Женя Вайс
Поезд на Иерусалим
Луг невечерний
Бескрайний луг уходил так далеко, что казалось горизонта больше нет. Даль заволокло синеватой закатной дымкой. Но небо в голубом и золотистом казалось утренним. Это потому, что ночь здесь не наступает. Больше ничего не было, да и не нужно было. Только шелестящие, слегка пряно пахнущие травы и мягкий свет неба над ними.
Матвей, босой и в белой рубахе, стоял на этом лугу, а напротив была его мать, Инна Лукична. Хотя выглядела она лет на 30 с немногим, но ругала его точно такими же словами, как в старости, как в тот день, когда её разбил последний инсульт. "Матвей, вскрикивала она, ты посмотри на себя, как ты выглядишь! Ты меня позоришь!". "И перед кем же?" хотел было спросить он, но тут прикосновение ладони дало ему понять, что они и вправду не одни. Таким лёгким и тёплым оно было, что Матвей понял: нельзя оборачиваться. Он не сможет вынести, не готов к тому глубокому чувству, след которого оставили невесомые пальцы.
Что скажешь? прошептал тот, за спиной.
Наверное, она на самом деле заботится обо мне, когда говорит так неуверенно ответил Матвей. О себе, конечно, тоже, но
Значит, в ней есть любовь?
Мы опоздаем на поезд! взвизгнула Инна Лукична. У неё затряслись руки, и она попыталась скрыть это, одёргивая широкое белое платье. Нас не возьмут! Это всё ты виноват!
Мам, тут невозможно опоздать. Тут можно простоять хоть тысячу лет, и всё равно никуда не опоздаешь, попытался успокоить её Матвей и с удивлением отметил, что раздражение, которое он так привык подавлять или отбрасывать в спорах с ней, больше не душит его. Он вдохнул полной грудью и присел на траву. Найдя рукой податливые молодые колоски, стал их перебирать. Наконец-то больше никакой спешки.
Есть ли в ней любовь? А как узнать-то? Матвей стал вспоминать свою жизнь с матерью. В старости она донимала его жену и подсмеивалась над дочерью. В его одинокие годы ну, она кормила его ужином. Впрочем, кормят и сторожевую собаку. Детство
И тут перед глазами Матвея развернулась лента образов. Жизнь его матери прокручивалась с конца к началу, видимая как будто изнутри её души. Сухие и блёклые кадры сменяли друг друга. Их едва расцвечивали страх, злость, зависть и мелкие удовольствия. Но вот пролетели её зрелые годы, студенчество Матвея, его школа и образы будто пригрелись на раннем весеннем солнце, став живее и сочнее.
"Фу, выбрось эту гадость," кричит она Матвею, выхватившему из лужи грязный лист. Ей двадцать пять, её мальчику три. Не наелся ли он какой-нибудь заразы, пока она отвернулась? Бедовый ребёнок, что, если он заболеет? "Придурок!" и в это слово пытается вместить всю свою тревогу за него. Но слово убогое и куцее, совсем неподходящее, и вот малыш уже ревёт. Кажется, она отвратительная мать. Это давит и пугает её ещё сильнее. "Хватит реветь!" вырывается у неё, потому что она не хочет, чтоб он плакал.
Любовь?
"Почему ты никак не уснёшь, что с тобой такое, почему ты так орёшь?". Ей двадцать три, она таскает на руках младенца, а тот вопит во всю глотку. Мучительно хочется спать. И пить. Но она не положит его, пока он не уснёт. Инна трясёт ребёнка, может быть слишком сильно, и крик захлёбывается.
Любовь?
Молодая женщина с трудом открывает глаза. Всё тело болит, а там, где наложили швы, режет и жжёт. Размытая фигура нянечки держит свёрток. Из него видна розовая пуговка носика. Женщина прижимает к себе это крошечное существо, и горячим розовым расцветают в её глазах и палата, и пижама, и даже нянечка становится прекрасной, как розовый куст.
Стоп, сказал Матвей. Да, она меня любила. Мой ответ да.
Он поднялся с земли, ступил к матери и обнял её.
Я тебя прощаю. И ты меня прости, что приносил столько хлопот. И что так и не смог успокоить.
Оправдана, прошелестело за его спиной.
Фигура рассыпалась золотистыми и розовыми искрами. Они взмыли ввысь, подхваченные как бы ветром и лёгким гулом, похожим на бег далёкого поезда.
А Матвей пошёл дальше. Вдали он увидел ещё одного человека.
Витёк был его одноклассником, терроризировавшим всю школу. Однажды он выбрал мишенью Матвея, и не щадил, пока наконец не переключился на кого-то другого. Витёк был не столько сильным, сколько хитрым, что лишь помогало ему разрушать. Он ставил подножки, подкидывал краденые фломастеры, толкал в спину ну-ка, кто тебя ударил? Ходили слухи, что его отец был местным авторитетом. Сейчас Витёк, заматеревший к тридцати, пинал траву ногой, недоумевающе и злобно оглядываясь по сторонам. Но выместить чувства было не на чем, кроме самого луга. А тот отвечал ему лишь нежной шелестящей тишиной, мягко поглаживая босые ступни.
