Таня не плакала, когда они с мамой долго ехали на автобусе видимо, не успела еще осознать, что останется там одна.
Дом, в котором располагалась детская то ли ревматологическая, то ли туберкулезная больница, был очень своеобразным небольшой, по архитектуре напоминающий сказочный теремок. Наверное, раньше он принадлежал какому-то богатому вельможе, а потом его отдали больным детям. Тане дом очень понравился как снаружи, так и внутри. Потолки были украшены лепными узорами, тяжелыми бронзовыми люстрами, на стенах красовались картины со сказочными сюжетами, в удлиненных высоких окнах цветные стеклышки так, во всяком случае, выглядела столовая, она же комната для игр с выздоравливающими детьми. В больничных палатах интерьер был попроще, но тоже очень милый.
Вы не волнуйтесь, говорила тем временем маме тетя в белом халате, у нас больница очень хорошая, и питание, и уход Только вот волосы у нее длинные, а мы тут боремся с педикулезом. Придется ее постричь.
Как? удивилась мама, почему постричь? У нас же нет вшей.
Зато могут быть у других. Знаете, как трудно уследить за всеми. В больнице гигиена прежде всего, поэтому мы всех стрижем.
Мама огорчилась, а вот Таня очень обрадовалась, когда ее постригли под мальчика. Она всегда хотела быть мальчиком, ей очень нравилась их одежда, особенно брюки. Девочкам в те годы брюки, как и короткие стрижки, носить не полагалось такая уж была мода.
И вот Таню в больничной пижаме (в брюках!), с ежиком на голове (мальчик!) положили на кушетку в той самой сказочной столовой (наверное, в палатах не было мест). Таня лежала одна и озиралась по сторонам. Особое впечатление на нее произвели окна в готическом стиле с цветными стеклами наверху. Она вспомнила дворец снежной королевы, который видела в театре. Это был первый спектакль в ее жизни, на который ее водили родители. Там, во дворце, было красиво так же ,как и здесь. Вот прямо сейчас может распахнуться окно и влетит холодная красавица.
Но такие мысли забавляли Таню недолго. Вскоре она почувствовала, что очень одинока и никому не нужна. У мамы, которая прощалась с Таней, были слезы на глазах. Теперь слезы появились и у Тани. Сквозь радугу слез она продолжала смотреть на цветные стеклышки, шикарные люстры, она еще представляла себя в волшебном царстве, но в то же время ей вдруг захотелось домой. Меньше всего Таня думала о своей болезни, мысли о смерти тоже не приходили ей в голову возраст не тот. Но то, что она брошена в этом чужом доме, без родителей, без бабушки и даже без Миши это она ощутила сполна. Таня плакала сначала тихо, потом начала всхлипывать. И тут откуда-то появилась та же тетя в белом халате и ласково спросила: «Ты что же плачешь, Танечка? Может быть, хочешь в туалет?» Таня утвердительно кивнула и добрая женщина показала ей и туалет, и умывальник, потом проводила обратно к кушетке и сказала: «» Вот кончится тихий час будем полдничать». И Таня успокоилась, перестала плакать, а потом неожиданно для себя уснула.
Проснулась она от шума медицинские сестры готовились кормить больных, ставили на столы тарелки с булочками и стаканы с кефиром. Как Таня узнала потом, это предназначалось ходячим больным, лежачим же а их в больнице немало еду носили в палату, кормили с ложечки. Таню тоже пригласили к столу и она окончательно смирилась со своей участью. Она была здесь не одна, а с другими детьми, которым тоже не повезло.
На следующий день Таню осмотрел врач Олег Николаевич, к которому она сразу же прониклась доверием. «Какая ты у нас худенькая, добродушно заметил он, но ничего, откормим». Таня сначала ела плохо, но после этих слов у нее заметно улучшился аппетит. Особенно ей нравился сироп шиповника, который давали детям по столовой ложке после завтрака. Никогда прежде она не пробовала такого лакомства.
Еще через день Олег Николаевич перевел Таню в палату к другим детям, и жить ей стало совсем не скучно. Хотя это Таня осознала через много лет она попала в какую-то странную и очень страшную больницу, где было много тяжело больных детей. Диагноз ей здесь поставили не сразу, продолжали за ней наблюдать. Уколов, как другим, Тане не делали, давали таблетки и витамины. Порядки в больнице были строгие, родителей к детям не пускали, а гостинцы, которые они приносили, хранились в специальных шкафах и выдавались детям только после еды. Танина мама, одна или с папой, подходила к окну. На глазах ее неизменно блестели слезы. Иногда ей удавалось открыть форточку, которая в этом необычном доме была не наверху, а в самом низу, и сунуть Тане в руку маленькую шоколадку или яблоко. Мама неизменно спрашивала, как Таня себя чувствует, а та всегда отвечала, что хорошо. Это было правдой, у нее ничего не болело, хотя ноги были по-прежнему разукрашены пятнами.
