А вы знаете историю про то, как в середине прошлого века в Германии были обнаружены человеческие останки. О-о! Полузабытая история, но, по моему мнению, примечательная. Да, да, не удивляйтесь, перехватив недоуменный взгляд своего собеседника, воскликнул Федор Владимирович. Одна из самых эффектных историй последних двух веков. Незаслуженно забытая. Нами, россиянами! Всей остальной Европе короткая память, как говорится, на руку. Они-то и спрятали этот казус под скатерть исторического забвения, и, конечно, преднамеренно. Но мы-то? Почему не помним мы? Эх!
Александр Петрович Терехов отнюдь не скучал. Не понимая, куда в своих монологах клонит Мансов, он не расслаблялся, а пребывал настороже и нервничал от того лишь, что время от времени терял нить и ему начинало казаться, что встреча, запланированная как сугубо деловая, неумолимо скатывается к «банной» болтовне.
А Федор Владимирович все рассказывал, рассказывал. С упоением.
О, как они испугались! Кто? Все! Французы, немцы, англичане, бельгийцы, испанцы. Кого? Нас! Я как раз об этом! Испугались по-настоящему! Уж поверьте! И тот ужас, владевший ими тогда всего-то чуть более ста лет назад, современность практически, был пострашнее первобытного! Да! Я вам докажу! Но прежде, обобщая, хотел бы заметить, что ужас перед неизведанным, перед темным, нераскрытым, таинственным и непонятным не идет ни в какое сравнение с ужасом конкретным, имеющим свое лицо и свою боль. И этот факт объясним. И объяснение банально.
Федор подошел к накрытому столу и присел.
Да-а, протянул он, словно сожалел о простоте и примитивизме вывода, у среднего человека не хватает ни фантазии, ни ума для того, чтобы представить, вообразить себе нечто непознанное. Не хватает абстрактного мышления. И ничего тут не поделать! А вот когда грозят шашкой и нагайкой это впечатляет. Поверьте! Любой, самой скудной фантазии оказывается предостаточно. Даже с избытком. Сколько ни есть. Индивидуум с низким лбом и большими кулаками они обеспечивают ему победу над слабейшим, не испугается неизвестного чего, но будет дрожать перед более сильным, более свирепым, мощным, более безжалостным. Такая реакция просто условной рефлекс. Жестокость детских игр и подростковых драк: обоюдная, беспричинная, целе-не-направленная, жестокость, ставшая профессией или жизненной целью, или способом выживания сформировали его. Жестокость, ставшая привычной.
Не совсем понимаю, попытался вставить слово Терехов, но его не на шутку увлеченный собеседник, словно и не услышал.
Да-с, страх. Прислушайтесь! Перед действием предсказуемым, реальным, однажды испытанным на себе, на своей шкуре вот истинный ужас! Но так напугать целый народ? О-о! Отважный, замечу, народ. Обладающий и умом, и гордостью, и традициями. Так напугать, как мы напугали французов! До мелкой дрожи неопытных девиц. О-о! Ведь они рассмешили мир! и Федор Владимирович, присоединяясь ко всему миру, рассмеялся.
Александр Петрович посмотрел на часы. Пролог явно затягивался. Ему давно хотелось перейти к «делу».
«Как видно, пока он не изопьет до дна бокал своего собственного красноречия, он не остановится. Подожду еще двадцать минут», решил Александр и сделал глоток коньяку.
История, преданная забвению, которая началась
Да что за история? не выдержал Александр.
Сами напросились, весело сказал Федор Владимирович. Итак, с пафосом начал он, словно перед ним обширная аудитория внимающих, а не один-единственный нервничавший слушатель, итак, в августе тысяча восемьсот пятьдесят шестого года в пещере Фельдгофер, что на реке Дюссель, что, в свою очередь, в долине Неандерталь, что на территории Германии были найдены останки человека. Хорошо сохранившийся скелет и часть черепа показались необычными. Даже странными. Такими они, безусловно, и были. Короткие ноги с искривленными бедрами, толстыми и крепкими, как стволы молодых дубов, словно созданные природой и эволюцией, чтобы плотно, не оставляя просвета, сжимать крутые бока диких степных лошадей их полуокруглая конфигурация совпадала по кривизне с контурами четвероногого, как голова со шляпой. Идеально. Кости плечевого пояса невообразимой толщины. Тяжелые. Непохожие на французские или германские, как стрела не похожа на древко копья. Нарушающие все мыслимые анатомические стандарты, и притом, что скелет был не высок: рост человека при жизни не превышал ста шестидесяти сантиметров, а вот ширина плеч была несоизмеримой. Да-а, такие плечи, и руки, и грудная клетка могли быть только у того, кто рубит с плеча первое смутное впечатление от находки. Череп. Возможно, что он напугал меньше, чем кости скелета. Пропорции и структура тела свидетельствовали о мощи и силе и, приукрашенная воспоминаниями четвертьвековой давности, эта мощь казалась дикой, необузданной. A череп примечательный сам по себе был именно таким, каким его хотели видеть: тяжелые надбровные дуги, близко расположенные, глубокие глазницы, широкий короткий нос и мощная челюсть животного, питающегося сырым мясом, скошенный, но все равно огромный, как грузовик, подбородок с буграми и ямами местами закрепления мощнейших жевательных мышц, запускающих в ход массивные зубы, инструмент не для процесса поглощения пищи, а для битвы: не пережевывать, а рвать сырое мясо, перекусывать жилы, вены их предназначение. Впечатляет? прервал свой рассказ Федор Владимирович.
