Так кто же он был, этот Николай Шелепин? Не очень удачливый учёный, колдун, или творец чего-то нового? вороша ногами листву, мысленно говорил лейтенант. То ли он и в самом деле изобрёл что-то важное, заинтересовавшее чьи-то спецслужбы или коммерческие структуры. А что! воскликнув, но мысленно, тоже версия. Завладеть прибором без затрат на лицензии, да ещё самим запатентовать Да-а-а! Это кое-что! Или со своим прибором налетел на то, о чём ему знать не положено? А что и такое может быть! Жигалов призадумался. Устименко о каком-то доме говорил. Может поинтересоваться? Людская-то цепочка оборвалась. Так ничего и не выяснилось!
Свиридовы.
Выслушав Жигалова, Целебровский задумчиво проговорил.
Дом говоришь, а во дворе силовые линии сходятся. Ну, это пока можно отбросить, а вот то, что за неделю до гибели он возле этого дома крутился и собирался зайти, постукивая пальцами обеих рук по столу, как бы игра на пианино, это уже кое-что.
О доме Жигалов сказал своему начальнику два дня назад, он тогда что-то неопределённо хмыкнул и засадил за не относящуюся к делу писанину, а сегодня сам напомнил о нём.
Вот только в домик тот просто так не сунешься, крупные люди его занимают, такие и в самом деле могли тойоту с автоматчиком нанять. Папаша, хозяин дома, завотделом обкома. Конечно, бывший завотделом и бывшего обкома, ныне пенсионер, но всё же. Они, эти номенклатурщики, по сути, никогда бывшими не бывают. Сын его физик, кандидат наук, ныне бизнесмен. Причём из крупных. Ну и, как сам понимаешь, связи там всякие в администрации области и в ФСБ. Нынче оно что, где связи, там и деньги, а деньги это власть! Тяжело? посмотрев на Жигалова, но обращаясь не к нему, а спрашивая себя. Не то слово! Да, не прекращая тарабанить пальцами по столешнице, практически невозможно! Невозможно будет зайти к ним в дом, тем более с обыском. Да и какой может быть обыск? На каком основании? С ними только свяжись, сам можешь в такой переплёт попасть, не обрадуешься. У них и в криминальных кругах связи есть. Так что соваться в этот дом с бухты барахты не стоит, и уже непосредственно к Жигалову. Ты вот что, сходи-ка лучше к Семёновой Зинаиде Петровне. Она сестра этого папаши и бывший инструктор обкома.
Почему к ней? спросил Жигалов.
Потому что они хоть и одного корня, а вражда у них. Монтекки с Капулеттами отдыхают.
Зинаида Петровна жила одна в двухкомнатной хрущёвке. Муж умер, сын со снохой и внуком жили отдельно. Жигалова встретила, как обычно встречают представителей власти из милицейских структур сухо. На его вопрос, что может сказать о Свиридовых, ответила вопросом с ответом на него?
Что я могу сказать о Свиридовых? Мещане, которые всю жизнь отирались у властной кормушки и позорили звание коммуниста.
Но ведь вы тоже Свиридова.
Ну, во-первых, я давно ношу фамилию мужа Семёнова, во-вторых, я вовсе не дочь Петра Свиридова. Точнее, Зинаида Петровна подумала, говорить или нет, но сказала, не родная дочь. Он взял мою мать беременной и моим природным, так сказать, биологическим отцом, был некто Никодимов, инженер и офицер белой армии, сгинувший в гражданскую. Я, конечно, поначалу-то ничего не знала. Папа со мной был ласков, не обижал, но, Зинаида Петровна помяла губами, но контакта не было. А мать, она что то выговорит за какой-либо пустяк, то накажет ни с того ни с сего, а когда и целовать начнёт, гладить. Я не знала, что к чему да как, но чувствовала, мои братья у них любимчики, а я так, на последнем месте. Главным любимчиком был младшенький, последыш, Толик. Он уж в двадцать девятом родился, потому и на фронте не был. А средний, Гриша, погиб под Варшавой. Да и росли мы с ним в разное время. В годах так эдак тридцать втором тридцать третьем нас, пионеров и комсомольцев посылали дежурить на полях, тогда ставили вышки, вот мы сидели на них и охраняли поля от «кулацких парикмахеров», сейчас-то я понимаю, что это были не кулаки, а несчастные голодные люди, но сами посудите, мы жили государственными интересами. Мы с Гришей были не домашние дети, я в особенности. Школа, пионерский отряд, осоавиахим, ещё и радио увлекалась. На фронте радисткой была, не на передовой, правда, при штабе фронта, но всё равно насмотрелась всякого. И под бомбёжкой бывала, и чуть под трибунал не пошла времена-то были крутые, за ошибку в радиограмме расстрелять могли. Ну, отвлеклась и допустила ошибку в передаче. Бог миловал! Обошлось! А Толик уже совсем в других условиях рос. «Жить стало лучше, жить стало веселее». Это был вполне домашний мальчик. Наш дом, наше! Не водись с этими «колхозниками», это люди не нашего круга! Так воспитывал его Пётр Свиридов, и мать туда же гнула.
