Сергей Алексеев
Изгой Великий
1. Прибылой волк
Попав на остров, он, невольник, наконец-то испытал все радости жизни и благоденствовал на острове целых два года. Вдоволь было всего времени, изысканной пищи, ласковых наложниц и, главное превосходного папируса, чернил и дерзких мыслей. Раб, он мнил себя господином, и казалось, это состояние продлится бесконечно, хотя блаженство вызывало в нём тревожное ощущение хрупкости мира.
Все эти благодатные дни покоя даже море не волновалось, тихо плескаясь в бухте в пору осенних бурь, словно младенец в ванне. По велению Ариса на острове не позволялось громко кричать, бить в барабаны и отбивать часы полудня и отхода ко сну.
Так продолжалось, пока однажды к острову не причалил чужой корабль, на парусах коего красовался неведомый знак сдвоенный чёрный крест. Полагая, что это пожаловал господин либо его посланник, подневольный философ явился на пирс, но с горделивой триеры сошёл человек уважаемого возраста и весьма властного вида, обряженный в судейскую мантию. Двое слуг вынесли и установили на причале деревянное кресло, напоминающее трон с высокой спинкой, двое других принесли пирамидальный деревянный ларец на ножках, украшенный теми же чёрными знаками и увенчанный золотым шаром. Философ, как полагается, преклонил одно колено и потупил взгляд. Незнакомец в мантии мог быть кем угодно доверенным лицом господина, вновь назначенным сатрапом острова или вовсе новым господином, однако он назвался всего лишь именем Таисий Килиос, никак не обозначив своего статуса и положения.
И что более всего заставило встрепенуться обратился к рабу по настоящему имени!
Встань, Аристотель Стагирит! велел он и сам сел в кресло.
Звучание собственного имени напоминало манящую песнь морской сирены. Философ встал, но не избавился от чувства напряженного ожидания, и настораживало его не само появление этого человека, а ларец, несомый слугами, вернее венчающий его золотой шар, означающий высшую власть коллегии эфоров.
Гость откинул крышку пирамиды и извлёк оттуда книгу:
Посмотри и ответь: чьему перу принадлежит сочинение?
Философу хватило одного взгляда, чтобы узнать свой труд о путешествии в Великую Скуфь, созданный более года назад и присвоенный господином. Правда, это была уже копия, переписанная явно рукой доксографа, на дешёвом жёстком пергаменте и, судя по засаленности титула, изведавшая множество чтецов.
Здесь стоит имя Лукреций Ирий, осторожно проговорил невольник. У меня нет оснований предавать авторство сомнениям
Человек в судейской мантии невозмутимо извлёк из ларца ещё одну рукопись, также изрядно изветшавшую:
А кто сотворил сей труд?
Руки у Ариса дрогнули: перед ним оказался список его собственного трактата о нашествии варваров, их нравах и гибели библиотеки Ольбии. Того самого трактата, который сделал его известным, но на титуле также стояло имя жаждущего славы олигарха!
Ожидая ответа, гость взирал на раба с непроницаемым лицом сфинкса, и угадать, что хочет, было невозможно. И тут философ схватил себя за руку, как вора, забравшегося в свой карман: даже непродолжительная жизнь в неволе незаметно насытила его трепещущим страхом, отчего и виделась ему хрупкость мира. Он вспомнил учителя Биона и, вскинув голову, открыто воззрился в лицо эфора.
Авторство этих сочинений принадлежит мне, гордо произнёс Арис, при этом испытывая студёное дыхание опасности. Но кто ты, незнакомец, чтобы спрашивать об этом?
Синяя судейская мантия, этот шар на ларце, знаки в виде сдвоенного креста и зрящего глаза вдруг соединились в единую логическую цепь и могли означать, что перед ним представитель некоего верховного карающего суда эфоры или герусии. В тот же миг вспомнилась судьба оригинала первого трактата, публично преданного огню, и леденящая рука предчувствия легла на пересохшее горло.
Таисий Килиос, просто назвался гость.
Мне твоё имя незнакомо начал было говорить невольник и смолк, ибо взор судьи более напоминал щелчок бича.
Почему же на титулах стоит другое имя? бесстрастно спросил он. Ты умышленно скрыл авторство?
Философ выдохнул знобящий сердце холод и кратко рассказал о своём тщеславном господине, купившем его на берегах Персии, об условиях жизни на острове и нынешнем положении раба. Он выслушал это так, словно уже знал всё, что приключилось с Арисом.
И ты утверждаешь, что Лукреций Ирий присвоил твои сочинения? уточнил он.
