Тшш, мила-ая! Тшш. Сколь скоро сон проходит, так и горячка твоя уходит. Тшш, мила-ая! И пульсирующие венки на висках успокаиваются. Дыхание становится ровным, проходит боль, только иногда в комнате слышен тихий вскрик от пугающего сна.
Аглая проснулась и несколько минут лежала, не поднимая век. Прислушивалась к себе. К учащенному биению сердца.
Виски не давит. Боль отступила, как и жар. Нога шевелится без страданий. В голове пустота, как всегда бывает после мучительной болезни.
В глубине комнаты тихо, меланхолично отстукивают часы. Тик-так, тик-так.
Глаза Аглая открыла. Солнечный свет, проникающий в распахнутое окно, играл зайчиками по стенам. Прыг и он на стене старорусской печи, находящейся в центре комнаты. Прыг-прыг на деревянных балках под потолком. Прыг по полатям. И на божницу с иконами и лампадой. К широкому столу и вниз на скамью, на которой, сложив руки под головой, спит Ника.
Ника!
Та приподняла голову, широко зевая и отмахиваясь от игривого солнечного света. Протерла заспанные глаза, уставилась на Аглаю и вскочила. Бросилась к кровати:
Наконец-то! В себя пришла! Я уж думала все!
Что «все», она не пояснила, лишь провела ладонью по красным заплаканным глазам.
Ника, Аглая сама испугалась собственного голоса. Тихий, шипящий.
Голосок что надо! пыталась шутить Ника. Ты, когда из этого дурдома выберемся, обязательно сходи на киностудию. Там озвучивать будешь упырей и вурдалаков.
Аглая хотела улыбнуться, но не смогла. Показала на пальцах: «Мне бы привстать». Ника оживилась, схватила за плечи, подоткнула подушки, усаживая подругу.
Тебе идет, прошипела Аглая, указывая на черное платье на худощавой фигуре. Глухой воротник, скрывающий шею, рукава слишком длинные, не видно ладоней. Подол ниже щиколотки слегка раскачивался, когда Ника направилась к столу. Аглая засмотрелась, Ника выглядела завораживающе. И как ей удавалось? Даже короткие волосы зачесаны к затылку и прикрыты замысловатой деревянной заколкой. Разве что портила вид непривычная бледность.
Девушка взяла со стола чашу с питьем и вернулась к Аглае, присела на край.
Сказали, тебе нужно это пить. Ника поморщилась. Жуткая гадость.
Пробовали, знаем.
Аглая взяла чашу, переводя взгляд с безжизненного лица Ники на бледные руки. Та заметила взгляд, спрятала пальцы в длинные рукава.
Сколько? Питье, приторно-горькое, прошло по пищеводу, заставляя его сжаться в рвотном позыве.
Я три дня, ты с сегодняшним пять.
Пять! Пять дней! А Ника три. Вот откуда этот тусклый оттенок лица. Отчетливо выделенные скулы, темные глаза, утонувшие во впавших глазницах, окаймленных серыми разводами. Навряд ли Аглая выглядела лучше.
Помоги встать!
Вставать пока рано. Ника приняла чашу из рук Аглаи. Сказали до завтра не подниматься. Мне самой позволили только к тебе зайти. Ты сиди, я тебе еды принесла.
Она сходила к столу, и на колени Аглаи лег деревянный поднос, на нем плошка с похлебкой. Помня о горькой жиже, Аглая очень осторожно поднесла ложку с похлебкой ко рту, попробовала языком, потом губами, а после сунула ложку в рот. Похлебка была вкусной.
Ты пробовала позвонить нашим? Узнала, где мы?
Ника сцепила руки, отвернулась:
Не пробовала, у меня сотовый утонул в болоте. Но мы не дома. Не в нашем городе. Не в нашей стране. Она поднялась слишком порывисто, не глядя на Аглаю. Ты ешь. Мы потом обо всем поговорим.
Аглая есть перестала. Нехорошо, тоскливо застонали разом и душа, и сердце. Ника стояла к ней спиной, теребила платье и не оборачивалась.
Ника, что происходит? Где мы? Здесь что, связи нет? Когда мы сможем вернуться домой?
Ника молчала так горестно, что Аглае захотелось вскочить и хорошенько ее встряхнуть. Но сил едва хватило даже на то, чтобы повысить голос.
Посмотри вокруг. Что ты видишь? Голос Ники нарушил установившуюся ненадолго тишину.
Дом, хрипнула Аглая. А у самой в горле засвербело. Зачесались глаза. У бабушки такой был. Она была старообрядкой. Мы попали в общину? Староверы? Кто там еще? Монахи дикие?
Ника глянула через плечо, скользнула глазами по деревянным стенам, остановилась на божнице. Подняла руку в крестном знамении, да так и не перекрестилась.
Это не старообрядцы, Алька, выдохнула судорожно, и даже лицо перекосилось в неприятной гримасе. Нет у нас больше дома. Некуда возвращаться.
