Молчать! Щи и кашу тому трескать, кто не умеет держать своего слова, а не сигов под польским соусом. Привез мне туалетного уксусу?
Сто раз, душечка, прости! Забыл ежится толстенький бакенбардист. Завтра же я тебе
Болван! Но, впрочем, я с тобой дома поговорю! Идите же вперед! Что вы топчетесь!
Муж послушно засеменил ногами. Жена и дочь следовали сзади.
IVОколо семи часов вечера. Семенит на дворе мелкий дождь. Небо хмуро, серо, неприветливо и нагоняет хандру. В маленькой дачке в Шувалове в балконной комнате висит на дверях распяленное мокрое пальто и обтекает, в углу стоит раскрытый зонт, поставленный для просушки, и от него идет целый поток дождевой воды по полу. Отец семейства, только что сейчас вернувшийся со службы на дачу, худой, желтый, геморроидального вида мужчина лет пятидесяти, обедает. Он без сюртука и без жилета, в ночной рубашке и в туфлях ест суп. Против него сидит жена в блузе, с подвязанной щекой. Тут же дочь-подросток с книгой и два мальчика в блузах. Один держит в руках мопса, а другой сидит перед стеклянной банкой, в которой копошатся гусеницы на листьях. Ест один только отец семейства, другие присутствуют ради компании.
И ведь надо же так случиться, что от станции ни одной таратайки!.. говорит он. А дождь как из ведра. Стояли четыре таратайки, но кто первый из поезда выскочил, тот и расхватал их, говорит он.
Ну, а ты зевай! Чего ж ты-то раньше не выскочил? Ты всегда разиня, откликается жена.
В заднем вагоне сидел. А дождь-то какой! И всю дорогу садил! Иду по дороге, зонтиком уже не себя закрываю, а картонку с твоей бархатной кофточкой И насквозь
Ну, да ведь не размок сам-то. Теперь переоделся в сухое.
Так-то оно так, но какова жизнь дачная.
А кто виноват? При нынешнем дешевом тарифе я отлично бы на дачные деньги съездила с детьми на Кавказ и полечилась бы там в Железноводске.
Но жизнь на два дома Ты знаешь мои ресурсы
Ешь, ешь Слышали мы эту песню.
Ужасно как суп салом пахнет и совсем холодный.
Ну, да ведь уже с трех часов в духовой печке стоит, а теперь семь скоро.
Давайте что-нибудь другое. Что у вас еще есть?
Бифштекс тебе оставлен. То есть не бифштекс, а были у нас так кусочки говядины с бобами.
Сиречь подошва? Знаю
Тогда ешь в трактире. Мы не обязаны тебя ждать до семи часов вечера. Мы есть хотим. У нас нет завтрака. Вместо завтрака у нас кофе с булками.
Подали бифштекс.
Фу, ножик даже не берет! Вот до чего засохло! говорит отец семейства. Этим бифштексом ежели швырнуть в человека, то ушибить можно.
Ничем ты не доволен. Полей его подливкой вот он и размякнет.
Да тут подливки-то нет, а просто сало.
Говорю тебе, с трех часов в духовой печке стоит. Вон огурцы есть. Ешь.
Что мне огурцы! Ведь я не корова. Один съел и больше не могу.
Ну, вареной колбасы за чаем поешь. Через два часа чай. Сосисок тебе сварю на самоваре.
Есть у вас еще что-нибудь?
Был рисовый каравай, но тебе ничего не осталось. Дети весь съели.
Ну, и на том спасибо. Сеня! Принеси мой портсигар! Да дай газету, обратился отец семейства к сыну, вставая из-за стола.
Спать сейчас завалишься? спросила жена.
Да что ж теперь в эдакий дождь делать! Устал как собака. Прилягу до чаю. Ведь встал сегодня в шесть часов утра. Тебе хорошо, коли ты спишь до девяти.
Не оттого ты устал, что в шесть часов встал, а оттого, что винтил вчера у Марка Лаврентьевича до часу ночи.
Матушка, уж надо же мне иметь хоть какое-нибудь развлечение. А то я, как дилижансовая лошадь, каждый день на службу и со службы Да весь день занят, да разные неприятности Если уж не винтить раза три в неделю
И наверное, проиграл вчера?
Рубль двадцать восемь.
Ну вот видишь! А жене с ребятами жалеешь дать на кавказскую поездку.
Ах ты господи! Вот глупая-то! Да разве на рубль двадцать восемь копеек вы вчетвером на Кавказ проедете?
Ты умный. Ты рассчитай прежде, сколько ты в год-то проиграешь!
Но отец семейства уже перебрался в другую комнату, лежал на клеенчатом диване со скрипучими ножками и с наслаждением попыхивал папиросой, развернув перед своим носом газету. Поднятые за день нервы начали успокаиваться, в глазах мелькали газетные заглавия, болгарская депутация, абиссинское посольство, доктор Молов, Жюдик, митрополит Климент, Мальчик-с-Пальчик, «Монплезир» и т. д. В глазах зарябило, потом они начали слипаться. Газета выпала из рук, потухший окурок папиросы вывалился изо рта, и началось полное забытие всех дачных страданий. Он заснул.