Нет, ответил ему Александр Петрович, простите меня, к чему эта болтовня?
Вы ошибаетесь, ища в моем повествовании скрытый смысл. Хочу развлечь Вас занимательной историей, хотя, признаюсь, самому мне нравится сюжет. А впрочем он улыбнулся, если верить Фрейду, тайный смысл присутствует во всем. Что бы мы ни желали, ни делали, о чем бы ни говорили. Дослушаете?
Да, подумав, кивнул Александр Петрович.
Тогда скажите-ка мне, господин Терехов, лукаво произнес Федор Владимирович, чей же скелет откопал Иоганн Карл Фульрот школьный учитель и скромный натуралист-любитель в долине Неандерталь, в августе 1856-го?
Вы надо мною смеетесь? Первобытного человека. Вымершего!
Неандертальца? Да, Вы правы, конечно, Федор Владимирович еще раз пригубил коньяк.
Он не в первый раз задавал этот вопрос, и раздраженный собеседник обычно чувствовал подвох. Самые размышляющие, умные и начитанные, но, одновременно, и самые бесхитростные после короткого замешательства произносили: «Древнего человека, палеоантропа, неандертальца». «А кого?» переспрашивали самые глупые. «Рожай!» требовали самые грубые. «Инопланетянина?» восклицали самые фантастико-восторженные. «Мужчины, геркулеса», требовали подтверждения самые нетрадиционные. «Вашего дедушки», отделывались шуткой самые осторожные. Но обычно высказывалось то, что и ожидалось, и Федор, снисходительно улыбнувшись и покачав перед собственным носом бокалом, наполовину наполненным дорогим коньяком, делал один маленький глоток как и положено, чтобы насладиться букетом напитка, и после такой паузы, заполненной действием, насыщенной напряжением ожидания его реплики, вяло говорил
Александр Петрович игры не испортил и надежды оправдал. Его реакция была переполнена желчи и раздражения.
Но Вы не уловили суть вопроса. Ах, простите, это я неправильно сформулировал. Кого, по их мнению, они нашли? По их мне-ни-ю!
Федор позволил себе мимолетно улыбнуться и, не дожидаясь новых вариантов ответа, а рассудив, что кульминация достигнута, отчеканил:
Они думали, что раскопали скелет ка-за-ка!1
Иногда это производило впечатление, иногда нет. И сегодня Мансов, пожалуй, и не рассчитывал на то, что Терехов как-то выразит свое непосредственное отношение изумление или восхищение к данному факту. Уж слишком натянутая получалась их встреча.
«Нервничаете Александр, Петрович? Да, определенно, думал он. И на моего неандертальца вам наплевать? Да? А все потому, что не знаете, что у нас есть с вами общего. Тревожитесь тревожьтесь. Ах, угодно к делу? Ан нет! Придется подождать».
Он возобновил свой рассказ, вроде бы не замечая бурлящего в своем собеседнике нетерпения вовсе:
Да, скелет казака! Обратите внимание, не русского вообще, нет. Казака! Значит чем-то запомнились они им? Чем-то особенным! Я думаю, с этим образом у них ассоциировался образ дикого, сильного, жестокого, лютого врага. Сильного по-первобытному! И жестокого по-первобытному! Без сдерживающих предрассудков, таких, как жалость, например. Ах, вспомните Ламброзо и Бертильона низкий лоб, широкие плечи, крошечные глазки без проблеска мысли, спрятанные за буграми лба, как за скалами. Представили? И что там русские американцам, они нам в период железного занавеса соседские мальчишки! Скажите, ведь и для вас образ первобытного человека-зверя: в руках дубинка или камень, безумный взгляд, готовность силой и только силой доказывать свое превосходство связан с теми же представлениями о насилии о темной, неконтролируемой, неудержимой жажде неудержимой, как физиологическая потребность, жажде свершать насилие, да? О, как Франция верила в нашего казака, как низвергала его с пьедестала, что по праву принадлежал нашему славному предку. О-о! А прошло более сорока лет. А представьте-ка, что они чувствовали тогда в Париже тысяча восемьсот четырнадцатого.
Федор Владимирович замолчал загляделся на темно-коричневое пятно коньяка, что едва покрывало дно его бокала.
Давайте выпьем? предложил он, не поднимая глаз.
«Наконец-то! Он, похоже, закончил», подумал Александр Петрович:
С удовольствием.
В этот момент Федор Владимирович слегка наклонился и, как бы невзначай, положил свою ладонь на предплечье Александра, и придержал его, не давая ему оторвать ножку бокала от поверхности стола.
Страх источник наших представлений, доверительно, но не к месту произнес Мансов, не убирая своей руки.