Сегодня же выступлю, государь. Непременно. Только прикажи отпустить со мной в поход царевича Дмитрия. Верю, как никто, что он сейчас готов сражаться за Русь святую против мятежных Казанцев, за своего государя-дядюшку. Отпусти его со мной в казанский поход. Делом и, если надо, кровью докажет царевич Дмитрий верность Руси и ее государю. Увидишь, государь, мы с ним быстрее татар победим. Холмский, словно для усиления значимости своих слов, рубанул широкой ладонью по воздуху и внимательным пронизывающим взором окинул Василия.
Тот, выждав многозначительную паузу, легонько усмехнулся и, растягивая нарочито слова, сказал:
Вот, возвратишься с победой из Казани, Василий, тогда и поговорим о судьбе племянника Дмитрия. Считай, что его судьба в твоих руках и зависит от успеха или неуспеха твоего похода
Может, возьму Дмитрия с собой в поход, подкормлю, поставлю на ноги в походе Как, государь? начал возражать Холмский и тут же осекся.
В казанском походе Дмитрий тебе не помощник. Сухо отрезал Василий. Какой из него вояка, коли столько времени просидел в темнице Так что его судьба в твоих руках, воевода
Все в руках божьих, пробормотал Холмский и почему-то поежился от своих предчувствий, что государь не выпустит Дмитрия из темницы, независимо от успехов или неуспехов его казанского похода. Все видит Боже, все узрит Холмский хотел даже добавить несколько слов относительно «узрения византийского коварства», но вовремя остановился, не испытывая государя, чтоб не переполнить его чашу терпения излишними напоминаниями о его милосердии по отношению к опальному племяннику.
«Авось, отпустит царевича Дмитрия после моего успешного казанского похода, мелькнуло в мозгу Холмского, хотя вряд ли»
Василий снова высокомерно окинул взглядом своего первого боярина и воеводу и холодно сказал:
Нечего рассусоливать, князь Возвращайся с победой. С поражением ты не нужен ни мне, ни Дмитрию
Если б только знал Холмский, какой позор придется испытать московскому войску под Казанью, правда, не его полкам, а полкам государева брата Дмитрия
Послав в Казань сильное мобилизованное войско Холмского, государь через своего гонца велел Дмитрию до прихода этого войска не тревожить города хана Мухаммед-Эмина, не вступать в соприкосновение с обороняющимися татарами. Дмитрию же показалось, что Холмский хочет отнять у него лавры покорителя Казани. Он малодушно ослушался своего брата: не дожидаясь войска Холмского, Дмитрий выступил и своим преждевременным выступлением посрамил себя и московское войско еще более, чем в первой схватки у Поганого озера.
Это случилось в преддверие знаменитой казанской ярмарки 22 июня 1505 года. Хан Мухаммед-Эмин со всей свитой, не ведая о выступлении на Казань войска Холмского и думая, что потрепанные полки Дмитрия от него далеко и что они не посмеют напасть на него, пировал с приезжими купцами на живописном Арском лугу, где раскинулись тысячи шатров с иноземными яствами и товарами. Купцов подкупила ханская безмятежность на Арском лугу после его рассказов о жесточайшем поражении московских войск у Поганого озера. И только в больном купеческом воображении могло привидеться, как полки московские громят казанскую ярмарку, мстя хану за его предательство и вероломство. Купцы-то причем тем более, иноземные?..
И раскладывало ничего не подозревавшее купечество иноземное свои дорогие диковинные товары, народ казанский гулял и веселился, многочисленные жены ханские сидели в тени роскошных наметов, наряженные дети хана и вельмож казанских гуляли И вдруг, как гром на голову, словно с неба грозового, свалились на беспечных казанцев полки государева брата Дмитрия и стали топтать их конями, рубить саблями и гнать в город с ярмарки. Завертелась окровавленная человеческая воронка визга, страха, слез, выдавливаемая силой с ярмарки в сторону города. Бегущие от неожиданного появления неведомой страшной силы, исполненной праведного мщения за вероломство казанцев и жестокого поражения в битве у Поганого озера, давили друг друга как на подступах к городу, так и в тесноте узких казанских улочек.