Вдруг наверху, во втором этаже, послышались слабые звуки расстроенного рояля. Немного погодя эти слабые звуки перешли в громкие раскатистые звуки гаммы. Затем женский визгливый голос запел сольфеджи. Отец семейства проснулся от очаровавшего на четверть часа его сна, выругался, сказав: «Опять эта крашеная выдра ликовать начала», и перевернулся на другой бок. Но сольфеджи раздавались все громче и громче. В довершение всего, на балконе завыл его собственный мопс, вздумав подпевать виртуозке.
Анна Сергеевна! крикнул отец семейства жене. Успокойте хоть Бобку-то! Ну чего он воет!
Да тут человек завоет, а не только что собака! откликнулась супруга. Третий раз сегодня эта проклятая консерваторка свои чертовы рулады распевает.
Но все-таки погладьте его как-нибудь.
Ах, у меня у самой зубы болят! Я сама готова завыть.
Мопс продолжал голосить. Его воем соблазнилась большая дворовая собака, завыла басом, и началось трио. Консерваторка, чтобы заглушить собачий вой, надсажалась еще больше. Отец семейства не выдержал, вскочил с дивана и в носках выскочил на террасу, и закричал на верхний балкон, находящийся над террасой:
Милостивая государыня госпожа музыкантша! Нельзя ли прекратить ваше пение и дать людям покой!
Ответа не последовало. Музыкантша была увлечена и не слыхала за пением его возгласа. Мопс продолжал выть, задрав голову кверху. Отец семейства пнул его ногой и закричал еще громче:
Эй, песенница! Дудка! Рулада! Нельзя ли бросить ваше ликование!
Зачем ты бедного Бобку-то пихнул? завизжала жена.
Певица! Виртуозка, черт тебя дери!
Рояль умолк. Пение кончилось.
Что такое? Что вам? послышался с верхнего балкона женский голос.
Нельзя ли пощадить вашим пением! понизил свой голос отец семейства.
То есть вы хотите, чтобы я прекратила петь? Но ведь это мой хлеб, я учусь.
Кто таким манером хочет себе хлеб добывать, тот должен добывать его в лесу, а не в дощатой даче около соседей. Помилуйте, собаки даже воют.
Так вы лучше отколотите ваших собак. Я сама на вас в претензии. Собаки мне мешают учиться. А вы нарочно их поддразниваете.
Ну, уж это ты врешь! завизжала жена отца семейства.
Как вы смеете мне «ты» говорить! Нахалка! Я вот вашу собаку кипятком отпарю, если она будет мне мешать петь.
Ну, это-то уж вы ах оставьте! За это я вас на казенные хлеба упрячу! закричал отец семейства.
Как? Меня? Генеральскую дочь? Дочь генерал-майора? Невежа! Грубиян!
И началась перепалка. Верхняя жилица и нижняя семья переругивались добрые десять минут. Наконец наверху раздался плач, и мало-помалу все утихло. Отец семейства сидел на балконе и тяжело вздыхал.
И это дачный покой, черт его возьми! говорил он.
VБарин! А барин! Вставайте! стонет утром около дверей спальни горничная и стучит половой щеткой о дверной косяк.
Сейчас невнятно откликается из-за запертой двери мужской голос.
Горничная начинает мести пол, передвигает мебель, умышленно хлопает балконною дверью, но в спальной тихо. Барин и не думает вставать.
Барин! А барин! Вставайте! Пора уж ведь опять начинает горничная.
Встаю, встаю, слышится из-за двери. О-о-охо-хо!
В спальной опять тихо. Горничная снова приступает:
Барин! Алексей Павлыч! Ведь опять проспите и будете сердиться! кричит она.
О-хо-хо-хо! Который час?
Да скоро уж семь.
Неужели? А самовар готов?
Давно на столе.
О-хо-хо-хо.
И опять в спальной умолкает. Часы бьют семь. Горничная роняет стул и кричит в спальню:
Барин! На службу опоздаете! Ведь уж восьмой час. Барыня! Анна Алексеевна! Да побудите хоть вы их. Они вас все-таки хоть испугаются.
А? Что? Кто там? спрашивает из спальной женский голос.
Я я, Матрена. Бужу барина, но они никак не встают, а потом браниться будут, что их не разбудили.
Алексей Павлыч! Да что ж ты спишь? Ведь тебе ехать пора! будит уж в свою очередь жена мужа.
Третий раз их бужу и все без толку, присоединяет свой голос горничная. А потом меня же ругать будут, что не разбудила.
Вставай, Алексей Павлыч, что это, в самом деле, не можешь проснуться!
Встаю, встаю! О-хо-хо-хо-хо! Боже мой, как голова тяжела!
Меньше бы по гостям шлялся. Шутка ли, вчера до двух часов у Ивана Егорыча пилит его жена.
Да ведь уж только и утешение в эту погоду, что повинтить. Матрена! Какая сегодня погода? кричит он горничной. Кажется, дождь?