Да, это будет подольше и потруднее. Но Матвею некуда спешить. Потому что теперь день никогда, никогда не закончится.
Запрещённый груз
Иван Иваныч терпеливо сидел на лавке крошечного одноместного купе, сложив руки на коленях. В его чемодане рылся таможенник. Он доставал то одну вещь, то другую, взвешивал и клал обратно. Чемодан, казалось, был бездонным, да и проверяющий работал тщательно и не слишком торопился. По сдержанному лицу таможенника Иван Иваныч пытался угадать вердикт, но парень в белой униформе сохранял бесстрастность.
Я не могу вас пропустить, наконец сказал он со вздохом, закрывая крышку.
Но почему?! в отчаяньи выпалил Иван Иваныч. Посмотрите, у меня там всё хорошо Сколько добрых дел, посмотрите! он распахнул чемодан и принялся дрожащим пальцем тыкать в большую опрятную коробку, лежавшую на самом верху. А вот? он выудил из-под коробки жестяной ящик-копилку и потряс им. Пожертвования!
Хорошо, вздохнул проверяющий. Если вы настаиваете, давайте пройдёмся по содержимому.
Сначала на стол легло несколько больших стопок бумаги. Среди них Иван Иванович с удовлетворением заметил цветные листы: то были его дипломы и грамоты. Но квалификация пассажира никак не впечатляла проверяющего. Не взглянул он и на несколько опрятно сложенных рубашек, а ведь аккуратность была одной сильных сторон Ивана.
Наконец таможенник извлёк жирный, сочащийся бутерброд. И ещё один. И ещё. От них дурно пахло прогорклостью и плесенью. Ивана передёрнуло от того, что эту гадость юноша берёт, не снимая белоснежных перчаток.
Согласен, покладисто поднял ладони Иван Иваныч. Понимаю. Грешен чревоугодием
Где раньше это ваше "грешен" было? укоризненно спросил таможенник. Его лицо выражало сочувствие и искреннее недоумение.
Да как бы это замялся Иван. Вроде, даже исповедовался пару раз, но как-то
А в белой руке уже лежал следующий запрещённый груз: большой хрустальный шар. Таможенник протянул его Ивану. Тот взял и охнул: шар был тяжёлым. В мутной голубизне выпукло и крупно отражалось лицо самого Ивана Иваныча. По неровной поверхности бегали блики. Приютившаяся где-то сбоку фигурка в форме выглядела совсем крошечной. Иван с трудом вернул этот странный сувенир, не отрывая от него глаз. Картина не изменилась: его образ всё так же занимал большую часть сферы.
Тщеславие, объяснил таможенник и отложил шар.
Да где же я мог его взять? Жил, как все, к особым свершениям не стремился Товарищ, это не моё, принялся увещевать Иван, это мне, наверное, подбросили.
А это тоже подбросили? ровно спросил служащий, поднимая пухлую пачку каких-то карточек.
О
На карточках извивались в бесстыдных позах какие-то дамы. Иван даже не узнавал их в лицо, но спорить с тем, что знаком с этим материалом, не стал. Он попробовал другую тактику:
Так это же совсем немного Я их, наверное, случайно увидел. И вообще потом завязал
А какая разница? последовал ответ. Вы получили это и сохранили при себе.
Так давайте их просто выкинем
Выкидывать надо было раньше. С чем вы сюда пришли, с тем я вас и проверяю. Таможенник вздохнул. Но и это ещё не всё.
Он погрузил руку в чемодан и с усилием поднял. Иван широко раскрыл глаза: из его багажа достали какую-то омерзительную булькающую густую жижу!
Это что?
Это осуждение. Судя по тому, сколько его тут накопилось, вы на всех подряд смотрели свысока. Оценивали и сравнивали. Даже случайных людей на улице Иван отшатнулся. Так ведь было?
Но я даже не замечал! И слова дурного никому не говорил. Мало ли, что у меня там в голове происходит? Я что, и за этим следить должен?
Вы должны следить за всем, что проносите в багаже.
Это вышло по недосмотру, я не виноват
Вы носили это с собой. Носили столько лет и даже не попытались избавиться. Вы думали, что можно с таким вот багажом пройти в Город Смотрите! проверяющий поднял ладонь, грязь стекала с неё вместе с истлевающими на глазах остатками перчатки. Вы что, хотите Ему это принести? Или, может быть, вот это? потряс он карточками с женщинами.
Иван взглянул в окно. Там колосилось бесконечное море трав. А вдали виднелись сверкающие башни Небесного Иерусалима. Совсем не похоже на мутные блики на его хрустальном шаре. В стройных очертаниях была торжественность. И одновременно умиротворённость. Он представил, как роняет чемодан на мраморные плиты, заливая их растёкшейся из-под крышки грязью.