Здесь бы русским и ворваться в город на плечах бегущих или осадить испуганную произошедшим на ярмарке Казань ан нет Сдалась бы Казань на милость московских победителей за милую душу. Только ведь и Дмитрий подбил на атаку свои полки только тем, что заранее разрешил им пограбить в охотку на ярмарке, набить свои обозы знатными торговыми трофеями, попировать в купеческих и ханских шатрах, зная, что ярмарка ломится от избытка драгоценных яств и напитков. И вдруг мечта военачальников и простых воинов исполнилась в одно мгновение с яствами, трофеями. Начались веселые грабежи и пиры московитов Дмитрия месть казанцам за убиенных русских купцов удалась. Даже взятие Казани уже не представляло никакого интереса в сравнении с ярмарочными трофеями и пиршествами от зари до зари
Здесь бы русским и ворваться в город на плечах бегущих или осадить испуганную произошедшим на ярмарке Казань ан нет Сдалась бы Казань на милость московских победителей за милую душу. Только ведь и Дмитрий подбил на атаку свои полки только тем, что заранее разрешил им пограбить в охотку на ярмарке, набить свои обозы знатными торговыми трофеями, попировать в купеческих и ханских шатрах, зная, что ярмарка ломится от избытка драгоценных яств и напитков. И вдруг мечта военачальников и простых воинов исполнилась в одно мгновение с яствами, трофеями. Начались веселые грабежи и пиры московитов Дмитрия месть казанцам за убиенных русских купцов удалась. Даже взятие Казани уже не представляло никакого интереса в сравнении с ярмарочными трофеями и пиршествами от зари до зари
Пьяные сторожевые дозоры дремали и наплевательски относились к своим обязанностям обеспечения безопасности русского лагеря на Арском лугу, пока бояре и воеводы московские нежились в бесконечных пирах под ханскими шатрами. А взбешенный удачной вылазкой русских хан не дремал бодрствовал со своими военачальниками в высокой казанской стрельнице. Его бесило ликование московских воинов Дмитрия, и он выжидал удобного случая ответить ударом на удар, внезапностью на внезапность, ханской местью на государеву месть.
Через несколько дней, когда в лагере русских не было уже никакой бодрствующей стражи, хан приказал ударить по русскому лагерю врасплох кулаком из двадцати тысяч конных и тридцати тысяч пеших ратников и все это ранним утром, по восходе солнца, когда сон уснувших пьяных воинов так крепок. Русских было вдвое больше числом, только ни один воевода не мог совладать с испуганным сонным воинством, которому легче было драпать к своим судам, нежели организовать оборону.
Казанские летописцы записали о той страшной бойне, что «луг Арский взмок от крови» и был весь усеян русскими трупами после трудов черемисских стрелков, хорошо знавших свое дело в избиении полусонных обезумевших воинов. Прибывший через несколько в Москву посол австрийского императора Герберштейн со слов спасшихся в казанской бойни московитов записал в своих записках, что казанцы хитроумно обманули своих врагов «притворным ужасом и бегством из шатров своих в город, а после с отборными черемисскими стрелками ударили на них врасплох». В казанской летописи сказано, что кроме убитых в бегстве московского войска князей Михаила Курбского и Федора Палецкого, погиб и брат первого, воевода Роман, а взятый в плен израненный князь Дмитрий Шеин был замучен ханом; что из ста тысяч русских воинов спаслось только около семи тысяч.
С вестью о страшном разгроме Дмитриевой рати в Москву был послан гонец Василий Голенин, который в пути по иронии судьбы наткнулся на идущее в Казань войско воеводы Василия Холмского. Случилась немая сцена. На вопрос Холмского, остались ли еще после избиения Дмитриевой рати воины, что могли бы в составе его войска в новой битве с ханом загладить свою вину и робость с трусостью, гонец неуверенно покачал отрицательно головой и тяжело вымолвил: «Вряд ли, князь!».
Только ошибся гонец Василий Голенин, развернув войско Холмского назад в Москву. С минимальными потерями ушла от коварного хана московская конница под начальством воеводы Киселева и служилого царевича Зеденая, сына Нордоулата, старого и верного союзника Москвы. Московские конники решительно вступили в битву с казанскими преследователями во время организованного отступления посуху, в направлении к Мурому.
Государь Василий хмуро встретил в Москве князя Холмского, который уже не заикался об освобождении царевича Дмитрия. Что-то в небесной канцелярии сбоило в оказании помощи царевичу со стороны Холмского, который мог бы укорить в невыполнении обещания государя. А чего теперь укорять? И Казань не взята, и войско русское побито в назидание потомкам, и бездарному военачальнику Дмитрию с того времени уже не бывать никогда полководцем московской рати. Да и Холмский оказался не у дел со своим походом ради мести хану и ради спасения несчастного узника-царевича Дмитрия.
С мстительным назиданием своему шурину государь Василий заставил присутствовать Холмского при объяснении государя с иноземцами-пушкарями из разгромленного Дмитриевого войска. Холмский с серым усталым лицом слушал объяснения пушкарей и пытался уловить какой-то смысл в словах и деяниях государя, и с каждым мигом мрачнел и серел ликом все более и более.