Еще я помнил, почему это случилось: детишки заскучали, и я предложил им сыграть.
Помню, как дети играли в «глаз себе выколи». В тот вечер вон тот дом с выцветшей панельной беседкой, во дворе которого стоит заржавевший бидон с надписью «олоко», сильно пострадал. Точнее быть, его хозяйка сварливая, как рой диких ос, тетка Роза Аглямовна. Она случайным образом лишилась обоих глаз, как следствие скосила двух своих котов. Серого по глупости насмерть защемила дубовой дверью, черно-белого тетка Роза по нелепости скинула с подоконника, закрыв окно от сквозняка.
Старая дура, потеряв оба глаза и двух котов, так и не поняла, почему нельзя смотреть на поля по ночам, когда детские крики разносит ветер и шепчут колосья кончики моих волос.
Эти дети, играющие в кукурузно-пшеничном поле
Ассоциация не дает мне покоя, когда я вижу их там, чувствую их ступни на себе, слышу их радостные крики
Так и хочется помолодеть лет до десяти, взять секатор или дрель, пойти совершать детский вандализм с элементами садизма, принося мирных соседей в жертву во имя кхе-кхе
Но я продолжаю шелестеть, мирно нашептывая детям, играющим на моей плоти, свои грезы, мечты. Лишь бы дети услышали поле, лишь бы они взялись за взрослые игрушки, лишь бы заигрались со спящими родителями да так, чтоб поутру было кого закопать на том самом пшенично-кукурузном поле. Возможно тогда, на месте детской шалости вырастет подсолнух. Я буду рад. Каждое утро буду им глядеть на солнце и вспоминать те кровавые ночи сентября, в которые детский смех звучал в унисон взрослым крикам. Консонанс извечной проблемы отцов и детей.
Хэ-хей, парни! Да тише вы! Слышите?? Вы тоже это слышите?! с любопытством спросил рыжий мальчуган Олег и замер, остановив игру. У каждого есть свой Олег. Я всегда знал, что он будет первым. Не знаю, как так случилось, но его душа была черна от рождения. Быть может, по причине того, что после достижения им десятилетнего возраста в округе увеличилось количество трехлапых псов и котов? Возможно ли, что у некоторых рыжих, взаправду, от рождения нет души?
Мальчиш-шшшки, я придумал для вас интереснейш-ш-шую игру, зашелестел в их головах я, улыбаясь рыхлой, вытоптанной и вспаханной землей. Им было скучно, я знал это. Пусть взрослые не волнуются, теперь их дети действительно заняты делом.
Ох уж эти детские невинные умы и души, как, все же, они милы в минуты летней жатвы
Старый ворон, видно ослепший от встречного ветра, либо потерявший управление из-за резкой боли суставов в крыле, метнулся вбок и пролетел совсем рядом, буквально на расстоянии пары перьев от лица Яниса. Ян от неожиданности сильно зажмурился; ворон, кстати, тоже. Ко всему прочему, Ян в первый, но не в последний раз потерял три буквы.
Ужасный облик проклятого поля пропал, оставив Янису круги под глазами, будто клеймо. Исчез снаружи, но не внутри отныне они связаны навечно. Этот образ врос детским воспоминанием в его прошлое и зарос огромным подсолнечным полем детский крик, рожденный в поле воин.
Теперь, распахнув глаза, Янис заметил, что место телевизора занял магнитофон, который, зажевав кассету, издавал ужасные звуки.
Ян снова закрыл и открыл глаза. Магнитофон трансформировался в сгорбленную и мрачную старуху. Ну что за трансформер?! Лицо ее было настолько сморщенным, что напоминало кем-то давно забытую и помятую рубашку. Оно было запачкано чем-то белым, скорее всего мукой. Отплевываясь белой пылью, она злобно махала своей тростью и кричала ртом, из которого сочилось едкое зловоние; а желтые зубы, как корни жуткого дерева, росли в болезненных, мучительных изгибах:
Ах ты пакосссьтный гаденышшш! В могилу меня свести решил?! Не дождешься! Весь в свою сук-ку-мать! Я тебе задааам!
Неожиданно для самого себя, Янис почувствовал, что стал меньше: он смотрел снизу вверх на эту старуху, неловко перешагивая с ноги на ногу, нервно потирал маленькие свои ладошки и испытывал разрывающую вину. Детскую вину без виновности, когда ты не понимал почему, но принимал, соглашался с тем, что если ругают, то за дело. Он стал шептать извинения, как молитву.
