Капитан к нашему приезду организовал какое-то небольшое, но относительно тёплое помещение, вероятно зал заседания, так как в нём стояло несколько стульев. Была ночь. Все устали и голодны. С трудом дождались утра, распределения по полкам. В дивизии оставили двух лейтенантов-холостяков, а все остальные, и мы со Светой естественно, были отправлены в гарнизон на станцию Поздеевка Ромненского района Амурской области. Ехали в кузове ЗИЛа, благо был хороший солнечный день и не очень холодно, но всё-таки не лето.
По прибытии в полк, мы представились командиру полка, и он дал распоряжение всех «женатиков» разместить по квартирам, а холостяков в квартиру пятиэтажки.
Знал бы я какие жестокие зимы в Амурской области, и что из себя представляют предлагаемые нам квартиры, отнёсся бы к выбору жилья более внимательно, но я этого не знал, как и не знал, что кирпичные дома, на вид добротные, строились пленными японцами и зимой промерзали насквозь. Квартиры в этих домах не прогревались печью, сложенною, вероятно, неумелым солдатом, а не настоящим печником. Всё тепло из неё уносилось в трубу, и уже в двух метрах от печи с чугунной плитой было прохладно. Да и обогревалась наша «ледяная избушка» бурым углём, ведро угля в топку, ведро золы из неё. За сутки печь поглощала семь восемь ведер угля.
Бурый уголь доставлялся в гарнизон мелкой пыльной крошкой и огромными кусками в тонну весом. Я покупал уголь куском, выгружал его под окнами своей комнаты, выходил на улицу с кувалдой и долбил его на мелкие кусочки, которые загружал в топку печи. Когда я уезжал в командировку, кувалдой работала Света.
Кратко о нашем жилище. У нас была одна комната в трёхкомнатной квартире. Входная дверь в квартиру хоть и запиралась, но из неё всегда несло холодом, но основная порция морозного воздух проникала через окно на кухне, которой ни я, ни другие жильцы квартиры не пользовались. Была в квартире и кладовая комната, она тоже имела окно, через которое лились потоки клубящегося морозного воздуха. В этой кладовке мы некоторое время держали яйца, но с приходом зимы они замерзли и от затеи хранения продуктов в кладовой комнате мы отказались, оставив там лишь бочку с квашеной капустой.
В октябре или в ноябре, сейчас точно не помню, мы получили контейнер, Светин отец отправил в нём всё, что было в Светиной комнате в Омске, шифоньер, диван, постельное бельё, кухонную и столовую посуду и многое другое необходимое для жизни. К новому году мы купили полутораспальную кровать, очень дорогой телевизор Ладога (432 рубля), но отвратительного качества. Уже через год он стал часто выходить из строя.
Ох и намучался же я с тем телевизором! Через три года, уже в Венгрии он окончательно перегорел, и отремонтировать его никто не мог, не было радиодеталей. Выезжая из Венгрии на новое место службы, я упаковал телевизор в его родную заводскую коробку, но в дороге телевизор разбили. Грузчики в Свердловске посоветовали написать жалобу на ж/д дорогу, что я и сделал. Выплатили 220 рублей, но другой телевизор мы не купили, так как на новом месте службы в учебном гарнизоне «Елань» телевизионные сигналы, как нам сказали, были отвратительного качества.
Наша комната в Поздеевке. Зимой входная дверь комнаты промерзала насквозь, была во льду, как и во льду, были углы комнаты. Лёд был даже под кроватью. Спать укладывались в одежде, плотно прижимались друг к другу, согревались и так засыпали, а утром «выползать» из-под одеяла было невероятно трудно, печь прогорала, комната остывала, и пар валил изо рта.
1971. Поздеевка. КДВО
От постоянного холода в комнате (по полу можно было ходить только в обуви. Крепкий мороз проникал в неё из всех щелей окон и двери), Света часто болела. Простудные заболевания, ангина и женские болезни были её злобными гостями. Особенно донимала ангина.
Промучившись и помёрзнув до середины января, проиграв в борьбе с холодом лютой зиме и не добившись успеха в создании «летних» условий в комнате, я пришёл к выводу, что без обогревателя мы окончательно закоченеем, как на вершине Эвереста. Сделал небольшие козлы, уложил на них полуметровый отрезок керамической трубы диаметром 20 сантиметров, обвил её спиралью и установил это сооружение рядом с кроватью. Включил и уже через час в комнате стало относительно тепло даже вдали от печи, но так было всего лишь дней семь, спираль стала перегорать, я её ремонтировал и, в конце концов, она полностью вышла из строя. Купил новые спирали, но и они продержались недолго. Моя затея с обогревателем рушилась, но всё же мы протянули с ним до конца зимы. Включали его только вечером, на ночь перед сном, а в остальное время суток окунались в «зиму». Из двух окон нашей крохотной квартирки постоянно тянуло холодом, хотя они были закрыты шторами. Да, и что могли сделать шторы под напором зимнего ветра, проникающего своими жгучими струями в каждую щель старого дома, если даже массивная входная дверь не могла сдержать тугие потоки морозного воздуха. Врываясь в комнату, эти потоки сливались с холодным воздухом, льющимся из щелей оконных рам в единый клубок, взрывались, и острыми жгучими иглами впивался в наши тела, от которых становилось зябко даже голове.