Он сделал это по договору со мной, честно признался философ.
Таисий Килиос продолжал испытывать его, ничем не выдавая своих чувств и намерений.
Готов ли ты вернуть своё имя на титулы?
Готов.
Это равнозначно смертному приговору.
Образ Биона на минуту возник перед взором, и в ушах прозвучало его повелительное слово:
Зри!
Если в Элладе не внимают словам философов, а казнят за свои труды, то исчезает смысл существования, с достоинством произнёс Арис, ощущая прилив сил. И наступает смерть всякой мысли.
Таисий Килиос вернул в ларец рукописи и откинулся на высокую спинку кресла, взирая на кипящую бликами воду бухты. Он что-то вспомнил, и лицо его слегка оживилось.
Ты видел, как варвары вышли из моря?
Да, эфор. И это было невероятное зрелище
И утверждаешь, они способны дышать в воде, как рыбы?
Нет, надзиратель, сего я не утверждаю.
Тот надолго задумался, и теперь было понятно о чём вспоминал трактат, принёсший Арису известность, и, вероятно, взвешивал степень его вины. Философ же продолжал стоять перед ним и был самому себе судья и самому себе выносил приговор, перебирая в памяти всё, к чему подтолкнул его любопытствующий и одновременно по-юношески мятежный, возмущённый дух несколько лет назад.
Ты раскрыл в трактате тайну изготовления пергамента, заключил эфор. По законоуложению коллегии подлежишь смертной казни. И с мёртвого тебя снимут шкуру
Его дважды пощадили варвары, ибо он узрел их слёзы, а потом проникся их мировоззрением; теперь же не приходилось ждать пощады, поскольку впервые он открыто смотрел опасности в глаза, воплощением коей сейчас был Таисий Килиос, и не видел никакого сочувствия, не обретал малейшей надежды на спасение. Поэтому Арис попытался вызвать милость словом.
Но я не был членом коллегии ремесленников, напомнил он. Не давал никаких клятв, не присягал. И не могу быть осуждённым по их внутреннему законоуложению
Я уполномочен решать, можешь или нет! оборвал его эфор. Ты стал таковым, когда молодой мастер посвятил тебя в тайны ремесла. Именно это считается актом посвящения и вхождения в коллегию. Не ты ли написал об этом в своём сочинении?
Да, надзиратель, я написал
Готовься к смерти!
Душа протестовала, однако разум в тот час не смог отыскать доводов, дабы защитить её, и потому он дерзко спросил то, что было на устах:
Кто ты, чтобы судить и предавать меня казни? С каких пор эфоры стали выносить смертные вердикты философам?
Я эфор, надзирающий за тайнами всех полисов Эллады, с холодным достоинством вымолвил он. В том числе за тайнами коллегий. И уполномочен решать твою судьбу.
Если ты изучил трактат, Арис собрался с духом, тебе ясно, я не выдавал тайну изготовления, ибо она известна всем, кто когда-либо использовал пергамент для письма. Кожи сначала вымачивают в растворе извести, потом мездрят, гладят пемзой и втирают мел
Тайна заключалась в том, какую кожу используют для выделки! прервал Таисий Килиос. И не нашествие варваров, а твой трактат стал вреден для коллегии пергаментщиков. И ладно бы, коль ущерб потерпело только ремесло. Ты опозорил Элладу перед всей Серединой Земли, унизил эллинов, уподобив их варварам. Ты привил омерзение к пергаментным рукописям философских трудов и трактатов по естествознанию. Ты дал право римлянам осуждать ценности эллинского мира. И достоин смерти.
Сказано было так, что сомнений не оставалось: этот судья приведёт приговор в исполнение и не спросит о последнем желании.
И тут Арис вспомнил о незаконченном сочинении и попросил хладнокровно:
Дозволь мне, надзиратель, завершить труд. Потребуется ещё месяц или чуть поболее
Таисий Килиос взглянул с неким пренебрежением: должно быть, уже видел его обезглавленным и со снятой кожей.
Ты неуёмный, Аристотель, пробурчал он. Я вынес тебе вердикт
Отложи казнь, эфор.
Неужто тебя прельщает слава после жизни? Что ты хочешь сказать потомкам? Вновь возмутить их разум подобными творениями? Он глянул на ларец. Возвысить дикарей унижением страдающей от них Эллады?
Потомкам поведаю, что зрел при жизни. А им уже судить, прав был или виноват
Хочешь суда времени? скучающе произнёс эфор. Добро Пойди с моей стражей и принеси свой труд. А там уж я решу, завершать его или предать огню.