Самому себе не лгите. Том 4 - Сборник 4 стр.

То ли птица кричит в ночи,
То ль котенок плачет от боли
Город спит за окном, он молчит,
Современный, почти мегаполис.

Но и в сонную эту тишь,
Как в давно забытую повесть,
Вдруг вплетаются звуки. Услышь!
Бродит чья-то бессонная совесть.

Ты и сам, проснувшись порой,
Ощущаешь в сердце тревогу.
Чей там голос? Нет, вроде не мой.
Значит, рано ногами к порогу.

А если я себя предам,
Дай Бог понять мне это,
Чтоб наказал себя я сам 
С самим собой вендетта.

Я стану кровник сам себе
И, не потупив взгляда,
Смирюсь, воздав хвалу судьбе,
Не попрося пощады.

Если мамы нет, и давно,
Убаюкай меня ты, окно.
Чтобы снились мне добрые сны,
Я сотру запятую луны.
Пусть, хотя и прошло много лет,
Звезды вручат мне в сказку билет,
И по небу, как в море, я вплавь,
Спутав сказку и серую явь,
До волшебного острова сна
Доплыву под присмотром окна.
Одеяло свернулось слегка,
Но поправила мамы рука.

Г. Трестману

 Страждущий-жаждущий, что тебе надо?
 Мне бы напиться, добравшись до ада.
Я не жалею о райских тех кущах,
Что обещал ты мне, Всемогущий.
Пусть бы сказал мне кто-то однажды:
«Мертвые тоже страдают от жажды».
Я никогда не поверил бы в это,
Счел бы придумкой хмельного поэта.
И хоть не чувствую жара огня,
Жажда уже одолела меня.
 Райские кущи, блаженство в астрале 
Это я всем обещаю вначале,
Но изучил я людскую натуру:
Каждый стремится попасть туда сдуру,
Лучше при жизни чтоб сразу и все,
Этих я сразу от рая отсек.
Также и тех, кто молился упорно,
Но уличен был в актерстве позорном,
Кто без запинки молитвы читал 
Заповедь знал, но не выполнял.
Коль о тебе речь, так просто все это:
Тот, кто шагает стезею поэта,
В рай он не может попасть априори 
Он со Всевышним в стихах своих спорит.

Зацветет полянка земляничная
Белым цветом нежных лепестков.
У меня была такая личная
Среди молодых тогда еще лесков.

К ней стремился не за сладкой ягодой,
Не с лукошком, не с ведерком я,
Лес казался мне зеленой пагодой,
А полянки местом очищения.

Там они не барышни кисейные,
В листиках узорных близ земли,
Под лучами солнышка весенними
Вдруг невестами лесными расцвели.

Я искал полянки незаметные
Посреди деревьев и кустов,
Находил, ловил мгновенья светлые,
Убежав от серых будничных часов.

Ведь потом, когда поспеют ягоды,
Грянут земляничные бои,
И базаром обернутся пагоды,
И полянки эти станут не мои.

Зеленый богомол на ветке у дороги.
Он не кузнечик, он другой.
Всегда боец, а вот сегодня вид убогий,
Измученный, не рвется в бой.
Не потому, что он такой трусливый,
По жизни он везде, всегда брюсливый.
Но верую, что есть и в нем душа,
Ей не выкидывать сегодня антраша,
Страдает: он остался без подруги.
Никто не помнит старые заслуги,
Как он старался, рисковал собой,
С другими шел из-за нее на бой.
В боях истратился, уже устал 
Освободи другому пьедестал.
Я снял его с той придорожной ветки 
Не для внучат, не для домашней клетки 
И в сень деревьев, где кусты погуще,
Отнес, оставил в зелени растущей.

Жизнь прошла без смокинга и фрака,
В джинсах, майках, даже в неглиже.
Умерли и кошки, и собака,
Новых я не заведу уже.
Покидаю мир я без одежды
И без шанса повторить все вновь,
Оставляя хрупкие надежды,
Что в итоге победит любовь.
В это так мне хочется поверить,
Даже через горечь на губах:
Пронесясь сквозь бури и потери,
Мир не сгинет в дантовых кругах.

Я камин бы разжег нет камина,
Я бы выпил так бросил уж пить.
Как там было в стихе том старинном?
«Хорошо бы собаку купить»

Есть собаки, аж две, есть и кошки,
Может, жив я, спасибо зверью,
Только тем, что хлебные крошки
Прямо с рук моих птицы клюют.

В комнате не пишутся стихи,
Пишутся у ветра на коленях.
На сухих березовых поленьях
Чертиками пляшут огоньки.
Мне пока еще не много лет,
И не раскрутилась жизни лента,
Спят друзья в палатках из брезента
После песен, пива и котлет.
И, не зная, хороши они, плохи,
С лесом добрым в унисон дыша,
Без бумаги и карандаша
Сочиняю я неровные стихи.

Порой нам близкие немилы,
В них каждый жест и взгляд чужой,
Но вот дыхание могилы,
И тянемся мы к ним душой.
Дрожим над этой нитью тонкой
Со всем, что прожил, чем живешь,
Боязнью чахлого ребенка:
«Ты не оставишь, не уйдешь?»
Они добрее стали вроде
Нет, это ты стал к ним добрей.
Мы растворяемся в природе,
И взгляд другой, и он верней.

Богом бабочка забытая
Бьется в белое стекло,
Дверь в палату приоткрытая
Время жизни истекло.
На ходу качалка шаткая,
В капельнице спит раствор,
Простыня крахмально-гладкая,
И потушен монитор.
Впереди замена быстрая 
Не упомнишь, кто сосед.
Комната стерильно-чистая,
На стекле пыльцовый след

Мой порог затоптала беда,
Хоть стучалась к другим, не ко мне,
И казалось порою тогда:
Нахожусь я под градом камней.
Говорят, что нельзя принимать
Близко к сердцу печали других,
Но природа суровая мать,
У нее нет «своих» и «чужих».
Каждый ждет, что ему повезет.
Я хочу, чтобы всем повезло,
И мечтаю: придет новый год,
Где лишь словом останется зло.

Я сижу на балконе на восьмом этаже,
Надо мною стрижи круги нарезают,
А в руках у меня свод стихов Беранже,
И я делаю вид, что его я читаю.
Хоть я в городе, воздух прозрачен и чист.
Поездов отдаленных слышны перестуки.
Со стихами моими в книжку вложенный лист 
В них почувствуешь грусть наперсницу скуки.

Я писал их как будто на крутом кураже,
Строчки шустро с пера стрижами слетали,
Но в итоге веселый лишь поэт Беранже,
На страничке моей слезинки печали.
Мне наполнить, как он бы, бокальчик вина,
Мне б его оптимизма впрок поднабраться.
Понимаю, конечно, что моя в том вина:
За людей щемит сердце глупое, братцы.

Во дворе у поэта давно притулилась рябина.
Рядом яблони крона, и рябина почти не видна.
Во дворе он родном, но рифмует «рябина чужбина»,
Одиноко поэту. Никогда не вернется жена.
Почему он в тоске? Почему душа так несчастна?
Или это уже не душа половинка ее
Когда жили вдвоем, были целым одним, что не ясно?
Назовите: любовь и судьба, остальное вранье.
Неподдельна тоска его в строчках стихов, да и в прозе.
Воскрешает талантом: иногда вот она у окна.
Глянет он: где, родная моя, ты, почившая в бозе?
Там рябина за яблоней, как всегда, почти не видна.