Алексей Боровой
Личность и общество в анархистском мировоззрении
© П.В. Рябов, вступительная статья, 2021
© А. Пушная, А. Мигурский, предисловие, комментарии, 2021
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021
* * *Почему мы это издали и зачем вам это читать
В наше время не осталось тайн. Даже спрятанные за семью печатями привилегированными мытарями дворцы при должной политической сноровке отдельных лиц вмиг становятся достоянием миллионов зрителей, давно ищущих повод для возмущения. Закрытые двери квартиры тоже перестали защищать нашу личную жизнь от посторонних глаз. С одной стороны, производство снова вплотную сплелось с «живым» временем индивидуума через «дистанционную занятость». А с другой, сам этот индивидуум, устав от духовного одиночества в большом городе, ищет честного разговора о своих повседневных проблемах, чтобы «нормализовать» кажущиеся «первертными» проявления собственного тела. Его желаниям и склонностям, как единственно достоверной реальности, практически нет места в консервативном обществе, подчиненном строгой логике капитала. Тогда на помощь приходят островки вторичной социализации со своими иерархиями и истинами: блоги, треды и форумы, чаще всего поддерживающие соответствующий их идеологии «малый бизнес».
Постдефицитная экономика, нацеленная на удовлетворение индивидуальных потребностей «по требованию», и культ «заботы о себе» будто бы обесценили для нас проблему свободы, сведя ее разрешение исключительно к ряду дискурсивных практик. Стремление к реактуализации «утопического» мышления в гуманитарных науках вплотную соседствует с умеренными требованиями протестующих, для которых больше нет радикальной мечты о будущем только образ более сытого и менее стесненного авторитарным стилем управления нынешних элит завтра. Все это можно свести к двум «выпрашиваемым» слагаемым: парламентской демократии с гарантиями сменяемости власти и социальному государству европейского типа, вот уже которое десятилетие переживающих системный кризис в условиях позднего неолиберализма. Однако как показывает опыт политических столкновений на улицах современной России, даже этот минимум не достанется обществу без опоры на что-то большее, чем «гражданская совесть».
Герой книги, которую вы держите в руках, считал, что там, где не расцвела подлинная личность творец, подчиняющийся в своем развитии лишь стихии творческой эволюции, не может родиться и массовое рабочее движение, стремящееся к полной эмансипации труда от капитала и общества от государства. Для Алексея Борового вопрос о классовой борьбе никогда не был чисто утилитарным или политически шантажистским. Ведь в ней, как гласило его анархическое кредо, происходит самое важное: оправдание общественности как средства (а не цели!) раскрытия внутреннего потенциала каждой «подлинной» неповторимой реальности отдельного человека.
Век Алексея Борового, несмотря на шок мировой войны, был заряжен энергией готовящихся по всему миру пролетарских революций, сопровождаемых сменой научной парадигмы и интеллектуализацией труда. На этом фоне, отвергнув близорукий ангажированный позитивизм Петра Кропоткина, Алексей, дитя модернизма, подверг тщательной ревизии торжествовавшие в анархистской философии того периода сциентистские представления о природе человека и общества. Взяв на вооружение интуитивистскую философию Анри Бергсона и индивидуалистические идеи Штирнера и Ницше, он решился на обновление здания анархистской теории, чтобы сделать ее «романтическим учением с реалистической тактикой», подвергающим жестокой критике любые коллективные представления как призраки власти и объявляющим главной революционной ценностью экзистенциальную динамичность свободной личности. «Творческая возбужденность» и «жизненные потоки», что рвались наружу ревом первых самолетов и яростным «нет!» брошенных по воле «сильных» в горнило истории масс, присутствуют и в интеллектуальном наследии Борового, объясняя онтологический оптимизм его манифестов и смелость в описании исторического прогресса как совершенствования методов революционной борьбы.
Переизданная нами брошюра «Личность и общество в анархическом мировоззрении» должна заново обратить внимание читателя на напряженность, возникающую между этими двумя устойчивыми величинами политической теории, когда ставится вопрос о смысле того или иного радикального действия. Яркий стиль, трезвость мышления и оригинальный подход к изучению интеллектуальной истории делают работу Борового интереснейшим примером использования анархической методологии в целях исследования свободы как историософской доминанты.