Как они в войну жили не знаю, на фронте была, но, как понимаю, и тогда особо не бедствовали. Отец был председателем облпотребсоюза, так что не думаю, чтобы семья в чём-то нуждалась. Ну и выросло чадушко. Я с ним, с Толей-то, столкнулась, когда работала в обкоме. После рождения ребёнка я уже не на метеостанции работала, а в управлении. Институт окончила, была секретарём парторганизации. Вот и предложили пойти в инструктора. Работали в одном обкоме с Толей. Конечно, в разных отделах. Он зав промышленного отдела, я инструктором в идеологическом. А идеологический отдел самый распроклятый. Работы много, а почёта никакого. Почему? Через промышленный или сельскохозяйственный отдел директор надеется выйти на ЦК, на министерство, на местное начальство, короче, кое-что выторговать. А что можно получить от идеологического отдела? Потому-то перед тамошним инструктором, а тем более завпромотдела директор ковриком, а на нас через губу. А по командировкам намота-а-лась.. не приведи господи! Досыта! И по заводам, и по фермам, и по школам с клубами. Всё было и всего это вдосталь! И грязь, и впроголодь, и холод! Какие там, в деревнях гостиницы, и грязюха по колено на улицах. Ну, да, ладно! Так вот о братике. Как-то посылают меня в командировку. Там возник конфликт, директор и парторг маленького заводика наступили на хвост райкомовскому начальству. Ну вот, брат зашёл ко мне перед отъездом и говорит:
Этих смутьянов надо потопить. В этом заинтересованы там и палец вот так, показала как именно, в сторону кабинета первого.
Мне мой непосредственный начальник, зав идеологического отдела никаких таких инструкций не давал, но я в бутылку не полезла, сказала, что разберусь. Виновны, ответят. Оказалось, ни в чём они не виноваты. Конечно, блох всегда можно насобирать целый короб, но по существу были правы они, а не райком. Я собрала материал, объективно изложила. Побаивалась, конечно, но никаких репрессий в отношении меня не последовало. Потом я узнала, что «потопить» меня был заинтересован не первый, а лично Толик. Впрочем, вам наши старые дрязги вряд ли интересны.
После Анатолий на меня косяка даванул, но промолчал, а я стала держаться от него подальше, тем более возможность появилась, замуж вышла, стала жить на квартире мужа.
И раньше я слышала о Толике в обкоме разговоры как о подлеце, но не особенно верила. Пока не столкнулась. Впрочем, и не особенно удивилась.
Отец умер в начале пятидесятых, меня тогда дома не было. Работала на метеостанции радисткой и наблюдателем. Пока приехала, его уже похоронили.
Я ведь почему в метеорологию-то подалась? Демобилизовалась, вернулась домой, а дома ложью пахнет. Одних принимают, на стол выставляют выпивку и закуску согласно официальному рангу папаши, для других гостей стол накрывали абы как, без стеснения. Свёрточки приносят Знаете противно. Вот и подалась на метеостанцию. Там и замуж вышла за начальника метеостанции.
После смерти отца взяла отпуск и осталась с матерью. Вот как-то мы с ней поругались, я и скажи, что она не столько по отцу горюет, сколько по его должности, связям и сладкой жизни. Она мне тогда и выложила, потому я неудачница, что изображаю из себя идейную, а жить надо умеючи. Пора, сказала, выбросить романтические бредни из головы. Мол, хоть отец и умер, а связи остались, и она без труда устроит в облпотребсоюз на тёплое место и меня и моего мужа. Ну, я и выдала, что не привыкла прятаться за чужие спины и всегда была готова работать, где нужно и для общества. Ну, тут мамашу и понесло. Высказала, что не мне, белогвардейской дочке, из себя правоверную коммунистку корчить. Так я узнала о Никодимове.
Казалось бы, я должна переживать. Нет! Какое-то облегчение даже. Мать есть мать, а то, что у неё нутро старорежимное, так не переделаешь, с тем она родилась.
А Толька, стервец, родился в наше время, а в себе вырастил семя буржуйское.
До войны-то братец нас с Гришкой побаивался, а потом вздохнув, махнула рукой. Григория жалко, говорят, физик хороший был. Физический факультет в начале войны окончил, предлагали бронированное место, но он отказался. Служил в противовоздушной обороне, кажется, что-то с радиолокацией связано, но убило осколком авиабомбы. Физиком стал по настоянию родителей. И Толькин сынок Алексей, тоже физик. Знаете, это семейное. Какая-то тайна у них есть, от Никодимова осталась. Он тоже был физик, что-то экспериментировал, после него какие-то приборы остались, записи. А что за тайна не знаю. Отец, правда, пьяный как-то плакал: