Автоматов и пулемётов не полагалось. Многие винтовки были не пригодны для использования, у многих отсутствовали штыки. Также выдали по одной гранате на отделение. Вооружённая таким образом рота, пошла в атаку. Немцы подпустили их на расстояние 50-60 метров и открыли огонь из автоматического оружия и миномётов.
Подступы к деревне были совершенно открыты взору и не имели никаких естественных укрытий. Рота была прямо-таки сметена огнём в течении 2-3 минут. Ещё минут десять потребовалось для уничтожения уцелевших солдат, которые каким-то образом спрятались за трупы своих товарищей и пытались отстреливаться.
Отец с другом уцелели, благодаря тому, что, наступая в первом ряду, они вырвались вперёд и успели до открытия огня заскочить в подвал ближайшей избы. Оттуда, они слышали и видели всю картину разгрома. В это время стемнело и немцы, постреляв ещё для порядка, затихли. На чердаке дома, в подвале которого, находились отец с другом, располагался пулемётный расчёт. Немцы куда-то ушли, возможно, ужинать, оставив пулемёт. Наши герои, захватив с собой этот пулемёт и патроны, вернулись в траншею. Пользуясь темнотой, они и ещё трое уцелевших, которые не пошли в атаку, спрятавшись в траншее, начали поиски раненых. Выявили ещё несколько человек, легко раненых и одного тяжело раненного. У последнего были две раны от пуль крупнокалиберного пулемёта в которые проходила рука. Он скоро умер. У другого, осколком отрезало пятку, и он радовался, что отвоевал своё. Но, к удивлению, всех, он скончался через пару часов. Таким образом в живых осталось всего около 10 человек из пятисот. Врагу не причинили никакого ущерба, если не считать истраченных боеприпасов и украденного пулемёта. Позднее, отца с другом, помиловали за подвиг. Они угнали танк с нейтральной полосы. В дальнейшем отец воевал в танковых войсках, в составе бригады прорыва. Конец войны он встретил в чешском городе Моравска-Острава. После этого отца назначили заведовать складом трофейного имущества, чем он с другом воспользовался на полную катушку. Они продавали полякам продукты, бельё и т.п. На вырученные деньги кутили в ресторанах Польши, Чехословакии и Румынии. Ездили в отпуск в Ашхабад, где неплохо провели время. К сожалению, красивая жизнь продолжалась не долго. Продав трофейный автомобиль, предназначенный для какого-то генерала, они чуть не попались, но вынуждены были оставить эту синекуру. Их отправили в западную Украину на борьбу с бандеровцами, как называли украинских националистов, которые, скрываясь в лесах, вели борьбу против советской власти. Покончено с ними было лишь в 1948 году. Только тогда отца демобилизовали. Возвращаясь к нашему времени, по поводу обещанной машины. Её выдали, но только получил её кто-то другой, по поддельным документам. Мы узнали об этом через год. Отец опять начал хлопотать, добился аудиенции у самого министра автомобильного транспорта. И опять отца обманули. Министр велел выделить отцу одну из списанных такси в его таксопарке. Но директор, зная, что машина уже принадлежит отцу, продолжал эксплуатировать её до тех пор, пока она не сломалась окончательно. Только тогда он позволил забрать её. Машину притащили на буксире. К этому времени мы с отцом купили гараж и поставили её там. От машины оставался только кузов на колёсах. Но отец был всё равно счастлив. Достав в таксопарке необходимые запчасти он в конце концов восстановил машину, и мы помпезно выехали на ней. Ещё долгое время доводили её до сравнительно достойного внешнего вида. Отец не мог нарадоваться на машину и слезал с неё только чтобы спать. До самой смерти он катался на ней и ремонтировал, притом ремонтировал чаще, чем катался. Часто, в мороз, продрогнув до костей, он всё что-то крутил под днищем. Машина и послужила косвенно причиной его смерти. К машине он собрался ехать, ремонтировать её и, не доехал.
