Переписка с Вадимом Делоне и Ириной Белогородской-Делоне
Москва, Абрамцево Вена, Париж. 1975 (?) 1979Дружба с Вадимом Делоне и его семьей сыграла в жизни Ерофеева особую роль. Талантливый поэт, человек с яркой биографией, участник знаменитой «демонстрации семерых» на Красной площади 25 августа 1968 года, Делоне был поклонником и популяризатором творчества Ерофеева: в частности, из его рук получил текст поэмы «Москва Петушки» Сергей Довлатов.
Делоне и его жена Ирина поспособствовали осуществлению одного из заветных желаний Ерофеева жить в загородном доме, не теряя связи с интеллектуальными кругами. Через семью Делоне он приобщился к поселку академиков Абрамцево и много счастливых дней провел в абрамцевском доме деда Вадима известного математика, члена-корреспондента АН СССР Бориса Николаевича Делоне (18901980)[263]. Ирина Белогородская-Делоне помогла Венедикту Ерофееву и его жене Галине восстановить утраченные беспечным писателем документы[264]. В жестких условиях тогдашнего СССР, где человеку без паспорта жить было практически невозможно, это было немалым благодеянием. Через семью Делоне Ерофеев тесно познакомился со многими диссидентами. Оказавшись в эмиграции за границей, Вадим и Ирина снабжали автора «Москвы Петушков» редкими и недоступными в Советском Союзе книгами и вещами. И наконец, last but not least, муж и жена Делоне взялись за устройство сложнейших и запутанных вопросов, связанных с тамиздатскими публикациями Ерофеева и гонорарами за них.
Вадим Венедикту. Конец 1975 или начало 1976 года[265]Здравствуйте, Венедикт Васильевич!
Прав был Ницше (Валерий)[266], говоря обо мне, что переезд для меня не так уж и страшен потому как живу я своими кошмарами и внутренним несоответствием внешней среде; а где жить этими ощущениями все равно, ибо ощущения от перемещений меняются мало. Вижу, как ты морщишь свою благообразно-похмельную морду и вещаешь: «О как закрутил, дурачок!» Ну да ладно, морщись на здоровье, все равно от порвейна[267] больше морщишься, но ведь пьешь, так что читай.
Кроме прочего, действительно помогла мне вся эта таможенная суета, ибо за что путное можно и пострадать малость, но волокиты эти бюрократические, которые и тебя сейчас окружают[268], до того омерзительны, что хочется бежать от них без оглядки. Первый день было, правда, страшновато, но и любопытство помогало: все я из окна отельчика выглядывал: «что, мол, там немчура делает?» А немчура как немчура, степенная такая публика. В метро ихнее или в какой дом входишь дверь перед тобой держат, даже бабы, чтоб не ебнуло (тоже мне забота: подумаешь, дверью стукнет, не ломом же оглоушит). В общем я малость оклемался, разгуливаю по Вене, плюю (в урны, конечно)[269], корчу весьма любезные рожи здешней публике и цежу сквозь зубы «экскьюзьми вери мач» или «фэнькью», а они в ответ «данке шён»[270], а что до того и после этого, ни х-я не поймешь. По городу ездим каждый раз, «в центр через Сокольники»[271], но городок Москвы поменьше и, слава Богу, к ночи до дому добираемся. Водок и вин тут, Веня и ни одного человека в очереди. Цены и впрямь, как Мишка писал, какие-то басурманские, не как у людей[272]. Две пачки сигарет, или четыре поездки на трамвае, или две чашки кофе по отдельности стоят столько же, сколько бутылка виски. Можно тут и ночью нажраться, но это пока недоступно, ибо в предназначенных для этой цели заведениях цены сногсшибательные, а магáзины закрываются в 6, в воскресенье вообще не работают. Может, публика здешняя и чем другим занимается, но впечатление такое, что они только жрут и торгуют, куда ни плюнь везде то кафе, то лавка, то кабак, то магазин[273]. Меня тут иногда с грехом пополам переводят на их басурманское наречие, но то, что я долдоню в их мохнатые уши[274], не очень-то до цели доходит. Однако принимают хорошо и угощают всячески. Кругом композиторы в виде памятников понаставлены, а в Галерее ихней разных Рембратов[275] полно, а народу ни души[276]. Так что, думаю, ты в ихнем искусстве куда больше прешь, чем они сами. В общем пока не сильно скучаем, за исключением, конечно, тебя, Галки, Прохоровых-Иоффе, Деда, Юлика с семейством[277], Ницше, а в остальном, как сказал мне один умный человек (здесь): «Лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней»[278].
Обнимаю тебя и всех вышеперечисленных, Кыса[279] тебя целует.
Не пей!.. порвейна!
Искренне твой Вадим
Венедикт Вадиму и Ирине. 20(?) и 24 сентября 1977 года24/IX.
Милые ребятишки-делонята,
мне только что сообщили, что оказия вот-вот исчезает из Москвы, поэтому вам хоть одну страницу. Не знаю, написала ли вам что-нибудь Галина Носова, я ее не вижу неделю, ее, дурочку, вместе с ее кандидатской степенью, услали копать картофель в Волоколамский район[280]