Соня, позвал я, с добрым утром.
Софья перевернулась набок, подвигаясь к стене, я лег рядом. Мы вжались друг в друга впадинами и выпуклостями, идеально подогнанными друг к другу. Я глядел на горницу, полную темной прохлады, сквозняк лизал стены и вещи, будоража давно устоявшиеся запахи пыльных половиц, старого дерева, фруктов и чая. Наша изба вдруг слилась со строем других изб Земляного города и целым миром над головой.
Софья чуть повернулась.
«Выпиши девке мясной укол, тявкнуло в голове».
Я хочу тебя, в унисон с паразитом прошептал я ей в ухо.
Сейчас нельзя, сказала Софья, после свадьбы
Угу, обреченно согласился я. Выпьешь?
Только пригублю, улыбнулась девушка, и поцеловала.
Мы лежали на койке спутанным клубком из голых конечностей. Я чувствовал, как напряжены мышцы ее живота. Она взяла в ладонь мой отвердевший уд и начала энергично водить им вверх-вниз. Спустя несколько минут я выдохнул, ласковая волна омыла разум, стирая из головы пятна боли и дурных воспоминаний.
Я распластался на ложе, уставившись на девушку. Софья привстала на локте с непонятным выражением, перебирающим мимические мышцы на ее лице. Она склонила голову на один бок, потом на другой, беспокойный кабель косы заелозил между девичьими грудями.
Я скрестил пальцы, чтобы она не догадалась, но Софья с шумом потянула воздух. Она ощутила лейтмотив моих ночных приключений. Какое-то время я в ярости рассматривал полотенце, потом Софья сказала:
Любимый, ты притащил с собой чье-то волчье дерьмо.
Глава 2
Босые ноги Софьи, согнутые в коленках, равнодушно болтались. Веки ее не трепетали, губы молчали. За них говорил дождь. Ворчал и капризничал непогодой.
Я нес свою разбитую любовь через Москву, подальше от «Старой ягоды». Челюсти выбивали костяную трель. Я поднял взор к небу и цедил дождь мелкими глотками. Вода уже загасила фонари и ускорила фривольные отношения на свежем воздухе. Быстрые потоки, пробивающие новые каналы вдоль улиц, уносили грязь в реку.
Трус! бессильно кричал я в пустоту, уже не надеясь, что паразит услышит. Почему ты не успел? Обещал помочь, и теперь сбежал. Сука!
Никто не ответил, лишь под заборами хлипкими пучками кивал кустарник. Я удобнее перехватил Софью и мотнул головой, стряхивая с волос реку.
Туча сползла с луны, под бездонным небом раскинулся город. Я увидел облитые серебром крыши, купола, колокольни. Все молчало. В храмах не звонили к всенощной, не было дымов из печей. В безлюдной Москве по улочкам выл только ветер. Не шумели и питейные дома. Притих «Лисий приют», темнел ставнями «Побитый тлей». Даже «Пречистенские бани» не рычали кутежом. Я вдыхал неуловимые нотки ночного равновесия, и радовался, что Софья рядом.
Питейные дома угрюмые, молчаливые. И «Лисий приют», к полуночи хвост поджавший. Мысли мои вновь начало относить на неделю назад, когда я шел пропустить стакан-другой. Совсем недавно на Русь завезли из Литвы невиданной силы напиток, водку, в корчмах народу прибавилось. Единственное место, где опричников не боялись.
В воздухе уже угадывались первые признаки осени. Москва погружалась в ласковую дрему, будто на город до положенного срока опускалось бабье лето. Завтра придет Степан Сеновал, время сенокоса. Все будут ждать теплой погоды, потому что каков Степан, таков сентябрь.
Подходя к питейному кварталу, я обратил внимание на обилие праздных людей. Одни соображают парами, другие разгуливают толпами и орут непристойности. У ближайшей корчмы драка, ленивая и напоказ. Шагах в пяти от горе-рубак скособоченный удалец в лаптях блюет на угол трактира. Как зверь он это заведение пометил.
Я уважаю природу, некрасиво возвращать природе ее дары, рыкает жуть моими губами.
Вздрагиваю.
Ты еще здесь?
Ну конечно, где еще, отвечает земляной голос.
Слушай, я никудышный носитель
Мне лучше знать, отрезает паразит.
Учти, внутренне сжимаюсь, но решаюсь на дерзость, становиться песиком, таскающим своему хозяину в зубах косточки, не буду. Усвой это как «отче наш».
Неудачный совет, хмыкает жуть. Да не пужайся, мы с тобой тут враз порядок наведем, удавим главных опричников, змея без головы не живет. А потом иди себе, не прихлопну.
Не брешешь?
Сделаешь, как надо, отпущу, кивает паразит, но пока мы с тобой один портной. Я крою саваны, а ты он тыкает моим пальцем меня же в грудь, ты их шьешь.
