Средний интеллектуальный и общекультурный уровень либералов заметно выше среднего уровня обывателей, так как либералов на порядок меньше обывательской массы, и вся их жизнь, в отличии от жизни этих обывателей, есть борьба с этими массами за свободу от них, а в перманентной борьбе, как ни где, и востребуются все человеческие ресурсы, направленные на выживание и на победу. Испокон веков они находятся в психологическом и интеллектуальном тренинге, а потому у них, как у интеллектуалов от рождения, есть основания относить весь другой народ, что ни либералы, к низшему сословию или к тому же быдлу, как и у народа есть основания относить их к человеконенавистникам, ибо в основе человека лежит ни интеллект, а любовь к людям, да и к окружающему их миру.
Но какова ценность для человечества этих высокоинтеллектуальных людей? Ведь по словам того же Б. Шоу: «Великие общества созданы людьми, ставившими крестик вместо подписи, и разрушены людьми, сочинявшими латинские стихи».
Либерал не бывает в роли проигравшего, а значит и поглощённого обывателями, ибо он тогда сразу же превращается в самого обывателя. Но он не может быть и в роли победителя, ибо тогда он исчезает из жизни, как явление, а на его месте возникает какой-нибудь деспот или тиран.
Истинного народного правителя, пользующегося у народа славой, получиться из либерала не может по определению только из государственника. Но и вообще, в ментальность людей, а не только либералов, благодаря наличию у них относительно развитого сознания, генетически заложено стремление прорвать существующие оболочки любой природы, в которых он и живёт, и которые обособляют человечество как биологический вид от других видов, защищают его от них, а также и от любых внешних воздействий. Иначе сказать, в людях заложен инстинкт выпрыгнуть из своих же штанишек.
Но защищая человечество от внешних воздействий, оболочки, одновременно, препятствуют расширению и его собственного жизненного пространствами изнутри, подобно тому, как плёнка поверхностного натяжения воды, препятствуя проникновению в её глубь множества мелких предметов, способных засорить её собой, одновременно препятствует и свободному растеканию её капель по поверхности крупных предметов, куда эти капли попали. И в эту «прорывную» людскую прослойку входят не только либералы, но и все творческие люди, включая гениев всех мастей, времён и народов: учёные, изобретатели, художники, музыканты, поэты, писатели и все прочие им подобные.
Однако если творческие люди, разрывая оболочки или границы гуманитарного жизненного пространства, расширяют его культурный уровень и область проникновения человечеством в познание законов жизни природы, делая тем самым человечество более жизнеспособным и жизнестойким, то либералы разрушают собой изнутри и границы существования человечества, и само человечество. И тем самым, с одной стороны, они создают угрозу его жизни, но с другой тренируют его иммунную систему, пытающуюся предотвратить это разрушение.
Ведь не бывает худа без добра. Такова поговорка, придуманная людьми, как психологическая реакция на ту действительность, в которой ни добра, ни зла не существует априори, но что не может уложиться в человеческое восприятие этой действительности. Жизнь совершенная именно в её полноте и в единстве её разнообразий, а её деление на то и на это есть лишь способ выживание в ней самих людей. Ведь если обратиться к тому же Евангелие от Иоанна, где сказано «свет во тьме светит, и тьма не объяла его», то невольно приходишь к толкованию, что свет лишь в темноте и светит, а не на свету.
Обывателю, да и гуманитарию, невозможно даже вообразить себе всё величие сбалансированной жизни природы, всю сложность и непредсказуемость для них процессов поддержания природой себя в стабильном равновесном состоянии, в то время как учёные естествоиспытатели проникают в эти процессы, всё глубже и глубже, с разных сторон. Но как вот либералы умудряются чувствовать ту красную линию в своих разрушающих человечество деяниях, перейдя через которую они погубят не только человечество, но и себя вместе с ним? Это уже магией попахивает, которая хотя и просчитывается на раз людьми учёными, но которой и без науки владеют и либералы, и все паразитирующие организмы, как зоопаразиты: клещи, блохи, вши и прочие, как фитопаразиты, которых и не выговоришь, так и бандиты, мафия, офисная моль, коррупционеры и прочие, оставляя для своего пропитания и вечной жизни достаточное количество здоровых доноров их пищи.
