Если же замечал он теперь привлекательное женское личико, то вяло делал страстные глаза и говорил своим прежним, «красивым» голосом:
Я вас любил когда-то!
Этим теперь ограничивались его любовная лирика и юмор. Он будто заснул.
Мать Мещерякова:
Очень я была счастлива, знаете ли. Без отца он рос. Но образование я ему дала. Я сама тоже красивая была, мне еще недавно подружки говорили: «Вставь зубы, Полина, и замуж иди» Глупости, конечно Очень я хотела, чтобы Гоша артистом стал. Мы ведь из глухой деревни, мама думала, что в кино не живые люди играют, а рисунки показывают Сначала я на лесоповале работала в Эвенкии. Время было тогда суровое, необразованное у нас в сельсовете даже плакаты висели: «Эвенк, учись пользоваться мылом», а то ели люди мыло Ну потом в Ивановскую область переехала, на ковровый. Дали нам комнату, потом Гоша артистом стал, по радио часто выступал. Я приемник купила, и как свободная минута к приемничку бегом, включаю. Но вот беда голос его не узнавала часто. Прослушаю передачу, и вдруг в конце объявляют: роль такую-то исполнял мой Георгий Андреевич. А я уж к тому времени и содержание-то позабыла. Потом ходишь день целый мучаешься, содержание вспоминаешь Да, хорошее было время. Только вот беда не женился он долго. Я его все в письмах просила: «Женись, Георгий Андреевич, роди внучка».
И сам Гоша тоже начал подумывать о женитьбе. Однажды он отдыхал в Подмосковье в доме отдыха и познакомился там с миленькой девушкой. Была она черноокая, кругленькая этакий медвежонок.
Когда Гоша узнал, что девушка заканчивает медицинский институт (он с детства очень уважал врачей), ее участь была решена.
Гоша на ней женился. В тот год ему стукнуло тридцать два. Женившись, он, к изумлению всех, сразу покончил с влюбленностями и был верен жене Дунянчику (так именовалась им жена Дуня). Он был заботлив и очень нежен. Это продолжалось год.
Через год Гоша сорвался. Он ушел из дома и вернулся на третий день. Потом повторилось. Он напивался и сразу переполнялся бешенством. Наткнется на взгляд Дунянчика и вдруг заорет совсем дико:
Что-то много ходит вокруг Погорельцевых! В эти минуты он почему-то называл ее только по фамилии. Они троятся они свет мне застилают своими толстыми ляжками Гонят они меня из квартиры в мать-перемать сыру землю
Дунянчик сразу уходила в другую комнату, а он начинал петь какую-то песню про эту самую мать сыру землю и еще про некий гром гремучий:
Ты ударь, гром гремучий, огнем-полымем,
Расшиби ты мать сыру землю
Самое смешное, в нормальном состоянии он никак не мог ее вспомнить. Он просил Дунянчика даже записать слова, но ей, когда он пел, бывало как-то не до этого.
Спев песню, Георгий Андреевич обычно отбывал из дома, на прощанье яростно хлопнув дверью. А потом наступало раскаяние, и нежность, и щемящая жалость к жене.
Все это обычно настигало Гошу около полуночи.
Где-то Дунянчик мой сейчас? говорил он друзьям-собутыльникам светлым голосом. Где-то она сейчас, калинушка-малинушка, лазоревый цвет, репка румяная
И все понимали, что Гоша отбывает домой.
Ну, беседа, баста! объявлял он. И не удерживайте меня.
Никто его не удерживал. И он уходил.
Но нежность его все увеличивалась, и Гоша некоторое время странствовал по ночному городу в поисках цветов для Дунянчика. И самое удивительное, он эти цветы находил.
Когда раздавался звонок в третьем часу ночи, Дунянчик уже все знала.
Кто там? спрашивала она для порядка.
Дунянчик, открой, это я московский хулиган.
Она не открывала, но от двери не отходила. Тогда звонок звенел снова, и за дверью печально вздыхали. Потом вздохи становились все горестнее, но звонок больше не звонил. И тогда-то Дунянчик открывала.
Гоша становился на колени и с цветами в руках вползал в квартиру.
Прости меня, Дунянчик, честна девица, дщерь отецкая
Я ненавижу тебя! Ты сейчас мне просто противен! говорила Дунянчик. Уходи! Уходи!
А куда же мне деваться без тебя? Пропадать? вопрошал Гоша, не вставая с колен.
Это, конечно, было свыше ее сил.
Она молча гладила его по волосам, а он вручал ей цветы. Затем он поднимался с колен, и начинался ритуал примирения.
Это кто у меня такой маленький? интересовался он в четвертом часу ночи, могуче выбрасывая вперед грудь.
Она должна была отвечать ему беспомощным и воркующим голосом:
Она должна была отвечать ему беспомощным и воркующим голосом:
Это я.
