«Впрочем, кто знает чем любовь прекрасна и опасна? думал князь Михаил, напуганный в свою очередь, совсем не возможностью сближения юной племянницы и молодого бравого воеводы Овчины, а обвинением из уст брата почившего государя, Юрия, об опаивании им зельем государя во время тяжкой болезни. Пока все сошло с рук, задвинули Юрия всерьез и надолго Про обвинение его старшие опекуны забудут, если повода не будет вспоминать Пока не ясно, чем хорош для престольной интриги и чем опасен для меня альянс Елены и Ивана Овчины?..»
О начале альянса великой княгини и молодого воеводы, о фаворите племянницы Глинский и, правда, узнал еще до сороковин ее мужа, когда ему сообщили о великокняжеском назначении именем государя-младенца Ивана сначала думским боярином, а потом и продвижении первые бояре-конюшие Ивана Овчины. Тогда-то вся Москва заговорила о молодом бояре, фаворите великой княгини. Судили и рядили вообще о роде Рюриковичей-Оболенских идет ли он от князя-мученика Михаила Всеволодовича Черниговского, убитого ханом Батыем в Орде, от сына его Юрия Тарусского или внука Константина?.. «Это вряд ли, что фаворит племянницы прямой потомок святого и благоверного князя Михаила Черниговского Размышлял Глинский. Слишком много их, князей Оболенских в последнее время размножилось все как на подбор из града Оболенска и род свой ведут от святого Михаила А батюшку фаворита племянницы я знавал, воеводу полка правой руки Федора Васильевича Телепня, что погиб, сражаясь против войск короля Сигизмунда во время моего мятежа и бегства в Москву к Василию О деде Ивана Овчины наслышан Василии Ивановиче Оболенском, боярине у великого князя Василия Темного Вот так-то, а теперь вся Москва судачит, что моя племянница начала свое правление с возведения в думные бояре и конюшие своего любовника Ивана Овчину, не дожидаясь сороковин своего супруга Василия Как бы мне боком не вышло это его возвышение»
Арест Юрия Дмитровского опекунами пока сплоченного регентского совета, причем без какого бы ни было согласования с думными боярами, всколыхнул боярскую думу, претендовавшую на власть в Русском государстве во всей ее полноте. Старшие бояре во главе с думским конюшим князем Семеном Бельским, окольничим Иваном Захарьиным, Иваном Ляцким не соглашались передать свои властные прерогативы «семибоярщине» регентам младенца-государя. Столкновение в думе со сторонниками совета закончилось тем, что трое этих бояр с их многочисленными сторонниками, предварительно снесшись с королем Сигизмундом, тайно от всех бежали в Литву.
Эта неожиданная измена удивила и потрясла двор, скомпрометировала знатный род Бельских и их старых союзников Воротынских. Одного из главных воевод Ивана Бельского и князя Ивана Воротынского вместе с юными сыновьями взяли, оковали цепями и заточили на Белоозеро как единомышленников отъехавших тайно в Литву.
Елена обдумывала, в какой незамысловатой форме предложить регентскому совету назначить конюшим своего фаворита Ивана Овчину, чтобы «семибоярщина» пошла у нее на поводу. Как никогда, все обстоятельства складывались в ее пользу. Она ждала Ивана, чтобы увязать с ним последние детали в сложных боярских играх ради власти в думе.
Скрипнула половица в тереме, и, легонько наклоняясь под низкой притолокой из-за своего отменного роста, неторопливо по-хозяйски вошел румяный русоволосый красавец Иван Овчина. Остановился как раз напротив великой княгини, пожирая счастливыми влюбленными глазами, без слов обнял ее своими сильными руками за гибкий стан и притянул к себе. У Елены само собой раскрылись губы и был сладчайший поцелуй в теплые алые губы князя, и его душистые усы защекотали ее нос и щеки. И безумно-горячая волна желания пробежала по напряженной женской спине и растворилось сладкой судорогой в широком тазу Елены. Она таяла в его руках, и могла бы, независимо от своей воли растаять снежной бабой или снежков в его горячих ласковых руках, и тогда он взял на руки, поднял на уровень груди и понес в глубь комнаты к широкой кровати.
