Наглый ты Борис, до ужаса прямо.
Лина лениво пожевала травинку, сплюнула, поправила, никого не стесняясь полную красивую грудь, пристроив ее поудобнее в тесной чашке модного купальника.
А кого стесняться -то. Опа! Жена своя, чо хочу, то и ворочу.
Геля с интересом наблюдала, как минуты через три, Лина вальяжно, почти в развалочку, откинув назад пышную волну светлых волос, пошла через прибрежные кусты в ивовые заросли. А Борька, ухмыльнувшись, мягко, по кошачьи шмыгнул следом.
Тьфу, паразит. Ну славааа богу. Явилися, не запылилися
Анна проснулась, потянулась слегка, вытягивая занемевшую спину, подошла к Геле, забрала хныкнувшую Ирку.
Ты язык то свой не корежь, не деревня, городская ведь. Да детей учить будешь потом «явилися». Следи за собой. И не поздно, сейчас по ночам сыро что-то, застудишься лечиться тут замаешься. И Гальку берегите, мужу то ее все не до нее, красавец.
Кругленькая, как шарик, в коротком платьице, обтягивающем уже довольно большой живот, Галя уже докатилась до них. Сзади, отстав на пяток метров, мерил берег длинными, как циркуль ногами ее муж, Владимир, красивый чернявый полу армянин полугрек.
Надо же, одни Володьки вокруг. Это нарочно, что ли?
Геля прыгнула в лодку, подала руку Галине.
Поехали. Эти голубки на второй пускай, когда отлюбятся.
Ночь была и вправду немного сыроватой, видимо собирался дождь. Мужчины потащили рыбу, ее было не так много, но поесть назавтра хватит. Гальку забрала Лина, та немного озябла и куксилась.
Геля медленно брела по улице к своему двору. Она не пошла огородом, хотелось немного пройти, подышать подумать. Тяжелый букет, скорее связка желтых, слегка пахнущих тиной кувшинок оттягивал руку, и она тащила его почти по земле, макая упругие пружинящие стебли в остывающий песок.
У палисадника ей перегородили дорогу. Кто-то сильно сжал руку, чуть выше локтя и развернул Гелю к себе лицом.
Здравствуй, раны, сыр дживэса?*
Руку отпусти, Лачо, больно.
Так и у меня болит, золотая, душу ты мне всю сожгла, жить как? Все убила, семью мою околдовала, ведьма.
Ты себя спроси, как это получилось. Ты ушел, не я. Да что ворошить прошлое, ушло оно, все давно сгорело. Отойди, дай пройти.
Мэ надживава битеро*, что напрасно слова тратить. Со мной пошли, ты не жена, теперь, не девка, тебе терять нечего. Пошли, будешь со мной.
Знаешь, милый. Кто раз предал предаст и еще. Нет!
Лачо прижал Гелю к забору, потянулся к лицу. Геля резко оттолкнула его в сторону, цыган чуть не упал, но удержался и влепил ей пощечину, хлестко и больно. Обомлевшая Геля на секунду, казалось, потеряла сознание, но быстро опомнилась и, сделав пару шагов назад, крепко зажала головки кувшинок в кулаке и стеблями, как хлыстом, стеганула парня по лицу. Потом, перехватив связку поудобнее, бешено била голове, плечам, куда попадет, выплескивая всю боль и обиду последних лет. Лачо неловко и как- то по-бабьи закрывался руками, выкрикивая какие то свои злые, цыганские слова. От ворот бежали Борька и Владимир.
раны, сыр дживэса?* красавица, как поживаешь?
Мэ надживава битеро* я без тебя не могу
Глава 5. Меры
Знаешь, как я устал? И еще у меня появилось нехорошая привычка. Я думаю
Думаешь?
Тот, кто сидел слева так удивился, что его большие, пушистые крылья встрепенулись, сделали один холостой взмах и слегка порозовели. От этого невольного движения ожил и пронесся мимо несильный, но прохладный ветерок, и тот, кто сидел справа, ухватился за край гладкой синей тверди и еле удержался.
Не маши так, что ты сквозняк устроил? Я и без того сегодня неважно себя чувствую. Да еще вот это думаю
Тот кто сидел справа красивый, хоть и слегка сутулый старик в пушистой безрукавке подвинулся поближе к тому, кто сидел слева. Странно посопел слегка длинноватым носом, отодвинул порозовевшее теплое крыло, чтобы оно не мешало своим трепетом и, наклонившись к самому уху, чуть поморщившись от того, что острый нимб уперся ему в щеку, прошептал: «Мне кажется, я неправильно поступаю. А Справедливость перестала быть Высшей»
В смысле?
Ангел так удивился, что развернулся всем своим полупрозрачным телом к Мастеру Меры и плотно сложил крылья, как озябший голубь.
Ты сомневаешься в Высшей Справедливости? В том, что Она есть?
Кто может сомневаться в Высшей Справедливости? Разве только глупец Нет, конечно. Просто я думаю, не слишком ли простыми мерами мы меряем Добро и Зло. Вот скажи мне! Ты всю жизнь жил праведно, любил Его, помогал бедным, не убивал, не прелюбодействовал. У тебя целый мешок добрых шаров, они не помещаются уже ни в твоем доме, ни в твоей душе. И вдруг ты украл пятачок у богатого. Тебе положен черный, ну или хотя бы серый шар?