Худших зданий, каким был наш дом и его японский брат-близнец, стоящий на одной линии, не было во всём гарнизоне. Дома лепились друг к другу торцами через узкий проход, по которому тонкой струйкой текла тропинка, ведущая к мусорному ящику и дощатому туалету. Туалет острая необходимость этих двух домов был «гордостью» гарнизона. Летом он качался как корабль на крутых волнах, а зимой из толчков его торчали острые пики замёрзших фекалий, на которые при всём нежелании обязательно втыкался голым задом при исполнении важного дела, требуемого человеческим организмом. Мне было проще, обязанности перед моим организмом я исполнял в казарме батальона, расположенного на втором этаже пятиэтажного здания, отапливаемого гарнизонной котельной.
1971. Лето. Поздеевка. Света с полевыми цветами
Много лет спустя я понял, что совершил огромную ошибку, выбрав комнату на первом этаже двухэтажного дома. Мы обогревали второй этаж, печная труба проходила по квартире над нами и сливалась с трубой её печи. Но квартира была выбрана Можно было пойти к командиру полка и пожаловаться на невыносимые условия жизни, но я был другого склада, жаловаться не привык и не умел, что имел, тому был рад, а молодая жена мёрзла, постоянно болела и тоже была молчалива. Холод в комнате это лично моя оплошность, я не подумал, что можно утеплить наше жилище, собственно, я не знал как это сделать и не умел. Наша вторая беда неумение вести домашнее хозяйство. Мы не были приспособлены к жизни без опеки, что в первый год нашей службы на Дальнем Востоке сказалось не только на нашей неустроенности, но и на безденежье. Мы не покупали продукты впрок, получку не распределяли на весь период, аванса у военнослужащих нет, не откладывали деньги на непредвиденный случай. И однажды это больно ударило по моей душе.
Копейка и холодец.
Мы впервые начинали жить самостоятельно и жили от получки до получки, не оставляя денег на непредвиденный случай. И однажды ко дню получения ежемесячного оклада у нас остался минимальный набор продуктов и одна копейка. Выплату оклада задерживали постоянно на один два дня, а в тот раз, о котором сейчас поведу речь, задерживали уже пять дней и как долго это продлится, никто не знал. На седьмой день безденежья в доме не было ни хлеба, ни яиц, ни круп, ни жиров. В бумажном кульке было несколько хвостиков моркови, в вазочке горсть сахара, и одна копейка на кухонном столе, прикрытом простенькой клеёнкой.
Из окон нашей комнаты были видны казармы и Света видела меня возвращающегося со службы или на обед. На седьмой день она не стояла у окна, обессилев от голода, она лежала в постели, но не жаловалась ни на головную боль, ни на пустой желудок, настойчиво требующий энергетической подпитки.
Я вошёл в квартиру, и проговорил:
Света, что с тобой?
Ничего! Всё хорошо! ответила она, и я понял, что моя жена голодна.
Я тут же почистил морковь, нарезал её ломтиками и поставил варить. Сварил, сделал пюре, приправил его сахаром и восстановил жизненные способности жены. Она ожила. После этого пошёл в штаб полка, в надежде, что привезли деньги и можно будет получить свой лейтенантский оклад 183 рубля, но у кабинета стояла толпа офицеров с понурыми лицами. Деньги не привезли. Настроение было отвратительное. Я не мог накормить жену.
Что делать? думал я и перед уходом со службы пошёл в солдатскую столовую, взял тарелку, наполнил её жареной камбалой и пошёл домой. Вечером Света хорошо поужинала, но был новый день и снова деньги не привезли.
Я подошёл к пределу терпения, ворвался в кабинет начфина и потребовал деньги. Он выслушал меня и сказал:
Ну, что я могу сделать, если денег нет! сочувствуя мне, ответил старший лейтенант.
Его можно было понять. Но кто поймёт нас офицеров, у которых голодные жена и дети, а самим нам надо ежедневно работать с солдатами, выходить на полевые занятия и нести караульную и гарнизонную службу?
Я взорвался. Начфин достал из кармана семь рублей и отдал их мне. Я взял, сказал спасибо и пошёл в магазин. Вскоре на нашем столе были продукты, и мы со Светой ожили. Через два дня деньги в полк привезли, задержка получки была нам уроком. (Долг я, естественно, отдал). С того дня мы стали запасаться продуктами и тратить деньги только на самое необходимое. Но мы были молоды и самое необходимое для нас было всё, что продавалось в магазине, мясо с преобладанием костей, шоколадные конфеты, которые очень любил я, а Света смотрела на них как на нечто постороннее (с детства не была приучена к шоколаду), но сие было не долго. Конфеты всегда лежали в вазочке, и как-то в ней осталось пять шесть штук, Света взяла одну, съела и она ей понравилась.