Мать- Селиванова Тамара Ивановна, родилась в 1920 году, в Барабинске. Семья была большая 12 детей. Жили хорошо, весело. Мать рассказывает, что за стол садились больше двадцати человек: дети, родители, жёны старших братьев, наёмные
работники. Её мать Мария Алексеевна, неграмотная женщина, только и успевала готовить пищу. У отца был небольшой кирпичный завод, на котором трудились все взрослые дети. Завод стал причиной раскулачивания отца, хотя в последние годы труд наёмных рабочих не использовался. Всё отобрали. Даже дом, в котором устроили школу. Семья была выброшена на улицу. Все разместились где попало, по знакомым и родственникам. Кушать стало нечего. Отец, выбиваясь из сил, брался за любую работу.
Однажды после тяжелого дня он выпил холодного кваса и заболел воспалением лёгких. Он буквально сгорел от этой болезни в течении трёх дней, не приходя в сознание. Это случилось в 1934 году. Мать поступает в техникум на отделение ветеринаров и заканчивает его в 1936 году. В те времена, имеющий такое образование, считался чуть ли не профессором. В 16 лет мать была назначена главным ветеринарным врачом всей западной Сибири. Проработав на этой должности некоторое время, мать заканчивает дополнительно бухгалтерские курсы и уезжает в Ташкент, куда перебрались многие её родные. Там она работает на должностях завсклада, завбазы и т.п. В годы войны она направляется на фронт добровольно и закончив курсы мастеров авиавооружений, поступает в авиаполк, в котором служит до конца войны. Войну заканчивает в Германии. После войны она едет обратно в Барабинск, где у неё рождается первая дочь Лена. Потом едет в Ташкент, где встречается с моим отцом и выходит за него замуж. В июле 1948 года рождается вторая дочь Люда. Дальнейшее будет рассказано по ходу.
Я помню своё детство урывками, в отличии от своего двоюродного брата Ивана, который помнит конкретный день, когда он начал что-то соображать. У нас был собственный дом на улице 2-ая Выборгская, позже её переименовали по фамилии какого-то революционера Горбунова. До конца 50-х годов, это была самая граница города, где не ходил никакой транспорт. Это через много лет здесь проложат троллейбусный маршрут, а граница города отодвинется на многие километры вдаль, захватив пустыри и лежащие в этом месте кишлаки, преобразив их в цивилизованный вид. Там образуются микрорайоны: знаменитый Чиланзар, Домбрабад и другие. В те времена, эта улица и окружающий её небольшой район, имели весьма плачевный вид и не отличались видом от какого-либо кишлака. Дома были частные, одноэтажные. Жили там в основном русские, но почему-то было много бухарских евреев, присутствовали и узбеки. Летом улица покрывалась великолепным толстым слоем мягкой, бархатной на ощупь, тёплой пыли, по которой мы, дети, очень любили бегать босиком, да ещё пнуть, чтобы поднялся столб, как при взрыве бомбы. Или, собрав кучку пыли в обрывок газеты, бросить её вверх, чтобы она упала на чью-то голову, обдав того с ног до головы восхитительными тёплыми струями. А можно было просто поваляться в этой пыли, как на ковре. Можно себе представить, на что мы были похожи к вечеру. Наши родители не очень тратились на одежду. Её представляли обычно чёрные, сатиновые трусы, изредка короткие шорты на лямках. Обувь носили только в торжественных случаях и в холод. Во время дождей, пыль превращалась в непролазную грязь. К счастью, дожди для этих широт были редкостью. С краю дороги, перед домами, протекал глубокий, до колен взрослого, арык. Я однажды чуть не утонул в нём, пуская игрушечного утёнка. На улице никого не было и меня вытащила какая-то, проходившая по улице, на моё счастье, девушка. Недалеко от нашего дома, в сторону города, располагался Ташкентский Текстильный институт, и многие студенты жили на квартирах по нашей и прилегающим улицам. И у нас часто проживали две-три студентки. Помню, как я с сёстрами, заходили в их комнату, а они рассказывали нам страшные рассказы про
На фото я в центре. Мне 1 год. Бабушка, мать, её сестра Мария, мои сёстры и кузен Валерка