В обществе, где технологии подарили нам власть над собственным телом, пафос борьбы с «фантомами» коллективных идентичностей может помочь нам понять красоту неустойчивости и, приняв вечный динамизм человеческой сущности, потребовать себе права на внешний мир упругий и отзывчивый к творцу высокой этической культуры.
Борьба или гармония?
Вечная тяжба между личностью и обществом в революционном мировоззрении Борового
Алексей Алексеевич Боровой родился 30 октября 1875 года в московской дворянской семье. Его отец был преподавателем математики, а мать страстно увлекалась музыкой. В 18941898 годах Алексей учился на юридическом факультете Московского университета, выделяясь среди товарищей своими способностями, и по окончании был оставлен при кафедре. В эти годы он был увлечен марксизмом (позднее назвав это увлечение «религиозной страстью») и написал свои первые научные труды: о рабочем дне, о французских и русских экономистах XVIIXVIII веков и другие. С присущей ему самоиронией он вспоминал: «Недаром даже студенты возмущались на мои марксистские неистовства» (он ест, пьет и спит с Марксом)». Параллельно с учебой в университете юноша обучался в консерватории по классу фортепиано. Но увлечение наукой и любовные романы не дали ему завершить музыкальное образование, о чем он потом сожалел. Романтик и жизнелюб, любознательный, талантливый, энергичный, Алексей в 18981903 годах сочетал преподавание политической экономии, географии и права в университете и других учебных заведениях с занятиями музыкой, общался с учеными, философами и литераторами, увлекался философией Ницше и поэзией символизма, пропагандировал идеи революционного синдикализма Общительность, душевная восприимчивость, развитая интуиция, ораторский талант, превосходная память, исключительная работоспособность, бунтарство, влюбчивость и духовный максимализм, характерные для Алексея Алексеевича Борового, обусловили его эволюцию от марксизма к анархизму.
Затяжной кризис первого брака, смерть первого ребенка, нарастающие сомнения в марксизме и неудовлетворенность Борового собственной жизнью (его затягивала рутина мещанско-богемной жизни, он не находил применения своему революционному темпераменту и немалому честолюбию) привели его в глубокий внутренний тупик. В первый и последний раз в жизни он даже стал задумываться о самоубийстве. Счастливым разрешением кризиса, обновлением и самообретением для него стала двухлетняя поездка за границу.
В 19031905 годах молодой приват-доцент совершает длительную поездку во Францию и Германию для продолжения научных занятий и сбора материала для диссертации. Там, в Париже, осенью 1904 года он осознал себя анархистом навсегда, до конца. Это откровение пришло к нему не «свыше», но «изнутри», внезапно и окончательно. По его признанию: «Анархизм, открывшийся для меня в Париже, был не только безупречным логически, законченным ответом на все мои вопросы социально-философского характера, но и моральной программой моей жизни. Анархизм для меня был музыкой мозга и сердца. В свете его разрешались все мои сомнения, ничто принципиальное в нем не рождало во мне возражений. Я чувствовал, что я родился анархистом с отвращением и естественным протестом против всякого организованного насилия». Вот как искренно и поэтично он описал момент собственного обращения в анархизм (напоминающую знаменитую сцену в саду из «Исповеди» Августина с описанием его обращения в христианство):
«В одно из октябрьских воскресений (1904 г.), день свободный, по крайней мере от библиотек, я сидел в полном уединении в Люксембургском саду.
Был дивный золотой осенний день, был тихий час. Глухо доносился шум экипажей, автобусов. Крики смолкли, парижане отхлынули обедать. Лишь кое-где мелькали серсо и обручи детей.
Деревья шелестели, мягко журчали фонтаны труб, поливавшие газоны. Усталый, разнеженный солнцем, тишиной, я впал в полудремотное состояние. Я не думал, не глядел, не слушал. Не знаю, сколько времени продолжалось такое сомнамбулическое состояние.
И вдруг неожиданно, из каких-то неведомых глубин во мне родилась разом огромная, оформленная, просветляющая единая мысль. С необыкновенной отчетливостью, побеждающей убедительностью во мне проснулось чувство нового для меня мироощущения.
Я дрожал, как струна. У меня не было с собой ни карандаша, ни записной книжки. Не помню как дошел я или добежал до своего отеля и буквально в лихорадке записал отдельными словами ход пришедших мыслей.