Сидя на выступе стены, я видел эти странные железные красно-черные двери, и для меня это означало границу между свободой и агонией дня, которую можно было провести, часто слушая бесполезные уроки.
Учителя, работающие в школе, не могли нам точно сказать или объяснить, кто мы, в каком направлении нам идти или как они будут способствовать нашему будущему жизненному выбору.
Среди многих предметов нам также пришлось изучать латынь, язык, который считался мертвым, и я размышлял: «Но если это мертвый язык, почему мы должны его воскрешать, не лучше было бы учить другой язык, например, английский, или тот же французский, что дало бы возможность найти хорошую работу и позволило бы нам приобрести опыт за рубежом?».
Было очевидно, что я не мог представить себе школу по другому, кроме как клеткой, фабрикой по усвоению понятий, мрачным и устаревшим местом, где никого не интересовали идеи молодых людей, которые в ближайшем будущем должны были стать основой, будущим нашей нации.
Как быть с нашими устремлениями?
Как удовлетворить наше стремление к знаниям?
Мы были поколением, у которого не было интернета и мобильных телефонов, и часто наши идеи оставались заключенными в глубинах нашего сознания.
Из тех пяти лет, проведенных в старшей школе, я даже не помню какого-либо инцидента, который произошел бы как форма протеста против этой школьной системы. Я только помнил, что каждое утро понедельника я искал выход из этой ситуации, и было огромное искушение развернуться и уйти назад.
Да, но куда идти?
Конечно, не домой, где меня бы ожидали угрозы моей матери наказать меня по возвращению моего отца с работы. Я не хотел проводить все утро один, сидя на скамейке у набережной, разделяя мой сэндвич с чайками.
В результате моих размышлений, в моем сознании появилась мысль, что, вероятно, вход в школу будет самым меньшим злом для меня, самым мудрым решением.
Я посмотрел на часы, и только несколько минут отделяли меня от звука этого «проклятого» звонка: я всегда представлял себе его «мертвым звонком», который приветствовал катафалк в конце священной службы. Но вместо звонка мне послышался звук знакомого голоса, раздавшегося позади меня.
Это был милый, нежный голос, который я узнал бы с закрытыми глазами среди тысячи других. «Привет, Роберто, я рада тебя видеть. Мы сегодня все здесь в сборе?».
Я медленно повернулся, пытаясь сразу же встретить ее взгляд, и, в этот момент, свет двух больших синих глаз сразу же озарил мое лицо как маяк в темной ночи.
Это была Марина, моя одноклассница, которая подошла ко мне, улыбаясь. Я не ожидал этого и за это поругал себя, но мой взгляд неожиданно упал на ее белую блузку, расстегнутую до такой степени, что я мог видеть ее бюстгалтер. Я ответил улыбкой, едва успев сказать «привет».
Я наблюдал за ней почти пять лет, она всегда сидела на первом ряду, за центральном столом вместе со своей лучшей подругой Мартой.
Мне всегда не хватало смелости и мужества, чтобы рассказать ей, что я чувствую, признаться ей в любви.
Я пытался ревностно охранять эту тайну, но каждый раз, когда я встречал ее, мое поведение, мой растерянный вид, давали понять всем в моем классе, что я люблю Марину. Казалось, что все знают об этой тайне все, кроме Марины.
Это доказывало ее поведение, иногда холодное и недружелюбное, чередующееся с периодами, в которые она, казалось, находилась настолько близко, чтобы заставить меня почувствовать теплоту ее дыхания. Этого было достаточно каждый раз, чтобы разжечь во мне пламя надежды, заставить меня думать, что не все потеряно.
Иногда я пытался предпринять стратегический ход, пытаясь приблизиться к ее подруге Марте, чтобы доступными мне способами разговорить ее и попробовать понять настоящие чувства Марины ко мне. Но все было напрасно; Марта, казалось, хранила секреты еще лучше, чем банковский сейф и никогда не распространяла никаких сплетен и не раскрывала секретов Марины.