ведьм и колдунов, пугая нас. Рано утром, по улице ходили узбечки из близлежащих кишлаков, продавая кислое и пресное молоко, сметану, масло. Они громко кричали, расхваливая свой товар, будя жителей. Большим событием становился регулярный, примерно раз в 2-3 дня, приезд телеги с двумя или тремя бочками бензина и керосина, запряжённой парой лошадей. Еду тогда готовили в основном на керосинках и примусах, освещались опять же керосиновыми лампами, так как свет часто отключали. Возница кричал в рупор: «Керосин! Бензин!». Жители подходили с канистрами и отоваривались. А дети внимательно наблюдали, как продавец наливает жидкость в мерную кружку и разливает покупателям, при этом мы с удовольствием вдыхали запах бензина, как чего-то необыкновенного. Телевизоров, а тем более компьютеров, не было, в помине, и мы развлекались по своему разумению. Весь день проводили на улице, конечно те, кто ещё не ходил в школу. После полудня к нам присоединялись дети постарше. Играли в пятнашки, прятки, казаки-разбойники, чижика, лянгу, бабки и др. Особо про лянгу. Это можно сказать народная игра детей Средней Азии. Из истории, ещё сам ходжа Насреддин, играл в лянгу, на деньги. На клочок бараньей шерсти пришивается пластинка свинца. Это и называется лянга. Её подбрасывают внутренней стороной стопы левой или правой ноги, не роняя. Играют или на счёт, кто больше подбросит или по конам, с определёнными правилами. Вечерами разводили костры и прыгали через них. И только уже при полной темноте шли домой. Иногда родителям приходилось загонять детей домой. Я не помню, когда мы ели. Вечером с родителями обязательно, а в течении дня, как придётся. Чаще всего заскакивали на минуту домой и брали кусок хлеба без ничего, и с аппетитом съедали. На улице стояли также дома многих наших родственников. В доме напротив, жил старший брат матери Пётр Иванович. Ещё через 3 дома -младший брат матери, дядя Саша. На другой улице дядя Яша. Через забор крёстная, тётя Нюра. Были и ещё какие-то более дальние родственники. А вообще мы не знали никаких границ и, играя, свободно заходили в любой двор, если была необходимость. К тому же, все знали друг друга, а при существовавшей тогда бедности, никто не боялся воровства, просто нечего было брать. Недалеко протекала речка Буржар, где мы часто купались. Кроме этого ходили пешком в парк Горького на бассейн, или на комсомольское озеро, где начальником спасательной станции был дядя Петя, брат матери. У него можно было попросить лодку, но это тогда, когда я ходил туда с родителями. По воскресеньям, утром рано, за мной заходила бабушка Мария Алексеевна, которая жила по очереди у своих детей, хотя предпочитала дядю Сашу. Она везла меня на трамвае на Госпитальный рынок, рядом с которым находилась патриаршая православная церковь Пресвятой Троицы, где мы отстаивали службу. Особенно мне нравилось причащаться, когда батюшка давал в столовой ложке церковное вино. Для выхода в церковь меня одевали по-праздничному, даже с галстуком в горошек. Вообще у меня, да и каждого члена семьи не было недостатка в одежде. Мы жили очень хорошо. У нас дома не переводилась красная икра, которую я тайком скармливал собаке, настолько она приелась, шоколад и конфеты. У меня было множество игрушек, которыми я почти не играл и раздавал их своим друзьям, которые в большинстве, никогда не имели подобного. Иногда отец брал нас всех троих и вёз в город, где кормил мороженным. Однажды он, желая, чтобы мы наконец наелись мороженным до отвала, обкормил нас так, что мы уже домой приехали с температурой. Но в то время, болезни легко проходили, о гриппе вообще не слыхали. Я никогда не болел в детстве серьёзно, разве только ангиной. А однажды, играя у соседей, прижал их собачонку палкой к забору и она, вырвавшись, искусала меня так, что живого места не осталось. Я помню, как пришёл домой весь в крови и мать понесла меня в больницу, где мне прописали сорок уколов от столбняка. Каждый день мать вела меня в поликлинику, и врач делал мне укол в живот, а, чтобы я не кричал, дарил пустую коробку от ампул. Собаки не любили меня, и я натерпелся от них достаточно.