюю тишину и предстояние перед Богом. Чем больше владыка физически уставал, тем сильнее сиял сквозь него свет Христа. Возможно, сам он этого не осознавал, хотя говорил иногда: «Я такой дряхлый!» Но когда у него почти не осталось физических сил, Сам Господь, Его тишина и мир вливались во владыку беспрепятственно, и тогда почти вещественно ощущался Божий свет. Я думаю, что владыка призывает нас к тому же: чтобы мы стали прозрачными, чтобы свет Христов мог переливаться через нас беспрепятственно. Он часто говорил мне: «Когда находишься рядом с человеком, важнее всего (важнее даже, чем любовь) твоя тишина и вера».
«Мы должны искать той чистоты разума, той чистоты сердца, той всецелой чистоты, которую Отцы называют целомудрием, которая позволила бы свету и теплу Божию проливаться через нас так, чтобы мы сами оставались как бы незамеченными как окно, через которое льется свет. Мы должны научиться творить Божию волю наперекор своей, несмотря на наше непонимание, недоумение для того чтобы сломилось в нас своеволие, для того чтобы гибкой стала наша воля, для того чтобы Божественный замысел мог осуществиться и через нас» [23].
Мы не сможем дать другому тишину и веру, если их в нас нет. Мы не сумеем никому существенно помочь, если мы не в себе, то есть если не владеем собой: ведь человек в состоянии дать только то, чем владеет. Иначе никак. Поэтому начнем с самих себя! Конечно, можно сделать вид, что что-то даешь, но это всегда будет фальшиво, неубедительно. Когда человек в кризисе, когда очень болен и страдает, он непременно чувствует обман и замыкается в себе. Об этом мы поговорим в третьей главе.
Владыка часто говорил: если у нас есть вера в себя, а именно вера в свою личность, во внутренний свет в Божий Свет и Жизнь в нас, тогда мы можем жить без страха, без защит. Тогда можем научиться жить и жертвовать собой, рискуя всем. Чаще всего мы живем в страхе, то и дело трусим: а вдруг что-то пойдет не так, а вдруг мне будет трудно, или больно, или опасно! Мы защищаемся, говорил владыка, защищаемся от боли, от страданий от страданий своих и страданий других людей. В результате мы «сужаемся» и в своей защищенности умираем
Может быть, психологам кажется, что это не так Но когда психологи приходят в хоспис, я отношусь к этому с некоторой опаской: бывает, им кажется, что они все знают: как себя вести, что сказать, какой совет дать. Однако владыка был убежден: никто не будет благодарен за советы, данные человеком, у которого нет опыта. Мы не можем подготовить человека к смерти, так как опыта смерти у нас нет! Хорошо бы осознать: на самом деле мы ничего не знаем! Не знаем, что значит тяжело болеть. Да, мы тоже болеем. Возможно, опыт болезни есть и у нас. И это очень хорошо Но мы совсем не знаем, что значит стоять перед смертью, перед огромным кризисом кризисом страдания Если кто-то пришел с уверенностью, что может помочь, это для меня «красная лампочка», потому что чем дольше я работаю с тяжелобольными людьми, тем глубже осознаю: я ничего не знаю. Но именно в тот самый момент, когда мы осознаём, что ничего не знаем, появляется возможность раскрыться Богу. И уже с распахнутым сердцем, безо всяких защит молча ждать, не зная, что сказать, каким быть, но просто быть!
Суть не в психологических приемах, а в растущей открытости, беззащитности и гибкости перед лицом Божиим. Владыка говорит об уязвимости, незащищенности, хрупкости, которые позволяют человеку быть прозрачным. Говорит о податливости, которая позволяет Богу действовать через человека. Мы, помогающие, в каком-то смысле стоим ниже страдающего человека, потому что мы многого не знаем. По словам Федора Ефимовича Василю-ка, больной он профессор, а мы всего-навсего его ученики. Обучить нас, дать нам что-то может именно больной, а не наоборот.
Выгорание
Порой я смотрю на наших врачей в хосписе. Большинство из них хорошие. Но бывает, встречаешь врача, который не желает впускать в сердце боль другого человека и сам честно это признает. Это свидетельствует о мощной защите против боли. Грустно! И так же грустно видеть, что врачи почти никогда не сидят со своими умирающими пациентами. Как будто это «дело», «задача» медсестер или волонтеров, а не врачей: «Это не входит во врачебные обязанности!» «А почему бы и нет?» спрашиваю я себя. Мне кажется: больной доверил врачу свое тело и открыл ему свое сердце, так неужели, когда он умирает, ты скажешь: «Нет, я не буду с тобой сидеть! У меня слишком много работы с документацией. И вообще, сидеть рядом с умирающими не входит в мои профессиональные обязанности». Мне кажется, это просто-напросто защита от страха, боязнь, что мне будет больно. И вот я превращаю свой белый халат в бронежилет, призванный отразить страдания другого человека, не впустить их в мое сердце.