И если в биологии у паразитов существует хозяин, хозяйское тело, то в социальной жизни людей ни всё так уж и однозначно, ведь сразу и не скажешь кто более хозяин: наездник или лошадь, тот, кто погоняет, или тот, кто везёт, тот кто пьёт кровь из чьего-то тела, и убивает его, или само это тело. Тем более, что всё может происходить и попеременно, и одновременно. Ведь бывает, что традиционные государства, в которых правил порядок, превращаются в либеральные, где правит свобода от порядка, пусть и временно, что и произошло, в частности, с Россией с приходом 90-х. Однако в каждом локальном жизненном пространстве на Земле образуются свои, характерные только для него, биоценозы паразитов или либералов со своими кормильцами из нормальных и здоровых биологических, общественных или государственных образований.
Человек и функция
Со слов У. Шекспира, жизнь театр, а люди в нем актёры. Ведь можно и так сказать. Но человек многолик. И его лицо меняется в зависимости от того, какие роли он исполняет в том или ином спектакле или в той или иной театральной труппе.
ИномирянинНо все эти театры с актёрами слишком сложны и далеко от жизни обыкновенного человека, обывателя, кто просто выживает, живёт, да хлеб с солью жуёт. И так живёт, и сяк, как получится, как кривая жизни вынесет. Но большинство из людей живут, большую часть своей жизни как бы по накатанной: проснулись, поковырялись в своей домашней рутинной кутерьме, дали очередные указания своим близким или получили их от них, и Бегом-бегом на работу, в школу, в институт, чтобы не опоздать, туда, где человек быстро скидывает с себя человечью кожу вместе с верхней одёжкой, если не успел скинуть её ещё по дороге, и натягивает уже подготовленную там для него кожу и одёжку своей второй ипостаси функции. А вечером, быстро переодевшись во всё человеческое, снова бегом-бегом домой в свою домашнюю рутину, в свою кутерьму, в привычную суету, плотно заполненную мелкими домашними и личным делишками.
Три четверти времени своего бодрствования мы носим именно функциональную кожу и одёжку, и только одну четверть человечью. Так, значит, и надо. Так предопределено нам свыше, самой жизнью. Хотя все эти кожи условны и относительный, ибо работа и дом есть суть одна неразрывная жизнь, в которой на переодевание времени не остаётся.
И спрашивается, а когда же побыть и почувствовать себя человеком, тем самым, что «звучит гордо»? Неужто только в домашнем туалете, или в бане, когда на короткое время мы предоставлены лишь самим себе? Или на пенсии, когда некуда спешить, кроме того пристанища, той опочивальни, куда люди сами быстро скатываются под уклон, но, почему-то неохотно, и всегда притормаживая? Да рады бы скатиться, чтобы прожитое не омрачать, но кто-то невидимый держит их на привязи, не выпуская на ту самую свободу от повседневных рутинных забот, куда неусыпно несёт их сама жизнь, и куда они попадают только после своей смерти. А чем тут гордиться?
«Свода! Свобода! Да здравствует свобода!» неистово кричат некоторые из них, назовём их свободофилами, либералами и космополитами, а если короче людьми без родины и без отечества, что свободно дефилируют среди народных масс туда-сюда, перемешавшись с ними, но которым среди них тесно и не чем дышать. Однако таких немного. Но голоса их пронзительно громкие, порою, воинствующие и взывающие, как и у зверей, попавших капкан, и будоражащих своими истошными криками всё живое пространство, постоянно будоражат нормальную человеческую жизнь, нарушая её спокойное течение и гармонию. И невольно в голову приходит аналогия с блуждающими токами, вызывающими коррозионные разрушения в массивных металлических конструкциях.
«Любовь, любовь и забота о ближнем» тихо-тихо, аж про себя, нашёптывают другие люди, патриоты своих родин: своих семей, родных и близких, своих домов, «с заветной скамьёй у ворот, с той самой берёзкой, что во поле под ветром склоняясь растёт», своих деревень и своих народов. И их, как и первых, немного. Но голоса их, хоть и тихие, но глубоко проникающие в сердцевину остальной человеческой массы, как проникают сквозь человеческое тело тёплые инфракрасные лучи от русской печки, доставая, аж до мозга костей.
И от взывающего куда-то крика, с одной стороны, и тёплого человеколюбивого шёпота с другой, массы мечутся в нерешительности попеременно то туда, то сюда, меж свободой от своей же жизни, стремлением к своему возвышенному одиночеству, и глубокой любовью к этой же жизни и ко всему тому, что её наполняет, к каждому её шевелению, шороху, движению и побуждению, что и протекает в окружении других любящих их людей.