Поезд проследовал по территории уральских гор. Мы увидели табличку на столбе, разделяющем Азию и Европу. Я была горда, что мне довелось увидеть эту грань, этот рубеж. В ту поездку я испытала свободу от условностей, навязываемых школой, семьёй и обществом.
В то время я была стройной, но угловатой, рыжеволосой, к тому же близорукой девочкой, да ещё с комплексом неполноценности. Очки носить стеснялась, прятала без чехла в карман, боясь прозвища «очкастая». Часто разбивала стёкла и, плача от страха, что теперь не увижу с последней парты написанного на доске, жалела отца, понимая, что ему опять придётся ехать в город, искать мне нужные стёкла, оплачивать их. Я ещё не понимала цену денег, но знала, что радости это никому не доставит и что я не имею право делать кому-то больно. В эту поездку на родину отца даже стёкла в очках у меня целыми остались, и я это тоже посчитала чудом.
Запомнился ещё один момент, как за час до пересадки в Куйбышеве, познакомилась с молодым военным.
Ты знаешь, моя мама такие чебуреки выпекает, пальчики оближешь. А манты! Ты ела когда-нибудь манты? Если в них положить к мясу побольше лука, да приправить перчиком, да на пару приготовить
К тому времени я уже основательно проголодалась, и беляши, за которыми он спрыгнул на одном из полустанков, показались мне райским блюдом. Парень рассказывал о своей судьбе, приглашал в гости. Он был уверен, что я непременно понравлюсь его маме. Именно он помог мне в Куйбышеве: проводил на нужную платформу, посадил в вагон поезда, следовавшего в направлении Оренбурга. Я махала ему из поезда платочком, прощаясь и уже тогда понимая, что мы не увидимся больше в этой огромной стране, где множество людей встречаются и расстаются ежедневно.
Вокзал Сорочинска, последнего пункта моего назначения, был небольшим. Пассажиров всего несколько. Среди них не оказалось меня встречающих. Сердце дало себя сразу знать, так как я к этому не была готова. В тот момент решила, что доберусь сама. Мне уже море было по колено.
Но и здесь нашлись добрые люди, которые разбирались в местных населённых пунктах. Несколько сильных рук помогли взобраться в кузов крытой грузовой машины. И вот в предрассветной мгле я уже мчусь по оренбургским степям навстречу новым чудесам.
На развилке дороги меня высадили, показав рукой направление дальнейшего пути. На моё счастье, именно здесь, на этом перекрёстке дорог посреди бескрайнего поля колосящейся пшеницы, состоялась неожиданная встреча с братом отца:
Как тебя зовут? Ты дочь Ивана? услышала я неожиданный голос, прозвучавший со стороны пшеничного поля, где расположилась группа мужчин, отмечающих с утра какой-то праздник. Так я тебя еду встречать Усталость уступила место удивлению, непониманию, своего рода недовольству, но вместе с тем, и радости, что я прибилась, наконец-то, к какому-то берегу и не потерялась посреди безбрежных степей, засаженных различного рода злаковыми культурами.
О малой родине отца
С детства я знала, что мой отец родился через два года после Октябрьской революции 1917-го года в селе Каменец Оренбургской области, которое находилось недалеко от сегодняшнего районного центра в Плешанове. Не помню была ли я в Плешанове в первую поездку на родину отца, но летние каникулы 1966-го и 1967-го годов провела в селе Кутерля, где прошли его школьные годы. Тогда, конечно, я не задумывалась об истории этой местности, не могла знать и о том, что с середины восьмидесятых годов двадцатого века более девятисот сёл и хуторов Оренбуржья исчезнут с лица земли.
В то лето действительность превзошла мои ожидания. Помню, что село состояло из одной длинной улицы, вытянувшейся на пару километров вдоль единственной дороги, проходящей по ней. Ширина улицы казалась мне тогда удивительно большой. Отец рассказывал, что дома строили здесь из самана. Опыт его изготовления был усвоен первыми немцами-переселенцами от башкир и русских, прежде владевших этими землями. Белой глиной белили дома и печи. Для утепления стен использовали камыш. В Кутерле были дома из самана, а ближе к Сорочинску из кирпича. Здесь имелись и деревянные постройки. В то лето мы сами месили ногами саман, и я видела собственными глазами «кирпичи», сделанные из него.
Каждое хозяйство имело много живности: коров, коз, овец, не говоря уже о домашней птице. Почти в каждом дворе была легковая машина, которая наряду с мотоциклами разных марок являлась необходимым средством передвижения. Для меня это было признаком достатка, так как отец, заслуженный шахтёр, отработавший тридцать лет под землёй, мечтал приобрести личный автомобиль, но мечту свою так и не смог осуществить.
