Очнувшись, Пал Палыч увидел обнюхивающую его Риту-2, чихнул и осторожно головка кружилась приподнялся и огляделся: ни существа Странно, он будто б свыкся уже с их присутствием Неужто и впрямь привиделись? Да, но в таком, знаете ли, ракурсе С такими, знаете ли, деталями Нет-нет, не то, все не то в том смысле, что быть не может, чтоб не было!.. Он видел, он помнит помнит их «Рита! позвал Рыков Риту-1, и та хоть и не сразу, хоть и без удовольствия, но все же отозвалась. Можешь представить, где я сейчас был? Только не подумай чего». Не помня себя, Пал Палыч, потерявший вдруг, будто очарованный прелестницей вьюноша, всякую бдительность, с жаром принялся описывать благоверной все то, что называлось на ее языке симптомами и обсуждению с пациентом не подлежало. «Существа? Голоса?» покачала она головой и, отвернувшись, прокусила до крови сначала нижнюю губку, а затем, для ровного счета, верхнюю прокусила, заметим, не столь от отчаяния, охватывающего по обыкновению хоминида, когда тот отчетливо видит в ближнем своем клиента анимарических услуг, сколь от виртуального щелчка по носу, вызванного, как казалось теперь Рите-1, исключительно ее профнепригодностью.
Что тут скажешь! Воздух был чист и свеж, а Виленинский проспект, по которому шагал наш галлюцинант, как-то по-особому светел. «В Хоми-юге лишь Хоми дарует все желаемое, в Хоми-юге лишь Хоми единственная, кто должен быть почитаем!»[6] услышал Рыков голос существа, махнувшего ему лапкой с крыши троллейбусной остановки, и улыбнулся: чего, в сущности, страшиться? Неведомая февральность, оголившая плечико, куда как совершеннее февральности привычной: да ему теперь море по колено, да он теперь Тра-та-та-та, застучало в висках (контент-передоз, подсказало существо, но Рыков не расслышал), тра-та-та-та информация, экскрементируемая снулыми гоминидами, навеяла-таки на Пал Палыча меланхолию. «Конвейер, с которого никто не сойдет», так примерно рассуждал он, то и дело дотрагиваясь до зоны «третьего глаза», в которую и было, ежли кто забыл, намедни засвечено, и изо всех сил старался не вслушиваться, не всматриваться, не вчитываться в то, что: главные враги Хоминляндии казнокрады, шпионы и террористы наконец-то названы, погибших в ДТП в Пыталово похоронят за счет средств бюджета, сурок Фил предсказал, будто зима продлится еще шесть недель, альтернативы доллару пока нет, автомобилисты страдают повышенным нарциссизмом, эксперты рассуждают, как V-, U-, L- или W-образно будет развиваться кризис, хоминидка может хранить тайну не более сорока семи часов пятнадцати минут, около четырехсот священников приступят к работе в хоминляндских воинских частях, сперму можно вырабатывать и без самца-хоминида, если жить для себя, жизнь будет короткая, но если жить для ислама, она будет вечной, секси-киски из Варьино к вам, к нам!.. «Тпррррру! С Ма-аасквы, с Па-асада, с Ка-алашного ряда!.. какой-то господин в пенсне подмигнул Рыкову и, отпустив извозчика, заметил: Долгое произношение первого предударного гласного и впрямь забавно, не находите?.. Но еще забавней мой сценарий для собаки Ольки У вашей суки тоже ведь, коли не ошибаюсь, дамская кличка? Впрочем вообразите-ка, дружище: актриска падает ниц, обнимает мои колени, а засим целует руки: и это только начало!.. Пал Палыч занервничал: лицо господина в пенсне казалось знакомым, но вспомнить, где и когда они встречались, было невозможно. Эх, все пустое, дружище, верьте на слово словно читая мысли Рыкова, господин в пенсне хлопнул его по плечу и зашелся кашлем. Главное, ничего не бойтесь! Я бы на вашем месте завернул, знаете ли, в Соболев Вы мещанскую сторонушку-то все по Больному Головину, верно, знаете знатный был винный, да-с!.. В восьмидесятом тысяча девятьсот, сами понимаете: я уж на Стародевичьем прописался, сказывал один совпис, будто познакомился он там с некой особой, ну а особа та, не будь ду» стараясь не потерять нить разговора, Пал Палыч судорожно соображал, при каких обстоятельствах мог видеть господина в пенсне, но ничего путного из этого не выходило. «Сто запретных домов на четыре переулка коротких! продолжал меж тем неизвестный. Неужто не знаете? Есть, осмелюсь доложить, барышни весьма прехорошенькие Постойте-ка: да вы, сдается мне, нездоровы Анимарическое восполевание? Отчасти дышите-с! мы с вами коллеги Хотите ли охладить то, что болит, не дышите-с! по обыкновению, от тоски? Впрочем, дышите-с! на пустое сердце льда не кладут, покачав головой, господин в пенсне убрал фонендоскоп в саквояж и продолжил: Когда твое тело возвращают домой в вагоне для перевозки устриц, на такие штуки как жизнь и смерть начинаешь смотреть в некотором роде со стороны как, впрочем, и на то, что вы, Пал Палыч, в силу ряда причин называете поллюцинациями. Тимоти Лири на вас нет какие законы физики! Вздор. Вы, как и все эти хоминиды, господин в пенсне указал на прохожих, принимаете сию февральность за единственную. Оно, конечно, так-то так, все это прекрасно, да как бы чего с вами после подобного заблуждения не вышло! Хоминиды, конечно, и к речи по большей части, членораздельной, способны, и мыслить абстрактно (пусть самую малость) худо-бедно умеют Особенно хорошо то, что шиньон из кости у них вконец отвалился, черепушка обратите внимание на основание, коллега! вогнулась, клетка, в которой томится сердце, уплощилась, ну а мозги, ежли сравнить те с мозгами других приматов, в целом заметно потяжелели: с другой стороны, мозг, скажем, самки гоминида весит меньше, нежели мозг самца, однако деградация мужских особей, как выражаются ваши СМИ, достигла общепланетарного масштаба Но мы-то с вами, Пал Палыч, знаем: граммы ни при чем простите, не представился: Че, зовите меня Доктор Че» «А что, что причем? взорвался вдруг, бросив футляр на мостовую, Рыков. Существа окружили, голоса на каждом шагу я, знаете ли, всю жизнь слышите? всю жы-ызнь тем только и занимался, что лечил от этого самого лечил и потому скажу со всей откровенностью: дело дрянь» «Ну-ну, не горячитесь! усмехнулся Доктор Че. Бессчетное множество февральностей ждет вас! Смиритесь, дружище, и простите себя: в конце концов, быть безумным не так уж скверно если, конечно, расценивать вспышку как безумие Ваши-то лекари простейшую медитацию сенсорной депривацией обзывают да если б они только позволили себе в февральность иную выйти! Если б хоть раз тем самым органом, от которого вы, Пал Палыч, хоминидов полжизни избавить хотели, ее ощутили!.. О, тогда б вы поняли, почему Тимоти говорил, что никакой метаболической комы не существует, а шестая раса не завершив фразу, Доктор Че достал вдруг флягу и, сделав большой глоток, хитро подмигнул Пал Палычу: Но кому нужна бесстрашная паства? Crus Medicorum[7]! Присоединяйтесь, дружище: знатное питье!..» запахло жареным, а потом спорыньей. Рыков сам не заметил, как очутился в Наташкином саду: прислонившись к Хмелёвской стене, он приник к горлышку и немедленно выпил, а, крякнув, выдал, что в Сиэтле сейчас плюс девятнадцать, в Оттаве и Цюрихе шестнадцать, в Бостоне двадцать один, в Лос-Анджелесе двадцать семь, на Ибице двадцать шесть, в Салониках двадцать пять, в Стокгольме и Бергене тринадцать, в Дамаске и на Кипре тридцать, ну а в Калькутте тридцать один градус, la-la, а значит на хоминидов надо реагировать как на снег, осенило Рыкова, ну или как на дождь, одно слово осадки: идут себе и идут ему-то что? Он не имеет права их судить точнее, не хочет больше и Риту-1 вот тоже: Рита-1 не более чем снег не более чем дождь Рита-1 тоже не виновата, что идет, не виновата, что не видит: общее чувственное недоразвитие, эмпатийная недостаточность, анимаристическая отсталость средней степени тяжести Поэтому так: вот снег, вот дождь, а больше и нет ничего никого Да что такое, в сущности, wichige leute[8]?.. Смех в зале и далее по тексту: хоминид есть червь; что же касается «генетически заложенной» потребности играть, то все это, как сообщает Вестник объединенных февральностей, фуета и гнобление Пуха, так примерно размышлял Пал Палыч, шагавший в направлении Дурского: он никогда не бывал в Цыплаках, и потому торопился на электричку. По дороге он купил газету, зашел в «Тинно-Такки» и, заказав темное пиво, загрустил ну совсем как какой-нибудь человек. Как и существа, Рыков, разумеется, знал, что приему в больничку подлежат хоминиды, нуждающиеся по анимаристическому своему состоянию в лечебно-воспитательных мероприятиях в условиях анимаристического стокционара, но не знал, что за ним уже выехали.
Нетленка вторая: caprice
[Язык анны вернер]
Как, как могло произойти это?
И как с этим быть-то теперь?
Самюэль Торрес схватился за голову: и сон еще, сон: лишь ваза с фруктами их разделяет, ну а Она свет очей рядом, эфиром лучи́тся и льнет, льнет, сиянием обжигает: «Катя, Катерина, Катюша, Катечка, он шепчет, шепчет без запинки: годы тренировки! Катечка, Катюша, Катерина, Катя!»
Имя, ласкающее забывший ласку слух.
Имя, произнести которое, увернувшись от Т-образной картечной мелодии, Самюэль не может: «Что в нейминге тебе моем?» а если рэп, тупой рэп из окна, то захлопнуть. Захлопнуть окно и шагать дальше! Ну что ты как маленький и что теперь делать с тобой?
Доппельгангер гневается и исчезает.
Несколько лет назад она, фея из полузабытой детской мечты, она, фея, свободно изъясняющаяся на английском, французском и испанском, а потому принять ее за славянку было затруднительно, принесла ему папку с рукописью детективного триллера Анны Вернер: помнится, он усмехнулся и, отложив переведенный синопсис, принялся листать распечатку. Не прошло и трех месяцев, как книга если не озолотила, то принесла издательству ощутимую прибыль даже пресыщенные жанром читатели были в восторге, ну а встречи с райтершей, посетившей несколько прибрежных городков его страны, приятно удивляли, будоража воображение Вернер умела держать аудиторию как никто, вопросы не иссякали, а Катя, Катерина, Катюша, Катечка лишь улыбалась да отмечала что-то красным паркером в крафтовом блокнотике: Самюэль помнит.
Почему она пришла именно к нему, в их книжный дом? Почему так легко предложила рискнуть, открыв серию малоизвестного на западе литератора? Почему он согласился? Почему раньше имя Вернер нигде не звучало разве что в сериальных титрах снулой Катенькиной империи, ставящей на ракеты, но что это, в сущности, за звук? И почему Катя, Катерина, Катюша, Катечка не отправила роман в холдинг, к тому времени еще не подмявший под себя почти все книгопечатные конторы?
Самюэль зашагал из угла в угол: кабинет вполне отчетливо оскалился, мгновенно став клеткой, тюрьмой да что там, пыточной! Стол, заваленный бумагами, камин, стеллаж с новинками, кресло, жалюзи, стулья все, казалось, смеялось над ним, все крутило у виска, хихикало: «Ты стар, да ты просто суперстар, хи-хи!». Самюэль подошел к зеркалу: белеющие виски, морщины о майн готт, к чему все это, если он интересует ее исключительно как издатель, если она работает с ним лишь потому, что ей выгодно иметь с ним дело да, Катя, Катерина, Катюша, Катечка прекрасно умеет считать деньги и разбирается в спорных договорных нюансах: так, чтобы год спустя Анна Вернер осталась в его издательстве, Самюэлю пришлось удвоить ее гонорар авторы непостоянны, что уж говорить об агентах! Нет-нет, терять Вернер на многообещающем старте было немыслимо, невозможно, а раз так
Он часто обрывал ход мысли, намеренно кое-чего не договаривая себе, и лишь в одном был с самим собой предельно честен: больше всего на свете боится потерять он не Вернер, но Катю, Катерину, Катюшу, Катечку! Он пытался найти информацию о ней на французском, испанском или английском, но она почти ничего не писала о себе не только на французском, испанском или английском, но и на русском очень скромный, почти бессловесный, FB зато Инстаграм пестрел картинками: как-то Самюэль заглянул на «запретную» (бить себя по рукам, не открывать!) страницу и увидел ее со сладким мальчиком да, вот так: со сладким мальчиком на заднем плане, а дальше за ними дворец и Катя, Катерина, Катюша, Катечка лучится, светится вся да можно ль разве надеяться, будто свободна?
Самюэль прикрыл глаза и представил, как прямо сейчас возьмет, да и позвонит ей, скажет «самое главное» на всех языках, которые знает, и пропади оно все пропадом! Он разведен, он знает толк в женщинах (о, было время, когда и его любили) а там будь что будет! Вспомнился, как на грех, и «меркурианский», со вторника на среду привидевшийся, сон: вот она, чернокудрая нимфа, обнимает его, смеется чему-то, а он и шага сделать не может истуканом от счастья стал! Катя же, Катерина, Катюша, Катечка ходит кругами, за руку берет, горы златые обещает, и манит, манит Наваждение, да и только! Он взялся было за телефон, как в дверь постучала секретарша: «К вам агент Вернер!»
О-о, она пришла с мороза раскрасневшаяся, наполнила комнату ароматом духов и воздуха Самюэль, схватившись (пустое! рука сорвалась тут же) за атласную бабочку, поздоровался, и Катя, Катерина, Катюша, Катечка поздоровалась тоже, и сердце Самюэля забилось не в такт, и руки слегка задрожали пришлось прятать те за спину: «Рад видеть! Не часто балуете визитами!»