Кто может сомневаться в Высшей Справедливости? Разве только глупец Нет, конечно. Просто я думаю, не слишком ли простыми мерами мы меряем Добро и Зло. Вот скажи мне! Ты всю жизнь жил праведно, любил Его, помогал бедным, не убивал, не прелюбодействовал. У тебя целый мешок добрых шаров, они не помещаются уже ни в твоем доме, ни в твоей душе. И вдруг ты украл пятачок у богатого. Тебе положен черный, ну или хотя бы серый шар?
Ангел качнул белокурой головой и улыбнулся.
Нет, я же у богатого и всего пятачок
А если ты украл все последние деньги у бедного?
Ну еще бы. Конечно положен. Ты зачем спрашиваешь?
А если ты украл все деньги у очень богатой одинокой старухи, и она пошла по миру на старости лет?
Ангел покачал нимбом, задумавшись, и нимб тоже порозовел, став одного цвета с крыльями.
Я б дал серый. Это же старушка, она теперь помрет с голоду.
А если бы ты ее деньги больному бедному бродяге с умирающим малышом на руках отдал, все, до копейки?
Ангел недовольно отодвинулся, привстал, взмахнул крыльями, хотел взлететь, но Мастер Меры крепко ухватил его за белую шелковистую кисть и не отпускал.
Погоди!
Ну С тобой тут не белым, черным станешь, хоть не слушай.
Я вот что еще думаю. У Добра мы меру придумали, у Зла. А любовь чем нам мерить? Она что? Добро или зло?
Ангел остановился, цвет его нимба еще усилился, и розовое сияние окрасило молочные облака.
Ты про какую любовь? Я знаю только одну! К Нему
Все равно. Ты мог бы ради этой своей любви убить? Только честно, не увиливай.
Ради любви к Нему я могу все!
И предать?
Ангелы не предают, ты зарапортовался, старик.
Ну все-таки
Я же сказал, я могу все!
А в моей книге, на странице триста тысяч сто двадцать пятой написано подожди
Старик привстал, и неуловимым движением что-то вытащил из кармана широких атласных панталон, подбросил вверх и залихватски дунул, скорее даже свистнул в сторону летящего предмета. Предмет еще в воздухе вдруг вздрогнул и раздулся, как мяч, вздрагивая и пырхая. На синюю твердь тяжело плюхнулась старая книга с засаленными страницами.
Вот, смотри. Триста тысяч сто двадцать пятая «За предательство тех, кто тебя любил, за предательство тех, кто тебе верил, за предательство земли своих отцов, за предательство матери и отца» ну тут много всякого еще предательства, «всем, без всяческого исключения дается серый свинцовый шар, единожды и навсегда».
Знаешь что?
Ангел сел, аккуратно свернул крылья и поманил старика. Когда тот опустился рядом, обнял его за плечи,
Нам с тобой думать не по чину. Мы с тобой солдаты Его. Написано, выполняй, сказано, делай. Думает пусть Сам. Смотри, там внизу, у них, какая заря. Любуйся.
И на фоне разгорающегося зарева восходящего солнца ещё долго были заметны две обнявшиеся фигуры. Одна слегка сутулая, с грустно опущенным долу длинноватым носом, другая статная, с волнистыми локонами и слегка подрагивающими пушистыми крыльями. Они сидели на краю тверди и задумчиво болтали ногами
***
Ты, конечно, дура, Аля, но я рад, что так получилось. Ребенок еще неизвестно чей, а ты та еще штучка. Я два года вкалывал, как шахтер в шахте, все для тебя, там у нас дом полная чаша, а ты тут хвост налево.
Виктор стоял перед дверью загса и говорил. Говорил нудно, долго, рубил краем ладони по стволу ни в чем не виноват ого молодого клена, упиваясь своей речью. Геля почти не слушала, думала о своем, разглядывая небольшие облачка, быстро несущиеся по небу. Этот человек в красивом полосатом костюме, гладко зализанными назад волосами и красным, мокрым сочным ртом был ей совсем не знаком. Она не понимала, что вообще ее может связывать с ним, и разве можно даже на секунду представить, что смешливая баловница Ирка с хитренькими зеленовато-карими глазенками и таким близким, родным теплом шелковистого тельца, имеет к этому дятлу какое-то отношение.
Алименты ты конечно можешь отсудить. Только доказать еще надо, что я отец. Она вон, кудрявая, как
Заткнись.
Чтоо? Ты это мне, Ангелина?
Геля подошла к Виктору вплотную, притянула его за галстук, близко прижала свое лицо к его лицу круглому и красному и близоруко вгляделась в его глаза.
Знаешь что! Иди ты в п
Виктор обалдело отпрянул, не веря своим ушам.
И забери в неё свои алименты!
Выйдя из загса, они с Виктором, не сговариваясь, пошли в разные стороны. Дойдя до старого заброшенного колодца в самом конце улицы, Геля зачем-то порвала на мелкие кусочки свидетельство о разводе, бросила его вниз и долго смотрела, как мелкие бумажки, быстро раскручиваясь в поднимающемся со дна потоке воздуха исчезают во влажной темноте.