Щелкнул засов, и Иоанн вышел из кельи в приемное помещение, в котором обычно трапезовал. Олимпиада уже поставила на стол маленькую глиняную мисочку с полужидкой болтушкой, глиняный кувшин с разбавленным вином и глиняную красовулю.
Иоанн привычно прочитал молитву перед вкушением пищи.
Благослови, авва, тихо произнесла диаконисса, подходя к архиепископу.
Осеняя Олимпиаду крестным знамением, Иоанн заметил, что глаза ее вспухли от слез.
Что случилось, чадо мое? Ты плакала?
Женщина виновато улыбнулась.
Нет Это так о грехах.
Плач о грехах блаженное состояние, согласился Иоанн. Только, зная тебя, я полагаю, что тебе до него еще далеко. Расскажи, что произошло, и облегчи душу.
Авва, если можно, я не буду попыталась возражать Олимпиада. Вот, кушай, пока не остыло, для твоего желудка лучше теплое
А ты упряма, чадо! покачал головой архиепископ, садясь за стол и прислушиваясь к своему организму: сможет ли он принять пищу без дурных последствий. Тошнота вроде бы прошла, но огонек изжоги тлел в глубине. Иоанн взял ложку, выточенную из морской раковины, какими нередко пользуются пустынники, и начал медленно помешивать вязкую кашу, проверяя, нет ли комочков. Эти комочки доводили его до позыва рвоты, и хотя Олимпиада всегда внимательно следила, чтобы их не было, Иоанн по привычке и на всякий случай каждый раз проверял сам.
Ну, как, была ли ты у василиссы и договорилась ли о дне раздачи? спросил он, все еще не решаясь отправить в рот первую ложку.
Олимпиада нервно вздрогнула и кивнула.
Да-да, авва! Их милость говорит, чтобы ты сам назначил праздничный день, только не на ближайшую седмицу.
Иоанн удовлетворенно кивнул.
Она не предлагала помощи на благоустройство больницы?
Нет, авва, помотала головой диаконисса.
А ты напомнила ей об этой нашей нужде?
Женщина испуганно помотала головой.
Не догадалась, значит, поморщился Иоанн. Что ж ты за бестолковая, чадо мое! Все-то тебе надо напоминать, сама ничего сообразить не можешь.
Набравшись решимости, он наконец, принялся за еду, опустив глаза и стараясь не отвлекаться. Процесс этот был для него мучителен, и он не мог понять, от чего чревоугодники получают удовольствие. Нет, конечно, утоление голода приносит облегчение, но для него каждый лишний глоток грозил началом рвоты и надо было очень внимательно следить, чтобы ни единой ложкой не превысить меры. Очистив миску почти до дна, Иоанн вдруг почувствовал пресыщение.
Олимпиада, видя, что он закончил есть, налила в красовулю бледно-розового разбавленного вина.
Пейте, авва, пока не остыло.
Иоанн сделал несколько глотков и взглянув на диакониссу, увидел, что она продолжает беззвучно плакать.
Да что ж это такое? спросил он с раздражением. Ты скажешь мне, в чем дело, или нет? Василисса что ли тебя обидела?
Олимпиада вдруг закрыла лицо руками и зарыдала.
Рассказывай, в чем дело строго потребовал архиепископ.
Они сказали всхлипывая, выдавила Олимпиада после долгих попыток совладать с дыханием. Они сказали что я моюсь редко и от меня дурно пахнет.
Иоанн резко дернулся.
Что за чушь? Сидел бы я с тобой за одним столом, если бы от тебя воняло!
Что же мне делать?
Олимпиада подняла глаза, все еще прекрасные, в которых отразилась вся ее незлобная, кроткая и доверчивая душа.
Мне так больно это слышать Я уверена, что они несправедливы ко мне. И еще, авва, меня мучает помысел
Она замолчала, вновь не решаясь продолжить, и Иоанн вынужден был вновь ободрить ее вопросом:
Какой еще помысел?
Помысел Что они мне в дочери годятся, а так меня оскорбили И что я не служанка какая-нибудь, а дочь Селевка, внучка Авлавия, вдова Небридия. А она вáрварка.
Она внезапно выпрямилась и в ее тонком лице ясно высветились сословная надменность и так и не уничтоженная за годы борьбы с собой аристократическая красота.
Так оно и есть, гневно воскликнул архиепископ. Вáрварка, наглая, распущенная бабенка, ни о чем более не заботящаяся, как об угождении плоти. Ишь ты, плохо пахнет ей! Грехи ее собственные смердят, не иначе!
Авва, ты бы поосторожнее пролепетала Олимпиада, вновь принимая обычное кротко-покорное выражение. Оскорбление величества уголовное преступление, с этим тут очень строго
Ты что ли на меня донесешь? недобро усмехнулся Иоанн.