Эта тайна жила в моей душе, но это была только моя ошибка, если до этого времени мне не удалось открыть свои чувства Марине; я был бы в ужасе от её «нет», что привело бы к реальной катастрофе моего самолюбия, моего имиджа, созданных мною за все эти годы; более того, ее возможный отказ вызвал бы у меня некоторые трудности во взаимоотношениях с моими товарищам каждый раз, когда я приходил в школу.
Иногда я представлял их ехидные взгляды и идиотские комментарии. Риск, действительно, был слишком большим, и я абсолютно не хотел пятнать мою репутацию, даже ценой потери Марины.
Иногда я представлял их ехидные взгляды и идиотские комментарии. Риск, действительно, был слишком большим, и я абсолютно не хотел пятнать мою репутацию, даже ценой потери Марины.
Вот почему я не сказал, что именно Марта виновата в отсутствии контакта с Мариной; я просто должен был поблагодарить ее за то, что она много раз меня спасала от неприятностей.
Очень часто во время моих ответов у доски, благодаря ее подсказкам, мне удавалось «спастись». Мы все называли ее «нашей последней надеждой».
Марта считалась самой умной в школе и было нелегко держаться с ней наравне, потому что она имела по крайней мере большое преимущество перед всеми нами, всегда готовилась по всем предметам, даже тем, которые традиционно считались самыми трудными.
Эта девушка была нашей удачей, нашим спасением, всегда доступной, чтобы помочь тем, кто отставал в учебе, особенно в тех предметах, которые многие из нас считали очень трудными: латынь, физика и математика.
Для «нашей последней надежды» у этих предметов, казалось, больше не было секретов, и редко можно было видеть, что она ошибается.
Часто случалось так, что во время урока она исправляла преподавателя, который не мог не признать своей оплошности, проявив плохо скрытое смущение.
Теперь Марина была здесь, передо мной, и я чувствовал себя как-то странно взволнованным, внезапное и бурное волнение охватывало меня с каждой ее улыбкой, с каждым взглядом на ее лице. Как всегда, оно было прекрасно и, казалось, выражало смесь доброты и искренности, которые освещали ее лицо; ее умение это сделать открыло мое сердце консервным ножом.
Я почувствовал тысячи пульсаций, но я старался сохранять спокойствие, по крайней мере, внешне; собрав всю свою душевную энергию, я пытался вести себя как моряк, готов отпустить какую-то шутку.
Но я, отведя свой взгляд в сторону, попытался, заикаясь, сказать: «Привет, Марина, как дела, ты, наверное, занималась вчера весь день, а вечером гуляла с друзьями?». Естественным с моей стороны было задать ей эти «провокационные» вопросы, так как было огромное желание узнать, что она делала накануне: все время провела за школьными учебниками или выходила погулять с некоторыми из своих друзей.
Это чувство ревности раздражало меня, потому что я понимал, что я очень уязвим. Но именно Марина неожиданно пришла мне на помощь и ответила на мои дерзкие вопросы решительным тоном: «К сожалению, вчера вечером не было никаких развлечений, мы много занимались с Мартой, и поэтому сегодня есть много вопросов; у меня просто не было сил, чтобы сделать что-то еще».
Как только она закончила фразу, это заставило меня впасть в панику ненавистные вопросы по итальянскому и латинскому но как я мог про них забыть, как я мог спокойно сидеть на этом выступе и ничего не делать.
Марина сразу заметила смену выражения на моем лице, смесь беспокойства и замешательства, но нам не удалось ничего больше сказать друг другу, потому что ее подруга Марта быстро подошла, чтобы отнять ее у меня, как ястреб хватает свою добычу.
Я проводил их своим взглядом, но вскоре они растворились в толпе других школьников.
У меня были смешанные чувства: с одной стороны, я был доволен словами Марины она все время была дома и занималась, но теперь я был напуган мыслью о невыученных уроках, и это была моя самая большая проблема.
Что-то нужно было придумать, и нужно было сделать это быстро, потому что теперь звук звонка стал особенно резким и настойчивым, что непрестанно указывало на то, что надо идти в класс.