Проснулся Царёв засветло, мысли роились в похмельной голове, и что-то хотелось припомнить приятное и оно прояснилось чемодан с деньгами. «Может, приснилось, подумал он. Такого наяву не бывает». Ему, как и всем людям творческого умосклада, снились по ночам яркие, подчас жаркие сны, где он, неудачник по жизни, пребывал в фаворе у публики, смеялся над редакторами, целовал красивых женщин, поклонниц своего таланта. Снилось желаемое, а в жизни всё происходило наоборот он страдал. Иногда доходило до проклятий тех дней, когда он начал писать и до нынешнего времени, в котором он совершенно потерялся, где новые течения писательского искусства смыли старые классические направления в литературе, надсмехались над добрыми старыми традициями книгоиздательства блестящими обложками современных бестселлеров, если, конечно, это пошлейшее печатное хамство соответствовало такому названию. На этих глянцевых фолиантах красовались голые бабы, убойного вида мужики с пистолетами в руках, текст обнажал несдержанность сексуальных фантазий, перемежающихся с насилием и жестокостью. Слово «гламур» стало означать потребительский вещизм, хотя изначально читалось, как «духовная роскошь». Многие женщины стали именовать себя стервами, почитая в этом слове роковые для мужчин свойства, но, никогда, даже мельком, не заглянув в словарь Даля, где это слово означает падаль, с облезшей на боках шерстью, видом которой можно привлечь лишь стервятников. Всё переиначилось писательская наглость и низменные пороки героев обозначились вершиной творчества. Творческие союзы, захваченные средненькими графоманами, отвергали талантливую личность, как несоответствие своему духовному уродству. Либералы различных мастей проповедовали свободу всех и от всего. Несогласие с сумасшествием толпы явило в дом Царёва нищету, в коей он и прозябал, предпринимая редкие попытки напомнить о своём творчестве редакторам уцелевших журналов. Всюду и везде делалось всё, чтобы лучшие традиции прошлого обратить к народу отражением кривого зеркала в смех. Но тут, вдруг, а может, всё-таки приснилось? Если чемодан с деньгами, правда, то. А что то? Ведь у него, наверняка, должен быть хозяин. Но сначала нужно проверить. Он сунул руку под кровать. Есть. Что-то глянцевое и холодное как страх, коснулось пальцев. Этот страх перемешивался с восторгом. С деньгами можно будет издавать свой журнал, и печатать произведения тех авторов, которые не изменили классическим формам выражения отношений общества и человека. Не согнулись под навалившимся спудом бульварных изысков литературы нового времени. Хотя какое оно новое это время? Время всегда одно. Оно неисправимо течёт. Вот только в этом времени живут разные люди. Одни творят, другие юродствуют. Нынче в победителях уроды, которые желают уравнять с собою всех остальных. По случаю хаоса в душах людей это им удаётся. И потому нужен печатный орган, проповедующий идеалы в пику либералам, взявшим в полон прессу, телевидение, прославляющих человеческий срам, мерзость, хохочущих над всем, что ещё осталось нетронутым в светлых чувствах взаимоотношений в обществе и искусстве владения словом. Царёв поднялся, заполз под кровать и вытащил чемодан. Открыл и при утреннем свете зелень американских банкнот показалась изумрудной. Что же теперь делать? Слишком много денег, чтобы считать их просто обронёнными. О деньгах у него имелось неясное представление если они находились, то всегда немного, чаще отсутствовали вообще. И потому невозможно становилось убедить себя, что найденные сокровища могут принадлежать ему, Царёву. Звучная фамилия давала право на эдакую роскошь, но он давно привык к этому слову как к издёвке над своим тишайшим существованием. Непреходящая нищета уже сделала своё дело многое в жизни перестало казаться безнравственным, и только работа над написанием романа возвращала его мысли к высоким категориям Господней морали, и он с трудом продвигался под уклон от пути раннего родительского воспитания. Деньги показались тем спасением, которого он ожидал от славы, что вознесётся к нему после публикации в печати последнего, и, как казалось, лучшего произведения. Но рукопись томилась в столе, пухла добавлениями, исправлениями, пока только собственными. Ни один редактор не взялся серьёзно просмотреть текст, а если и брались, то мимоходом, с обязательной припиской при возврате: «Осовременить события, больше движения». Будто в настоящем напрочь отсутствует прошлое. Нужно забыть всё, чтобы насладиться действительностью. А деньги в чемодане они реальность или же мучительный призрак полуголодного воображения? А если кто-нибудь явится за своим богатством. «Возьму сто долларов, обменяю, отдам Матрёне долг, куплю продуктов и буду ждать визита. Хозяин должен найтись, но за сохранность имущества я заслужил малую толику благодарности», решил Царёв, выдернул из пачки купюру, внимательно взглянул на портрет президента Америки, закрыл чемодан и задвинул его обратно в укрытие. После этого чисто выбрился, надел свежую рубашку и отправился на рынок. Деньги как-то уж очень незаметно спрятались в кармане брюк, и по дороге он неоднократно проверял их наличие. В обменном пункте, к удивлению Царёва, не придали должного значения сделке. Обменяли и всё. «Видно много валюты водится в карманах наших граждан», к месту подумал Царёв. Потом он покупал всякую всячину бездумно, бестолково, не торгуясь, и отправился домой с двумя большими сумками, не забыв, однако, прихватить две бутылки водки, ещё не зная зачем, но, желая отметить неожиданный праздник. Соседка с благодарностью приняла оплату долга и, похоже, была рада перемене в жизни Царёва. В гости он пригласил всё того же сторожа из магазина, и после пары стаканов водки разговор принял философский оборот.