Тогда он обнимал ее за плечи, прижимал к себе, и голова Дунянчика оказывалась у его груди.
Это кто у меня такой беспомощный?
Это я, говорила она и глядела на него обожающим взглядом.
Это кто у меня такой нежненький?
После целой вереницы подобных его недоумений и лаконичных разъяснений Дунянчика начинались нежности, и шла заключительная часть покаяния.
Понимаешь, крик внутри сидит! Крик! Понимаешь?
Конечно, понимаю, родненький, спи. Она умирала так ей хотелось спать.
И сила сила страшная! Понимаешь?
Я все понимаю, спи, спи.
Устать никак не могу то есть так-то устаю легко а вот по-хорошему, от дела не могу! Понимаешь?
Спи, миленький.
Смешно сказать, я сейчас вспомнил, как хорошо уставал в юности когда орал в Доме культуры про Мцыри Выходило из меня все это вместе с криком А сейчас во мне все это Понимаешь?
Бог даст, уйдет это из тебя, обязательно Спи.
Что я играю? Разве с этого уйдет?!
А ты на кварц ходи. Я тебя на кварц записала, а ты не ходишь
Как время-то идет Мне уже знаешь сколько
И ванны тебе надо делать. При тридцать седьмой больнице теперь профилакторий открыли
Люблю тебя. Сама маленька лицом беленька брови собольи и очи сокольи А дальше как дальше? Забыл
Спи, спи, спи
Просыпался он поздно и один Дунянчик была уже на работе.
В театр ему спешить было не надо, в репетициях он не был занят. На столе его ждал завтрак, на стуле висело чистое белье.
«Сволочь! говорил он себе. Стариком скоро станешь, а все никак не упрыгаешься».
И все-таки Дунянчик была счастлива: она знала, что когда он пьет, то страдает из-за нее. А это означало, что он ее любит.
Только одно ее мучило: никак не могла она ему родить И еще огорчало, что он терпеть не мог, когда приходили к ней подруги с работы. А она была особа общительная и не могла без подруг.
Гоша действительно терпеть их не мог. Они приходили, долго пили чай и, поглядывая на Гошу, готовились к расспросам.
В конце вечера начиналось:
Скажите, Гоша, а правда вы с А. (известный киноартист) в одной радиопередаче выступали?
А правда, вы с Б. (другой киноартист) знакомы? А в жизни он такой же красивый?
Он мог рассказать этим раскудахтавшимся дурам, что их любимый А. редкостный тупица, а что касается Б., то считать его красивым можно только с большого перепоя. Но он, конечно, отвечал, что А. прелестный и думающий артист и что он недавно удачно женился (в пятнадцатый раз) по любви и что Б. тоже не отстает от А. он редкостный красавец, труженик и семьянин.
В заключение вечера они с трепетом спрашивали подробности об Осьмеркине, с которым, как они слышали (все это, конечно, они слышали от Дунянчика!), ему выпало счастье вместе учиться.
«Надо же, думал он, а еще врачи Оттого и мрут люди».
И он рассказывал об осьмеркинских прелестях.
А время все шло. В тридцать четыре года он начал седеть.
Как-то очень быстро это случилось: за один год Гоша стал наполовину седым. Эта седина ему пошла и все шутили, что он нарочно стал седым.
В это же время появились у него и новые увлечения. Во-первых, Гоша превратился в заправского остряка, и еще он вдруг начал рисовать.
Острил он теперь постоянно и ни словечка не говорил в простоте.
Как настроение? спрашивали его.
И он обязательно отвечал что-нибудь вроде:
Отличное, как у ореха меж дверьми.
Его начали даже немного побаиваться, потому что теперь он все чаще острил по поводу других.
Например, про известного, весьма немолодого актера, который гордился своим обликом и неувядаемым овалом моложавого лица, Гоша как-то заметил, что это уже не овал, а обвал лица
А рисовал Гоша в основном портреты и никому, кроме Дунянчика, не показывал.
Это были неприятные рисунки: люди на них были изображены в виде животных. Например, критика Д. Гоша изобразил в виде сонной рыбы с большими глазами-очками, а одну актрису нарисовал в виде тонкой долгой змейки с изящной маленькой головкой и сигаретой, похожей на высунутое жало.
Рисовал он и автопортреты. Но их он не показывал никому. А потом сжег
Прошло еще время.
Характер у Гоши вдруг совсем испортился, он начал часто ссориться с людьми. А Дунянчику однажды сказал:
Ты утром со мной не заговаривай. Утром я не человек Потому что за ночь мне разные мысли в голову приходят Ты утром быстрее уходи, а завтрак я себе сам буду готовить. Потом увидел ее глаза и добавил, отвернувшись: Это пройдет. Вот сменю профессию, и все образуется.