В отличие от дочери, мама-то видела, что Таню положили в страшную больницу, положили надолго, без определенного диагноза, и кто знает, чем это закончится. А Таня привыкла к больничной жизни, потеряла счет дням, не знала, какое сегодня число, какой день недели ей казалось, что она лежит здесь уже вечность. Потом, уже дома, мама скажет ей, что эта вечность продолжалась один месяц. А пока перед глазами проходили уже привычные картины больничной жизни: градусники по утрам, обход врачей, шутки Олега Николаевича, который, кстати, уже не находил ее такой уж худой, а считал, что она поправилась и посвежела. В качестве развлечения она подолгу смотрела в окно, изучая февральский серый, будто бы нарисованный простым карандашом пейзаж. Окна выходили в садик, окруженный каменным, таким же экзотическим, как дом, забором. В этот садик детей выводили ненадолго гулять, если не было сильных морозов. Выносили и лежачих больных, которых укутывали в спальные мешки. Они грустно смотрели на небо, на деревья и забор, за которым ничего не было видно. Тюрьма, да и только.
Как-то после прогулки в соседней палате случилось чрезвычайное происшествие там обкакался лежачий больной, мальчик. Нянечки охали, ругали друг друга, что не досмотрели, а сам мальчик, как они рассказывали, совсем не огорчился такому событию, смеялся и даже размазывал свои фекалии по всему постельному белью совсем спятил. Потом, когда его вымыли и сменили белье, Таня с другими девочками ходила на него посмотреть, как на достопримечательность. Таню поразило то обстоятельство, что мальчик был совсем не грудной, не моложе ее самой, как же такое могло случиться? Мальчик, ничуть не смущаясь, приветствовал гостей радостной улыбкой, хотя радоваться было тут нечему его болезнь была неизлечимой.
Вскоре в Таниной палате начали готовить к выписке домой 12-летнюю девочку, и она несказанно радовалась этому. Девочка эта плохо выглядела, была очень бледной и даже какой-то синей здоровья ей явно не хватало. Все понимали, что врачи уже расписались в своем бессилии и выписывали ее умирать. Таня не знала, чем болели эти дети, ее товарищи по несчастью врачи никогда не называли вслух диагноза, но то, что происходило вокруг, было непривычно и жутко. Сама она по-прежнему мало думала о своей болезни и даже не просилась домой. Она уже знала, что это решают только врачи. А родители не имеют права ее забрать, пока она не выздоровит. Но время шло, и пятна на ногах начали бледнеть. На очередном обходе Олег Николаевич похвалил Таню: «Молодец, выздоравливаешь. Если дело пойдет так и дальше, через недельку отпустим домой». Потом повернулся к сопровождавшим его медсестрам и, очень довольный, сказал: «Диагноз подтверждается».
Выписали Таню дней через десять. Ей дали справку в школу, где значился и ее диагноз: «Узловая эритема». Слова были непонятные, но Таня запомнила их на всю жизнь. Это была тайна, которую она разгадала только во взрослой жизни, когда обратилась со своим сыном на консультацию к ревматологу. Конечно, в самом названии секрета не было: «Узловая» это от слова «узел», а «эритема» покраснение. Вроде бы все ясно, но Таня хотела знать суть этой болезни, почему она посетила именно ее, хотя такая редкая о ней никто не слышал, а в журнале «Здоровье», который регулярно выписывали родители, тоже ни разу о ней не написали. Поэтому, вспомнив свою то ли ревматическую, то ли туберкулезную болезнь, она задала вопрос ревматологу, замаскировав интерес заботой о сыне а вдруг его теперешние шумы в сердце как-то связаны с ее той, давней болезнью?
Но женщина ревматолог ее успокоила. И наконец-то она получила ответ. Оказалось, что ее болезнь сейчас достаточно известна. Это просто такая инфекция, которую можно даже не лечить с течением времени она проходит сама. Поэтому лечение сводится, в основном, к укреплению иммунитета. Вот так просто разрешилась ее вековая тайна. Значит, болезнь ее относилась все-таки к ревматологии, однако к болезни сына (ему поставили диагноз «миокардит») она отношения не имеет.
Но это случится потом, когда Татьяне уже исполнится 30 лет. А гораздо раньше, в старших классах школы, у Тани вдруг появится желание взглянуть на ту больницу, на тот теремок, на сказку, но желание это не сбудется. Мама к тому времени уже забудет, на каком автобусе и куда они ехали, а в областном отделе здравоохранения ей ответят, что давно уже нет таких больниц. Действительно, в том теремке было явно тесно, наверное, для больницы построили новое современное здание. Искать Олега Николаевича она не стала бесполезно, даже его фамилия неизвестна. Она ему бесконечно благодарна он правильно определил ее редкую болезнь, правильно назвал ее, когда другие сомневались, и вылечил Таню. Пребывание в той больнице так и осталось для нее сказкой, которая всю жизнь жила в ее душе.