Это не старообрядцы, Алька, выдохнула судорожно, и даже лицо перекосилось в неприятной гримасе. Нет у нас больше дома. Некуда возвращаться.
Она вскользь глянула на Аглаю, тяжело выдохнула и, не произнеся больше ни слова, вышла из избы.
Аглая сидела, сжимая в руках чашу с едва тронутой похлебкой. Солнечный зайчик прыгнул в угол и пропал. Желтый диск скрылся за стеной. Из угла, с божницы, на Аглаю смотрела икона, прикрытая поверх белым полотенцем. С койки лика не разобрать. Да ей и не нужно было, все равно молитв не знала. Но шептала, глухо, с грудным надрывом, пытаясь не заплакать:
Господи, спаси и сохрани, помоги нам вернуться домой.
И отчего ей так тоскливо? От странного поведения Ники. От бледности подруги. От диковатого вида избы. Да мало ли. Бабуля в такой же жила. Весь поселок из сруба был. Одевались в льняные рубахи, в косоворотки, молились древними молитвами. Травы собирали. Бабуля умела теми травами людей лечить. И молитвами. Много молитв знала. Аглая не записывала и не запоминала, да и зачем ей было. Теперь бы вспомнить хоть одну. Такую, чтобы сердце щемить перестало, чтобы страх отодвинуть. Аглая сложила ладони. Кончики пальцев подрагивали. Такие же бледные, как и у Ники.
«Что значит дома нет? Не может он пропасть, исчезнуть! Дом есть. Мой. Никин. Мы вернемся».
В углу засопели. Послышалось тихое ворчание.
Топ. Топ. Топ.
Аглая перестала шептать и уставилась в угол. Никого видно не было. Она потерла и без того красные глаза. И ощутила, как медленно, тонкими иголочками, начало покалывать в области затылка.
Ишь чего вздумали! Девок молодых загонять! Ага, так и отдал! Глаза отвел, тропы запутал. Ищи-свищи своих девиц! бубнил голос, приближаясь к Аглае.
Она схватила одеяло за край и потянула к себе.
А глазища-то, глазища! Ух, так и повылазили бы у них от злобы. А хорош хранитель-то. Стражей тропы в глушь увести трудновато. Да они сюды уж и не сунутся. А вот кабы соглядатаи не нагрянули. Ну да будем надеяться. Так ему ведомо, он же из своих мыслей-то стражей уводил, заводил, тропу запутывал. Видел, ох видел, потому и вел. И я вижу. Да только глаза у него мутные, стареет, вот и видел только тьму, а я другое вижу светлое, задорное. «Може, и обернусь, и вернусь, и солнце ворочу» во как говорили Ишь, солнышко! Давно солнышка в Велимире не было. А ведь как бывало: со всех миров православных и далее, со всех миров иноземных, все сюда, в станицу ведовскую, тянулись
Скрипнули половицы. Аля прижалась к спинке кровати.
Топ. Топ. Стукнул приставляемый к кровати стул.
Мама! прохрипела Аглая, примеряясь, сколько шагов до заветной двери. В это время на табуретке появился старичок. Именно появился, образовался из воздуха.
«Так. Я еще не пришла в себя. Я сплю», твердо решила Аглая, не сводя перепуганного взгляда со старика. Маленький, с длинными патлами седых волос, кудлатая борода путается в ногах.
А я что говорил? Старик сверкнул на Аглаю огромными глазами из-под густых белесых бровей. Пришла в себя девка-то, и вторая пришла. Но второй досталось больше. Тьмы наглоталась, силой черной дышала. Ведь в сумрачную вязь своими ногами ушла. А ты, значит, подругу свою из лап ее вырвала? Силушкой, значит, владеешь. Эк все выворачивается. Почитай, со Времен Ухода никто ведовской силушки в наших краях не видал. А тут тропа сама к грани вывела. Или не сама? Вот горемычные-то! Откуда ж ты будешь, девонька? говорил он скороговоркой.
И до Аглаи никак не доходило, о чем толкует старик.
Из другого мира? Старичок положил маленькие пухлые руки на кровать. Точно! Видал я таких. Давно, правда. Почитай, как стражи на грани встали, ни мы, ни к нам, покачал головой. Молчишь! Никак голос потеряла? Карлик прищурился, всматриваясь в Аглаю. Как есть потеряла. Вот горюшко. Силушка-то вся в душе, а в голове нет ее. Топь да болото тянули, видать.
Аглая смотрела на старика, на длинную бороду и все больше приходила к мысли: бред это. А он продолжал:
Тьма к тьме тянется. Ничего бы с подругой твоей не случилось. А теперь ишь как, и она ни там, ни здесь Голос-то вернется. А она как? Но смотрю, глаза у тебя ясные, тьмой не поволочены, не то что у второй. Он тяжко вздохнул. И как вас вдвоем сплело?
Аглая вслушивалась в невнятное бормотание старика. Сумасшедший карлик!
А он косился на нее и тяжко вздыхал:
Давай ручку белу, поглядеть надо бы!
Аглая сильнее вжалась в стену.