Авва, ты бы поосторожнее пролепетала Олимпиада, вновь принимая обычное кротко-покорное выражение. Оскорбление величества уголовное преступление, с этим тут очень строго
Ты что ли на меня донесешь? недобро усмехнулся Иоанн.
Да не будет! ахнула Олимпиада. Только ведь и у стен есть уши
Ладно, погорячился, кивнул архиепископ. Но плакать из-за этого тебе нет причин. Это она придирается, возможно, завидует, что имения твои ей не достались. Это ж сколько можно было себе платьев заказать, да украшений! А так мало того, что все на пропитание нищих ушло, ей еще самой из своих средств с нищими делиться приходится
Но что же мне делать, если я буду еще ходить во дворец? Я и так моюсь каждый месяц, чаще вдовицам и не нужно.
Омытому водами крещения омовения вообще не нужны, убежденно произнес Иоанн. Вон, монахи-подвижники в пустыне не моются десятилетиями и нет от них никакого смрада, потому что жизнь их чистая, равноангельская. Но ты ведь и во дворце бываешь не чаще раза в месяц. Совершай омовение как раз перед тем, как идти туда. И о безупречности одежд позаботься.
Поняла, авва, поняла, радостно закивала Олимпиада.
Ну, вот и славно. А то, чего вздумала, глупая плакать из-за таких пустяков! Истинные наши слезы, плач покаянный, не должны быть видимы миру. А раздачу милостыни мы устроим ровно на память священномучника Вавилы, да и слово я тогда скажу о том, как дерзновенный епископ обошелся с царем неправедным пусть послушает, ей полезно. Ладно, все! Убирай посуду и уходи. А то засиделся я с тобой Ах, друг Олимпиада, как жаль, что ты женщина
Простите, авва, Олимпиада растянула губы в виноватой улыбке, смахивая слезу.
Архиепископ поднялся и, устремив взор в неведомую высь, прочитал благодарственную молитву за дарованный хлеб насущный. Потом приложил руку к верху живота, пытаясь понять, не повредила ли трапеза. Диаконисса поставила на медный поднос мисочку, кувшин и красовулю и мелкими семенящими шажками вышла из трапезной.
Не успела за ней закрыться дверь, как в комнату вошел мальчик Кандидий со сложенными облачениями. Иоанн уже хотел удалиться к себе в келью, но юноша несмело окликнул его.
Авва!
Что тебе?
Авва, я давно хотел спросить
Что еще? Иоанн устало взглянул на него. Кандидий любил задавать вопросы, и нельзя сказать, что не по делу, но у Иоанна, как правило, не оставалось сил, чтобы отвечать на них.
Кандидий опустил глаза в пол и немного запинаясь, попытался как можно короче и яснее изложить свою мысль.
Вот, ты на обеде, на котором авва Палладий присутствовал и господин Севериан, говорил, что капище то сгорело от гнева Божия Значит, Господь, если хочет, может уничтожить их все Но почему же тогда многие так и стоят нетронутыми? И синагоги, и еретические дома молитвы
Сомневаешься в силе Божией? Иоанн недовольно сдвинул брови.
Нет-нет, авва, испуганно пробормотал юноша. Просто думаю, что было бы лучше, если бы капища совсем исчезли с лица земли
Конечно! горячо поддержал Иоанн. Но я тебе скажу, почему Господь их не испепеляет.
Почему? выдохнул Кандидий, поднимая на архиепископа чистые, доверчивые глаза с синими белками и непроницаемо-черной радужкой.
Потому что это мы плохо молимся, архиепископ приблизил к нему лицо и постучал по его гладкому лбу сухими костяшками пальцев. Вот я тебе точно скажу: в Антиохии, перед тем как случился тот пожар, один благочестивый юноша усиленно молился, чтобы Бог стер с лица земли обиталища бесовские. И в ту же ночь сделалась у него лихорадка, и было ему явлено видение великого пожара, и голос прозвучал во сне: «Господь наш огнь поядающий». А наутро он проснулся здоровым и узнал, что капище сгорело
Вот это да! восхищенно покачал головой Кандидий и, помолчав, нерешительно спросил. А откуда ты это узнал, авва?
А это тебя не касается, резко оборвал его Иоанн. Я и так сказал тебе, что не должен был говорить. Но это только для того, чтобы ты усерднее молился. Тогда по молитвам твоим Господь и чудеса явит.
И, затворив за собой дверь кельи, изнутри запер ее на ключ.
Глава 8. Падение временщика
Известие о своей отставке препозит Евтропий поначалу не воспринял всерьез. Аркадий, подписав указ, не захотел объявить свое решение ему лично, хотя и понимал, что это малодушие. Но случилось именно то, чего он пытался избежать. Когда магистр оффикий вручил Евтропию указ, тот принял его в руки и прочитал про себя с ухмылкой.