Неожиданно для самого себя, Янис почувствовал, что стал меньше: он смотрел снизу вверх на эту старуху, неловко перешагивая с ноги на ногу, нервно потирал маленькие свои ладошки и испытывал разрывающую вину. Детскую вину без виновности, когда ты не понимал почему, но принимал, соглашался с тем, что если ругают, то за дело. Он стал шептать извинения, как молитву.
Старуха же еще больше злилась: ее бледное лицо из муки покраснело, преображаясь в отвратительную гримасу клоуна. Она поднялась, распухла, будто тесто для пирога и замахнулась. Янчик машинально закрылся ручками. Он помнил боль удара от трости. Казалось бы, спустя столько лет, когда последние синяки и раны давно зажили, тело на фантомном уровне хранит информацию о боли. О форме трости, ее жесткости, о том, как она беспощадна.
Некоторое время он просидел в такой позе, тяжело дыша, пытаясь остановить слезы и ожидая нового удара.
Сыночек ну, Янчик. Ну, перестань. Не плачь. Люблю тебя. Смотри! Смотри, что я тебе купила, пропел самый родной, но такой забытый голос. Он открыл один глаз. Перед ним стояла его мать. Она как всегда была одета в платье до колен в горошек. Улыбаясь, она протягивала ему игрушечную пожарную машинку. Ее, как всегда длинный, цвета галогеновой (голографической) ткани, маникюр искрился.
Янис заулыбался. Одной совсем маленькой и пухлой ручкой он потянулся за машинкой, другой протер свои глаза рукавом от слез и, конечно же, случайно сомкнул их на секунду.
Многие скажут, что «конечно же» это эмоциональная оценка, которой автору стоит избегать, чтобы для читателя не ломалась четвертая стена. Реагировать на события должен не писатель, а его персонажи. А кто ж тогда писатель, если не кем-то изваянный персонаж?
Кто-то грубо схватил мальчишку за протянутую руку и сильно, словно желая оторвать, закричал:
ВОР! Милиция! Тьфу, ты! Полиция! Грабяяяят!
Очень толстый мужчина вцепился своими потными пальцами-сардельками в руку Яниса и тряс ее, как умалишенный, которого закоротило, когда тот решил лизнуть розетку. В посиневшей и очень-очень костлявой руке Яниса вместо пожарной машинки был кошелек. Он с самого детства интересовался, считается ли несовершение греха, побег от искушения благим делом?
Ян закрыл глаза. Открыл. Он слишком часто моргал ими, настолько, что даже устал. Веки болели. Он видел казнь, пытки, заточение, одиночество, безумие, жажду, тьму, и снова свет, свободу, сытость, радость, расслабление. От преступления до наказания. От Леонида Андреева до Карлтона Меллика III.
Не зная, что будет, когда в очередной раз он поднимет веки, но все так же надеясь найти наилучшее место, лучший мир, он с мучением продолжал. Порой он узнавал что-то из своего прошлого, порой напротив, а иной раз смутно припоминал нечто похожее. В этих моментах не было определенной хронологии, что сильно заставляло усомниться в линейности времени. Казалось, все происходит одновременно, накладываясь друг на друга, стоило лишь моргнуть обоими глазами. Слой за слоем, фильтр на фильтр.
Вот около него сидит изумительно проницательная, бьет на его руке третий глаз (игла тату-машинки приятно пощипывает его), по-своему очаровательная девушка, хоть и по-мальчишески постриженная, и говорит еле слышно из-за звука ротора:
«Если хочешь выделить человека, узнать его ты затемняешь то, что сразу за краями, например: прошлое и слухи о нем. После осветляешь его края внутри, то есть характер, собственное восприятие его в нынешний момент. Вот тебе и обнаженная личность, настоящее нутро, душа, даже мысли читать не надо, чтобы понять.
Что ты там увидишь уже не важно. Кишки или пустота, отходы или злато, любовь или ненависть.
Не забывай о тени. Тень нужна, как и свет. Без того и другого человек необъемный и неосязаемый.
Необходим контраст между темным и светлым. На контрасте человек живой. Если ты не замечаешь полярность, значит, ты не знаешь, кто это. Если контрастности нет, значит, это мертвое существо; возможно, просто иллюзия, отражение, тень, призрак. Вот и все. Есть двухмерность, есть трехмерность. Вспомнить хотя бы про радиацию. Мы можем предположить и о других закономерных мерностях. Но одномерности не существует. А до более высоких мерностей мы не доросли.