Соблазн был велик, но как туда добраться, тем более по горам, я не представлял. Прикинув имеющееся в моем распоряжении время (имеется в виду светлое время суток), а также собственные силы, я решил, что сделаю попытку отыскать это место, исходя из принципа, что «вернуться никогда не поздно». Однако вначале следовало перекусить и еще немножко осмотреть окрестности. И лишь затем, перейдя по мосту на правый берег Цетины, я отправился на поиски своей «избранницы».
Пока шел берегом, идти было легко, но постепенно дорога стала заворачивать влево, уводя меня в горы. Я не боялся пройти лишний десяток километров пути, волновало другое. Мои ноги были разбиты, а точнее, стерты до гигантских размеров мозолей. Моя соседка Татьяна, врач по образованию, строго-настрого запретила мне их срывать и я, послушав ее, так и ходил, мучаясь.
Поэтому идти по серпантину в гору, морщась при каждом неудачно сделанном шаге, было не очень приятно. Да и глядя на этот «многополосный» серпантин, уходящий под облака, я заскучал. Попробовал было голосовать, но никто не думал останавливаться. Прошел еще метров двести, опять поднял руку. С тем же результатом. Тогда решил так, если в течение часа никто меня не подберет, возвращаюсь назад.
Минут через пять рядом остановилась маленькая, похожая на «Москвич-408», машинка. В ней сидела пожилая пара. Я попытался объяснить им, что ищу. Но мне ответили, что не знают, где находится это место и к тому же не понимают ни слова по-английски. Тогда я попросил их довезти меня до перевала. Они согласились, любезно пригласив садиться.
В дороге мы разговорились. Понемногу, перебирая известные эквиваленты слов, мы выяснили, о чем все же идет речь. Оказалось, что на вершине горы стоит два памятника. Один рядом со старой дорогой, по которой мы ехали, и они мне его обязательно покажут, а к другому нужно ехать по новой трассе, которая еще закрыта для движения. Поэтому туда мне придется добираться самостоятельно, а направление мне подскажут.
Тем временем мы миновали первый памятник, установленный в честь автора хорватского гимна Антуа Миановича (Antua Miaanovic). Во всяком случае, такая запись осталась в моем блокноте, сделанная по моей просьбе хорваткой. А затем, перевалив через перевал, начался долгий пологий спуск. Временами меня посещала мысль, что стоит выйти, пока мы окончательно не оказались в долине, ведь обратно придется шагать вдвое больше, но, проехав еще чуток, мы остановились. Дальше предстояло идти пешком.
Выйдя из машины, я увидел ответвление дороги, уходящее от маленького моста через какую-то мелководную речушку вправо, огибая склон горы. Прямо на мосту стояло бутафорное ограждение, предупреждающее о том, что проезд по дороге закрыт. Хорват, вышедший из машины вслед за мной, пояснил, что до нужного мне памятника идти метров пятьсот, и еще раз извинился за то, что не может довезти меня до этого места. Расстались очень тепло, помахав на прощание друг другу рукой. Эта нежданная встреча как-то обрадовала меня. На душе сразу стало так легко и весело, что я бодро зашагал вперед.
Новая дорога была действительно добротной, и я удивлялся, почему никто не ездит по ней, ведь, по словам подвезших меня хорватов, она сокращает путь примерно на три-пять километров. При этом, будь это в России, ей бы давно нашли применение, не ожидая официального пуска в эксплуатацию. Не успел я об этом подумать, как мне навстречу из-за скалы вынырнула машина. Оказывается, и здесь есть свои нарушители.
Но вот и долгожданное, разыскиваемое мной место. Я как раз и предполагал увидеть его именно там, рядом с небольшим расширением дороги, по-видимому, смотровой площадкой. Чуть ниже, на небольшом выступе, возвышался памятник Миле Гойсалич (Mila Gojsalica). Здесь дул сильный ветер, плюс ко всему в фотоаппарате закончилась пленка. И я, укрывшись постаментом, как щитом, сменил ролик и попытался прочесть сделанную надпись. Дословно не помню, но что-то связано с событиями 1530 года и геройским поступком Милы. Памятник установлен в 1967 году.
Налюбовавшись открывшейся панорамой, я стал прикидывать: идти ли вперед или вернуться обратно знакомым маршрутом. Победило любопытство, желание взглянуть на памятник Миановичу, если раньше не уеду, поймав машину.
Сказано сделано. Но чем дальше я продвигался, тем больше понимал, что никуда не поеду, пока не достигну второго памятника и не осмотрю все вокруг. Во многом это было связано с тем, что места здесь были очень красивые, одни маки да красно-розовые шары репейников чего стоили. Поэтому я шел вперед к намеченной цели, не обращая внимания на проносящиеся мимо машины, хотя знал, что идти далеко. Но разве из окна машины можно разглядеть такую красоту?