Каждое хозяйство имело много живности: коров, коз, овец, не говоря уже о домашней птице. Почти в каждом дворе была легковая машина, которая наряду с мотоциклами разных марок являлась необходимым средством передвижения. Для меня это было признаком достатка, так как отец, заслуженный шахтёр, отработавший тридцать лет под землёй, мечтал приобрести личный автомобиль, но мечту свою так и не смог осуществить.
Моя поездка на родину отца пришлась на середину июня. Природа благоухала удивительно яркими красками. Пора цветения сирени. Она обдавала свежестью томительно-знакомого аромата. Жёлтая акация создавала интерьер села в его цветном восприятии. Плодово-ягодные культуры встречались повсеместно. Особенно много в тот год было смородины. Кусты красной и жёлтой, никогда не виданых мною сортов, нашли своё целевое назначение при разделении частных земельных наделов. Заключительный аккорд природному натюрморту создавали насаждения клёна-ясеня, карагача, тополя чёрного.
Для меня это была Русь европейски-цивилизованного мира. Не жалкие деревни со старыми, непривлекательными, полуразрушенными домами, грязными улицами и вонючими сельскими дворами, встречающимися в сибирской глуши. Неукоснительный порядок и чистота окружали меня. Прекрасный уголок земли, где можно было наслаждаться запахом разнотравья в окрестностях, ароматом цветов в палисадниках, пеньем соловьёв и стрекотом кузнечиков в минуты ночных похождений. Помню, как парни шли в сельский клуб с цветком пиона или чайной розой, или полевыми цветами, лихо воткнутыми в кепки. Выгоревшие от жаркого солнца мальчишеские вихры казались сплошь и рядом русо-золотистыми, а сами парни молодцами из детских сказок. Я не знала названий многих кустарников, да и цветов, но это не мешало наслаждаться незнакомыми запахами, ароматом и свежей чистотой воздуха. Я потеряла счёт дням, чувствуя себя бабочкой, мотыльком, миловидной птахой, щебечущей песню восхищения миром. А он продолжал свою налаженную жизнь, не отвлекаясь на заморскую деву из сибирского края.
К тому времени я знала, что родилась в семье обрусевших немцев, но что попаду в немецкую слободку, такое мне и во сне не снилось. Моя ровесница-кузина Марийка, русоволосая красавица с длинной толстой косой, сопровождала меня повсюду, руководила организацией отдыха, знакомила с подругами, показывала достопримечательности, вводила в жизнь селения.
Пока дело касалось родственников, одноклассников, соседей, меня не удивляло, что общение между ними происходило на непонятном для меня немецком наречии, но когда и в магазине, и в школе, и в сельсовете я заметила, что люди общаются друг с другом как в иностранном государстве, то поняла смысл сказанных отцом слов: «Мой родной язык немецкий, но очень отличающийся от литературного. Он больше похож на голландский. Вероятно, наши праотцы были выходцами с севера Германии, с земель, граничащих с Нидерландами». Так как мои родители общались дома на литературном немецком языке, и мне с детства была понятна их бытовая речь, я всё же не предполагала, что проведу лето «за границей». Здесь везде и всегда звучал немецкий диалект «платтдойч», из которого я не понимала ни слова. На этом странном языке отца, дедов и прадедов говорили в магазине, в сельсовете, в школах, в семьях, молодёжь между собой, а у меня не было никакого шанса понять, о чём они говорят, что подразумевают.
Сначала я дичилась, молчала, уходя в тень двоюродной сестры. Потом начала видеть сны, где пыталась быть достойной собеседницей. Комплекса неполноценности не ощущала ни во сне, ни наяву, да и рядом всегда была моя кузина Марийка, радость и опора, идеал доброты и терпения, понимания и духовной поддержки. Когда было необходимо, она переводила сказанное другими, отвечала за меня, читала мысли на расстоянии и со спокойной уверенностью помогала осознать и понять родственные связи между множеством людей селения с моей фамилией. С некоторыми семьями мы были в родстве, передающемся через поколения, с некоторыми в более близком.
В первую неделю отправились в гости к моей бабушке. Встреча с ней у меня была единственная, но оказалась памятной на всю жизнь. Мой дедушка, учитель начальных классов, женился на ней, когда мой отец уезжал из села на учёбу в город Маркс. В течение жизни он лишь несколько раз был на своей малой родине.
С бабушкой мы говорили об отце. Она вспоминала его весёлым и жизнерадостным, добрым и правильным, несмотря на его трудное детство, наполненное до краёв нуждой и лишениями. Он был единственный из семьи, кто оказался на чужбине, в Сибири, о которой она не имела никакого представления.