Петь не хотелось. Просто играть было интереснее. Да он и не знал, чего бы им спеть. И всё же спел. Сначала песню о том, почему на земле так много зла и так мало добра. Не останавливаясь, он спел ещё и про то, что хорошо бы стать птицей, умеющей летать, отрываться от земли и взмывать в небо. А потом про само небо. А потом о жизни и о смерти.
Вот теперь они слушали. Разговаривали тише, чем наливали пиво.
Давай ещё, от души!.. ввернул кто-то из них и подал ему стакан.
Он сморщился, выпил, опять сморщился и спел про любовь. Но не про ту, что облизывает сладенько в поп-хитах, и не про ту, что нежно манит пальчиком в кино, и не про ту, что замасливает глаза в дешёвых романах, и не про ту, что жжёт в дешёвых смс-ках дорогих телефонов.
Он спел им песню про любовь, любящую просто и искренне, любовь необлизывающую, незаманивающую, незамасливающую, нежгущую; отделяющую свет от тьмы, выделяющую не телесную жидкость, а невидимый тёплый газ души, дающий чистоту нераздельной полноценной жизни. Короче, он спел им о любви, а не о том, что тоже называется любовью.
Он умолк и взглянул на своих слушателей. В густом покрывале ночи гитарист размывался хоть и крепким, но аморфно-серым пятном. А лицо его, напротив, несколько разгладилось и посветлело. Первый «бармен», который Борька, сидел на корточках в обнимку с баклажкой пива и задумчиво глядел на звёздное небо. Второй, словно пританцовывая, прохаживался взад-вперед с сигаретой в зубах. Пьяная девка отчего-то тихо всхлипывала. Парочки, обнявшись и примирившись, молчали.
У тебя хорошо получается, с уважением качнул головой гитарист. Давай ещё что-нибудь.
Ладно. Только позже, ответил он, поёжившись. Сейчас, я быстро. От расслабления его снова потянуло «по-маленькому».
Отложив гитару, побежал в те же заросли. Наконец-то облегчившись, торопливо направился обратно. Ему теперь и самому не терпелось поиграть для той компании и как можно дольше.
Но тут он столкнулся с одной из девушек, что была здесь в первый раз. Подумав, что и сейчас её привела сюда та же причина, он решил выйти из зарослей другой стороной. Но девушка остановила его:
Подожди. Извини за ту историю.
Да ничего. Просто я не думал, что девчонки тоже сюда ходят. Так что это ты меня извини.
Она кокетливо улыбнулась. Однако его как-то даже передёрнуло от её улыбки, потому что в ней было как раз вот то облизывающее, заманивающее, замасливающее и жгущее.
Ты классно поёшь
Спасибо.
Правда, мне очень понравилось. А ещё больше ты понравился.
Она бросилась к нему неожиданно, одним резким движением. Он не был готов к такому повороту событий. Прежде чем мозг успел это как-то понять, осознать, она поцеловала его в губы. Только тогда он нашёл в себе силы отстранить её.
Эй-эй, эй Подожди А как же твой парень?
Да перестань. О ком ты говоришь? она игриво опустилась вниз, ловко расстегнула у него на брюках ширинку и сунула внутрь руку.
У тебя же есть парень, повторил он. Тот, который ждёт тебя возле лавочки. С которым ты обнималась
Она не ответила. Её рот уже был занят другим. И там, внизу, ощутилась вся мощь облизывающего, заманивающего, замасливающего и жгущего.
А как же то отделяющее свет от тьмы, выделяющее не телесную жидкость, а невидимый тёплый газ души, дающий чистоту нераздельной полноценной жизни? Нет, он не мог предать это так неожиданно нелепо, глупо и оторвался, вылез, словно бы у неё во рту он находился всем естеством, а не только одной небольшой, пусть и исключительной частью.
Да опомнись ты! Что ты делаешь? У тебя же парень есть!
Она вскочила, злобно взглянув на него, и кинулась к своей компании, а он, растеряно застегнув молнию на брюках, закурил. Решил отдышаться. Некоторые вещи у него просто не могли уложиться в голове. «Господи! Господи! вздыхал он. Да что это со всеми нами?»
С каждым вздохом «небольшая, но исключительная часть» разгоралась, крепла, обиженно и твёрдо требовала немедленной реализации своего желания, и только боль этих вздохов сумела утихомирить её, заставив прийти в обычное состояние. Понуро глядя под ноги, он побрёл к выходу и вдруг получил пару тяжёлых ударов по лицу. Потом ещё ногой в живот что свалило его с ног. Над ним склонился гитарист. Взор его был серьёзным и злым.
Ну, ты и гондон! сказал он. Мы к тебе нормально, а ты что, сука, делаешь?
Ну, ты и гондон! сказал он. Мы к тебе нормально, а ты что, сука, делаешь?
Что я делаю?
Зачем клеил тёлку Макса?
Ничего не было
Не было? и гитарист вновь ударил. Не было? и ещё. Не было? Не было? и ещё, и ещё.
Это вывело из себя, а во гневе кулаки совершенно не казались такими уж страшными.
Да вы вы все здесь перетрахались! Ваши девушки бляди! А я оказался крайним, потому что во второй раз не вовремя сходил поссать! Врёт она, эта ваша девка! Ничего не было, хотя она-то хотела! Она сама клеилась, в штаны ко мне полезла!
Гитарист, тяжело дыша, перестал бить.
Ну и вые**л бы её, спокойно сказал он. Ты чё, а? Дурак, что ли? Откуда ты такой выискался? Баба, значит симпотная, между прочим сама к тебе интерес проявила, к тому же деликатно, заметь, тет-а-тет, а ты, сука, побрезговал. Чё ты хорошенького да правильненького из себя строишь? Да, она блядь! Ну и что с того? Чё, она теперь и не человек для тебя, а? Она и со мной была, и вон с Борькой, теперь с Максом. Это жизнь, братан. Чё, другая понравилась, а? Ну, чё, давай иди, ещё пару песенок спой, другая тебе тоже ширинку расстегнёт. Только ту я тебе не дам, понял? Хорош! Понял? Даже Юльку не дам. Потому что у неё сегодня день рожденья, а ты ей его, сука, испортишь. Чё трудно дать девке «змея» полузгать? Пойми, им пох** кто их того и туда. Они все бляди! И любви нет никакой! Понял? А теперь иди нах** отсюда! Скажи спасибо, что я тебя от Макса отмазал, он бы тебя убил.
Гитарист презрительно сплюнул и удалился к своим.
Он же, пару минут повалявшись, собираясь с силами, встал. Его стошнило. Не то от ядовитого баклажечного пойла, не то от побоев, не то ещё от чего.
Выйдя из зарослей, взглянул в сторону той лавочки.
Там вроде бы тоже все успокоились. «Бармен», теперь уж который Борька, сосался с Юлькой, парочки обнимались, второй «бармен» лихо разливал пиво. Воздух разрезали отчаянные, в голос ревущие звуки гитары. Казалось, она не просто плакала, а рыдала. Она-то уж точно ни в чём не была виновата.
И тогда он пошёл прочь из парка. По дороге купил две бутылки пива. Одну выпил чуть ли не залпом, а другую приберёг до дома. Возле дома сел на скамейку и медленно начал пить. Голова кружилась. Одно ухо горело. Нос забился чем-то. Челюсть ныла. Правое плечо сильно болело. Ссадины на локте пощипывали. Всё тело мучилось, пребывая в беспокойстве и страдании. И только «небольшая, но исключительная часть» чувствовала себя хорошо. Отчего-то всё более и более обретая силу, она хотела, хотела, хотела
Через полчаса, с двумя перекурами, он почти допил своё пиво и уже собирался идти домой, как подошла женщина с ребёнком.
На вид ей было где-то лет сорок. Интеллигентная такая, серьёзная, но взволнованная и порывистая. В строгом дамском костюме, с короткой причёской, такой очень старомодной, из советских времён.
Её ребёнок, мальчик дошкольного возраста, с бледным, заплаканным личиком, двумя руками держался за ручки родительской сумки.
Пожалуйста, извините, вежливо обратилась она. Вы не могли бы посмотреть недолго за моим сыном и сумкой?
Я хотел уже уходить неуверенно ответил он.
Да я быстро. Пожалуйста! Просто я очень в туалет хочу.
А его лицо перекосилось от раздражения. Ладно.
Она отдала ребёнку сумку и исчезла среди гаражей.
Как тебя зовут? спросил он мальчика.
Тот молчал и, нахмурившись, отступил на несколько шагов.
Не бойся меня Сколько тебе лет?
Но мальчик снова промолчал. И снова сделал несколько шагов назад.
Женщина действительно вернулась быстро. Попросила сигарету и села рядом. А мальчик так и стоял поодаль с сумкой, хмурый, и его лицо, кажется, сделалось ещё бледнее и плаксивее.
Можно я с вами посижу немного? спросила она.
Можно, после короткой, но тягостной паузы устало произнёс он.
А дальше Дальше были разговоры разговоры ни о чём, разговоры о чём-то, разговоры зачем-то. И вот она рассказала, как ей жутко одиноко живётся на свете, а потом предложила поехать к ней домой, пообщаться, ну и
Эта несчастная женщина прижималась к нему, говорила такие слова, о каких, без всякого сомнения, во время своего первого свидания, лет так двадцать пять назад, не могла и думать, а если и думала, то с величайшим стыдом. Иначе просто не может быть. «Господи! Господи! Что это со всеми нами?»