Уважать надо людей, начал беседу сторож, закусывая ветчиной. А ныне как богатых бандитов славят, а добрых человеков гонят. Так ведь недолго и всё доброе, нажитое веками, растерять.
Ну, а как если человек добрый и с деньгами? слова гостя насторожили Царёва.
Таких людей не бывает. Богатство очень одиноко, никто не помнит человека, славят только его имущество. А он есть, ему тоже ласки хочется, но его гладят, а думают, сколько получат за это. Он видит и знает о таком отношении и ожесточается душа его. Найдёт родную душу рад, а нет, так неисповедимы пути Господа может всё порушить. Богатство оно редко кому в радость, сторож оказался не так прост в своих рассуждениях о человеческих качествах.
А если всё-таки деньги на благое дело употребить? не сдавался Царёв.
Благие помыслы они только в начале пути благородны, пока вера жива в себя, в людей, в Бога. Но после остаётся вера в золотого тельца и тут всем твоим намерениям хана. Ибо сказано в писании благими намерениями выстлана дорога в ад, заключил в библейскую истину своё несогласие гость и налил.
После ухода сторожа Петр Петрович долго слонялся по комнате из угла в угол. Хуже нет, когда, став обладателем ничьих денег, не знаешь, как с ними поступить. Он начал бояться чемодана, его содержимого. Там таилась какая-то неведомая ему доселе власть. Тёмная и страшная, она пугала его своим притяжением. Он задвинул предмет своего страха дальше под кровать и прилёг, желая успокоиться. Но только задремал, ловя уже непослушные мысли, как в дверь вежливо постучали. Царёв поднялся, затравленно оглянул комнату, расстелил одеяло на постели и пологом опустил его до самого пола, и вдруг вновь присел на кровать, дрожали колени. Стук повторился. На нетвёрдых ногах пошёл открывать. На крылечке стоял высокий, элегантно одетый мужчина. Да, именно элегантно, со вкусом, не то, что нынешнее бритое хамьё. Ровным пробором уложенные волосы напоминали о давней привычке этого человека к аккуратности, глаза искрились добродушием. Что-то знакомое, но очень давно забытое, обозначилось в его облике. «Не из наших мест будет», решил Царёв, пропуская гостя в дом.
Так я и предполагал, заключил вошедший, оглядевшись в комнате.
Что вы предполагали? в волнении спросил хозяин.
Это я так про себя, Пётр Петрович.
Откуда вы знаете моё имя?
Такая у меня должность в этом мире всё знать. Мне даже известно, что вчера вы нашли чемодан с деньгами.
Но я никому о том не говорил, как же вы могли узнать?
Знаете ли, оставил у ваших ворот. Страшно тяжёлый оказался, а носильщиков здесь, в вашем медвежьем углу, днём с огнём не сыщешь, а ночью и подавно. Думаю, в этом доме мой давнишний знакомый, Пётр Петрович, живёт, человек честнейший, не пропадёт добро, и предлог будет его повидать, гость говорил, обращаясь к Царёву, но взгляд его неощущаемо смотрел сквозь, и будто другой мир отражался в нём и слегка завораживал.
Мы с вами вовсе не знакомы. Не припомню вашего имени и места наших встреч, с трудом вырываясь из чар гипнотического взгляда незнакомца, перечил его доводам хозяин.
Я имел ввиду будущие наши встречи. Надеюсь, что вы не откажете мне в этом. Имя моё Леон. Думаю, достаточно для первого знакомства, протянул руку гость.
Имечко нездешнее, вы иностранец? принял рукопожатие Царёв.
И, да и нет. Происхождением обязан одной стороне мира, проживанием другой. Земной я, не местный, но повсеместный, а имя так ярлык к содержимому, объяснился гость.
Но очень странно вы бросаете чемодан с огромными деньгами и даже знаете наперёд, что я его должен подобрать. Необычно как-то, согласитесь, сомневался Царёв.
Что тут необычного один теряет, другой находит. Необходимый порядок. И деньги не такие огромные, всего миллион зелёных. Денег много не бывает, любезный Пётр Петрович. Но своим капиталам я уже счёт позабыл, винюсь. Чемодан-то цел?
Конечно. Только вот я потратил сто долларов, но я отдам. Опубликую свой роман, получу гонорар и верну сполна.
Роман, говорите. Читал, неплохо написано, живо. Но печатать этот шедевр, по моим данным, не собираются. Можно я помогу вам в этом деликатном деле? У меня в распоряжении небольшое издательство, так в плане благодарности за сохранность имущества, выпустим книгу. Пусть журнальные крысы лопнут от зависти, когда ваше произведение, в прекрасном оформлении явится публике. Они начнут его ругать, на чём стоит свет, и читатели в ответ расхватают весь тираж. У вас в стране любят битых и немилосердно оболганных, воплощал в жизнь мечты писателя гость.