Неудачный совет, хмыкает жуть. Да не пужайся, мы с тобой тут враз порядок наведем, удавим главных опричников, змея без головы не живет. А потом иди себе, не прихлопну.
Не брешешь?
Сделаешь, как надо, отпущу, кивает паразит, но пока мы с тобой один портной. Я крою саваны, а ты он тыкает моим пальцем меня же в грудь, ты их шьешь.
На все воля Божья, вздыхаю обреченно.
Только о союзе нашем болтать не вздумай. Юмор тонкий, не все поймут.
А чего говорить, огрызаюсь, на меня глянуть раз, и на костер
Не бзди, городские никогда не замечают всего, что видят. В толпе ты одинок, а на хуторе и хуй из форточки не высунешь.
Будем держаться толпы?
Вестимо.
Тяжело скрипя осями, то и дело проносились телеги пьяные бояре за извоз своих тушек платят щедро. Кто победнее, сбиваются кучками, орут срамные частушки, нагло и задиристо поглядывают по сторонам. Это знакомо, шпана и в Москве шпана.
Корчма «Лисий приют» показалась за расписным теремом. Я заторопился в эту пагоду, в душе надеясь, что напившись, смогу изгнать чужеродный организм из своего нутра, выблевать его, вытравить из души. Но в груди странно ворочалось в предвкушении водки.
Питейный двор был неказист и стар: кособочилась пристроенная кухня, ломано торчала кладка дров, скрипела соломой крыша. «Лисий приют» считался местом низкого пошиба даже подворье в обрамлении разросшегося сорняка. Я обогнул репейный куст, похлопав по своему пустому карману.
Хватит мяться, рыкнуло существо, распустил нюни, не Успенский собор тут
И правда. Я сплюнул под ноги и шагнул в жаркое марево. В драном полутемном коридоре шибануло мочой, стиркой и каким-то особенно грубым табаком. Там было две двери. Одна, с кованой закорючкой, вела в сортир я услышал журчание. Вторая дверь увесистой казенной масти отсекала питейные хоромы от улицы.
Я переступил порог в неожиданно просторный зал. У самого входа за стойкой сидел кряжистый патлатый мужик. Он цапнул деревянный ковш, зачерпнул из ведра браги и стал медленно пить, дергая кадыком. Читалась в глотках этих душевная радость, куда более сильная, чем водочный приход. Мускулистые икры мужика были сплошь в комариных укусах, поэтому, допив, он наклонился и страстно зачесал ноги.
Шторки на окнах шевелились ленивыми привидениями, и прохладный августовский ветерок остужал тела, еще не кусая их, как в сентябре. Сидевшие за столом двое служек Иоановых нежились на воздушных вертелах. Внутри меня дернулось злое, наблюдая, как языки опричные накрывают граненые стаканы, перистальтика водку в желудок гонит. Псы государевы крякают, с грохотом обрушивая стаканы на столешницу.
Аж, хороша столичная, ревут в унисон.
Я заставил свои упрямые ноги двинуться к другому столу; деревянное седалище сохранило тепло чьей-то задницы, и оно непрошено просочилось через ткань штанов. Душегубы тем временем темп выдерживают. Пьют за рулевого, шибают по стакану за кормчего. Метла метет по столу, мясо в топку опричников летит, пойло каскадом в нутро льется. Мужики, еще не набравшиеся, косят на псов государевых пугливым глазом. За соседними столами никого, только я, дурак. А за стойкой с десяток рыл, даже женщина молодая сидит, явно силой приволокли. Стройная, в белом сарафане с красной оторочкой. Рядом верзила продолжает черпать брагу из ведра. Глаза наши с девушкой встретились, она тут же отвела взгляд. По лицу ее и шее разлился румянец. Глаза у нее красивые под бархатными бровями, коса от попы до затылка. Черные ресницы, длиннее, чем волосы на моей голове, трепетали.
Роскошное тело, рыкнул паразит, так бы и съел, без соли и перца.
Дикий ты, фыркнул я, давно из сортира не вылезал?
Давненько, существо поскребло затылок, не упомню, когда в последний раз
Я промолчал. Мужик тем временем своей огромной ладонью хватанул девушку за косу, запрокинул ей голову и приставил ковш к губам. Я услышал громкие на всю корчму захлебывающиеся глотки.
Утоли жажду, сказал мужик грубо. Несколько ртов за стойкой загоготали.
Внутри меня послышался зазубренный рык.
Не лезь, тут дело семейное, шепнул я поспешно.
Негоже так с сударыней обращаться, дернулось внутри, сделай что-нибудь.
Оставь их, сказал я тихо, зашибут.
Веселие Руси есть пити, не можем без того быти, в свою очередь булькнул мужик с ковшом. Тут даже опричники задорно отозвались, хэкнули, и опрокинули по стакану.