Еще недавно эта кровать, где она чуть ли не каждую ночь разделяла страсть с любовником, ее смущала и даже пугала, еще недавно каждый раз перед мужским натиском и бурными ласками она стыдливо закрывала глаза и шептала в темноту «Ой, ведь грех-то какой до сороковин-то»
Но все так быстро проходит, и смущение, и стыдливость, все-все, и сегодня Елена уже сама закинула руки за голову Ивана, обняла за шею призывно, с таким же ответным пылом. И шепчет, шепчет, как истомившаяся:
Еще недавно эта кровать, где она чуть ли не каждую ночь разделяла страсть с любовником, ее смущала и даже пугала, еще недавно каждый раз перед мужским натиском и бурными ласками она стыдливо закрывала глаза и шептала в темноту «Ой, ведь грех-то какой до сороковин-то»
Но все так быстро проходит, и смущение, и стыдливость, все-все, и сегодня Елена уже сама закинула руки за голову Ивана, обняла за шею призывно, с таким же ответным пылом. И шепчет, шепчет, как истомившаяся:
Люблю, люблю тебя, милый За день со вчерашней ночи соскучилась по тебе Что со мной, не знаю В любовь, как с золотой цепи престольной сорвалась Никого кроме тебя не надо И уже обнимая и извиваясь в страстных объятьях, нежнейшим шепотом-дуновением. Только ты, родимый, и чада мои, два сынка моих ненаглядных только ты, милый любовь моя. О-о-о
Раскрыла глаза Елена после сладкого падения в бездну и удивилась: он уже зажег свечу. И она снова, в который раз удивилась его невероятной мужской красоте лица и могучего тела воина. И этот мужественный воин, воевода, страшный в бою для врагов, так безумно нежен с ней в постели И не надо никому под окнами скакать с обнаженным мечом в ночи, как когда-то во время первой ее брачной ночи с государем чтобы вызвать из бездны его силы любви и чадородия Умеет, как никто, орудовать ее фаворит-любовник не только мечом в руках, но и орудием любви, так что искры из глаз и сознание меркнет от наслаждения невыносимого, нечеловеческого «Почти что дьявольского наслаждения шелестят ее губы на его губах, но ему ничего не дано услышать. Нет, скорее божественного наслаждения с милым, единственным»
Молчи, молчи, любимый шепчет она, почуяв, что он хочет заговорить с ней при слабом свете свечи.
Она сама вызвала обсудить с ним вопрос возведения его в конюшие и сама принуждает его молчать, чтобы он своими словами «по делу» не обратил в прах ночное чудо любви и вдохновения Чудовищное наслаждение уже отполыхало, сгорело внутри ее, и остались в сердце женском только нежность и грусть Ну, разве можно с таким чутким сердцем говорить о боярских скучных делах, тратить последние силы на обдумывание, обговаривание штрихов возведения любовника в конюшие
Великой княгине надо было побыть одной, чтобы собраться с мыслями и она прогоняет любовника в ночь, конечно же, ради его, ради них, ради престольной победы московской правительницы и ее фаворита
Долго, жарко, истово молилась Елена за своего милого и за своих сыновей, чтобы утряслось все в этом жестоком мире в их пользу, но не находила полного успокоения и отдохновения в молитве; всякие несуразные мысли, одна нелепей другой, перебивая и наслаиваясь друг на друга, лезли, как наваждение в голову
Стоя на коленях перед иконой, она перебирала в памяти всю свою жизнь за последнее время. Как-то легко и стремительно устроилась ее судьба с государем, словно чья-то неведомая рука устроила их брак только какая это рука, добрая или злая, если для устройства Елениных брака и судьбы пришлось разрушить брак и судьбу Соломонии?.. Иногда ей казалось, что она бросилась в этот династический брак, как в омут головой, а точнее, какие-то то страшные и безжалостные силы, пронизывающие не только настоящее, но и прошлое, и даже будущее, толкнули ее с высоты в бездну временную Вспомнила ужас и отчаяние, когда три с лишним года у них с супругом не было детей и ради возвращения утерянного дара чадородия они простыми паломниками пошли по северным монастырям с одной только единственной целью отмолить у Господа сына-наследника
Когда Елене рассказали, что Василий ушел в мир иной в мантии иноческой, загладившей все грехи государя, она только перекрестилась и прошептала «Слава Богу, что успел очиститься, что и грех их брака на несчастии Соломонии мантия инока накрыла и изгладила!»
Она влюбилась в Ивана Овчину еще при жизни государя Она так боялась решиться на какой-нибудь необдуманный опасный для нее шаг; ведь не только ее дядюшке Михаилу приходили на ум смелые мысли «о помощи» государю в зачатии наследника, и она перебирала в уме всех претендентов на отцовство царственного младенца, разумеется, с согласия мужа И первым среди претендентов, которые и не догадывались о своем праве претендента с претензиями на возвышение при дворе, был ее сокол возлюбленный Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Но, слава Богу, молитвами святых отцов, прежде всего епископа Макария Новгородского, испытала она в странной жизни и чудо зачатие, и счастье материнства ей дано было испытать, и не впадать раньше времени в грех тяжкий и губительный