Сказано сделано. Но чем дальше я продвигался, тем больше понимал, что никуда не поеду, пока не достигну второго памятника и не осмотрю все вокруг. Во многом это было связано с тем, что места здесь были очень красивые, одни маки да красно-розовые шары репейников чего стоили. Поэтому я шел вперед к намеченной цели, не обращая внимания на проносящиеся мимо машины, хотя знал, что идти далеко. Но разве из окна машины можно разглядеть такую красоту?
Когда до памятника Миановичу оставалось каких-то метров пятьсот, сзади подъехала машина и начала сигналить. Каковы же были мои удивление и радость, когда я увидел подвозивших меня хорватов. Поинтересовавшись, нашел ли я памятник Миле Гойсалич, они сказали, что едут в Омиш и могут меня подвезти. Поблагодарив их, я ответил, что был бы рад с ними еще пообщаться, но, практически достигнув памятник Миановичу, не посмотреть его было бы непростительной ошибкой. Они со мной согласились, хотя мне показалось, что они все же расстроены моим отказом и сожалеют, что я не составлю им компанию. На прощание они посоветовали осмотреть небольшую часовенку, находящуюся здесь же, чуть правее, метрах в пятидесяти от трассы.
Она оказалась крохотной с маленькой звонницей на крыше, стоящей на каменистой поляне в окружении сосен. Метрах в трех от арки входа, на высоком круглом постаменте из тесаных камней возвышался небольшой белоснежный крест. Было тихо, лишь слышался шум ветра да шелест листвы. Я подошел к обрыву. Если, находясь возле памятника Миле Гойсалич, я мог видеть только город Омиш и рукава Цетины, то с этого места открывалась еще и панорама долины реки.
Вообще, чувства трудно описывать. Представьте себе чистый горный воздух, смешанный с запахом цветущих трав, соленого моря и пресноводной реки, и, кинув взгляд вперед, вообразите горы, которые возвышаются над кажущимся игрушечным городом. Внизу раскинула сине-зеленную гладь Цетина, а чуть дальше в проеме между гор виднеется море. И здесь на выступе горы ты один, лишь бездна под ногами да небо в позолоте заката солнца.
Удивительно, но лишь поднявшись сюда, я рассмотрел, что на вершине одной из гор расположена крепость, прямо над тем местом, где, будучи в городе, я видел аналогичную, но намного меньших размеров. Тогда я даже представить не мог, что здесь в заоблачных вершинах на высоте 287 метров находится еще одна крепость средневековый форт Стари-Град (Tvrđava Starigrad-Fortica). Нет, туда я не поднимался.
Мне с лихвой хватило и этих приключений, ведь пришлось бы возвращаться в город, а уж потом искать дорогу наверх. Да и не было в этом нужды, я увидел все, что хотел, и даже больше. Вернувшись на трассу и обойдя памятник Миановичу, довольно посредственный, я принялся голосовать.
На сей раз времени это много не заняло, однако водитель-хорват меня неприятно удивил. И я даже стал подумывать, не сменить ли мне машину. Узнав мою национальность, он сразу, без предисловий, принялся костерить всех русских, но я не мог толком понять, что он пытается мне сказать, поскольку он говорил по-хорватски, подмешивая немецкие слова, хотя ряд вещей я все же понял.
Одна заключалась в том, что за все нужно платить: и за услуги, и за помощь. Быть может, этим он хотел выразить какую-то свою сокровенную мысль, так как периодически совал мне под нос свою руку, сложив пальцы щепоткой и потирая их, приговаривал: «Ruski, money, money!» А затем перекинулся на нашего президента, заявив, что тому следует прислушиваться к мнению НАТО, а не решать все самому, в то время как Горбачев и Германию возродил, и хорватам помог. Только чем, так и не смог объяснить, после чего запал его красноречия иссяк так же внезапно, как и начался. Спасибо и на том, что подобрал, подвез, а «тараканы» у каждого свои, Бог нам всем судья.
Кстати, мы ехали совершенно другой дорогой, оставив Омиш в стороне, за горами, отделяющими нас от моря, и оказались в пригороде Сплита на въезде в городок Стробреч (Strobreč), откуда каждый направился своей дорогой. Там, где меня высадили, расширяли дорогу, потому движение было не столь интенсивным. Воспользовавшись этим, я попытался голосовать, но проезжающие водители только улыбались, разводя руками да качая головой. Пришлось узнавать у одного из рабочих, далеко ли до Сплита. В ответ тот огляделся и, вытянув руку вперед, торжественно, как на митинге, произнес: «Это Сплит!» после чего все встало на свои места. Раз город рядом, то и автобусная остановка тоже. Спустя минут двадцать подошел и автобус.