А по-моему, очень даже ведёшь. Ишь, объявилась. Думаешь, ухватила благоприятный случай? Чёрта с два! А ну, давай-ка мне без уловок! Не уклоняйся в сторону, рассказывай про себя!
Да что рассказывать-то, что рассказывать? Вот глупый. Ты ведь и сам всё знаешь не хуже меня.
После этих слов она снова всколыхнула плечами и неожиданно легко упорхнула на кухню: нервно загремела там посудой, переговариваясь о чём-то с матерью.
Ма-а-аш-ш-ша-а-а, медленно повторил Чуб, силясь угнаться сопротивлявшимся умом за звуками своего голоса. По всей видимости, это серьёзно. Ма-а-аш-ш-ша да не на-а-аш-ш-ша-а-а
Тут определённо было над чем посмеяться. Но только со стороны. Ибо изнутри ситуации смеяться не возникало желания.
Он уже в который раз потёр ладонями лицо, словно эти настойчивые движения могли отвлечь от душевного зуда. Но раздражённое умонастроение ни на грамм не уменьшилось. Напротив, острая щетина, торчавшая из щёк и подбородка, добавила Чубу неприятное чувство как если б он вдруг нащупал в нескромной близости от себя отрастающие признаки постороннего человека нездоровой ориентации.
Но бриться не хотелось, да и не до того было. Прежде второстепенных процедур следовало разобраться с чумовым бредом, невесть за какие грехи свалившимся ему на шею в женском образе.
Чего я волнуюсь-то? сказал он себе. И, нервно швыркнув носом, развил мысль в направлении, близком к наиболее вероятному:
Не надо волноваться. Надо успокоиться и вернуться к памяти, а то сейчас всё безвидно. Я, конечно, на многое способный, но ведь должен и какую-никакую меру понимать.
Чуб не мог поверить в эту деваху с округлой попкой и крепко выдающимся бюстом.
Он не хотел даже предполагать, что может в неё поверить.
Но откуда тогда взялась эта Маша? Отчего она так по-свойственному грюкает посудой и переговаривается с матерью, будто в самом деле является членом семьи? Она не должна себя так вести, она вообще не может здесь находиться! И что такого знакомого почудилось ему во внешних формах девахи? Нет, если он и вправду подцепил эту бациллу женского рода, то где и когда? Вот же какая ерунда, просто замкнутый круг, чертовня, безлепица!
Чуб сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, как будто собирался нырнуть в глубокую воду. Однако успокоиться не удалось. В груди то начинало теплиться, то холодело. А в уме копошились восклицательные знаки и разное прочее, трудноизъяснимое, но однозначно склонявшееся в протестную сторону. Вместе с тем подлый червь сомнения подгрызал его мозг и высасывал волю к сопротивлению неясным обстоятельствам. Всё позади было неопределённо и впереди то же самое.
Чуб не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни ему доводилось попадать в более глупое положение. Ни дать ни взять переплёт.
Самым простым казалось пойти со двора куда-нибудь выпить водки или хотя бы пива, дабы прояснилось в голове и мысли отыскали верное направление к правде. Но денег не было, чтобы отправиться в магазин, а на кукиш ничего не купишь. У бати в заначке наверняка припасён самогон так ведь и просить смысла нет: он не поделится ни под каким соусом, хоть ты его пластуй на тонкие шматки или пришпандоривай к стене гвоздями. Куркуль, одно слово. А без вспомогательных средств Чубу с трудом верилось даже в собственную достоверность как если б он являлся своим несуществующим братом-близнецом, похожим на факт материального мира только внешней оболочкой, а на самом деле противоположным не только самому себе, но и всему, до чего только можно дотянуться воображаемыми руками.
Он словно присутствовал на случайном самодеятельном спектакле, в котором сначала совсем не собирался принимать участие, а предполагал просто поглазеть на ненастоящую жизнь, но вдруг сам не понял, как его схватили за руки и выволокли на сцену; и теперь оставалось лишь теряться в догадках, представляя себя дурак дураком и ожидая развития событий.
Подойдя к накрытому клеёнчатой скатертью круглому столу, Чуб взял с тарелки запотевший солёный огурец. Решительно откусил большой кусок и захрустел упругой, напитанной живительным рассолом мякотью спасительного овоща. Тошнота немного отпустила.
Пути, который мог бы привести его к благополучному прояснению своего внутреннего содержания, Чуб не видел. Хреново. И как ни мудруй, ничего положительного из сложившихся обстоятельств не вываришь.
Тогда он вытряхнул из головы обман мыслей. И огляделся по сторонам, словно выбирая место, где легче дышать. Вся атмосфера в родительской хате, казалось, была пропитана незримым беспокойством и никому не нужным мученичеством. Хоть влево, хоть вправо везде одинаково, некуда податься.
А вскоре деваха снова появилась в комнате с кастрюлей дымящейся варёной картошки в руках.
Ты кто? торопливо поперхнувшись недожёванным огурцом, повторно спросил он.
Мария, еле слышно пролепетала она с видом ребёнка, опасающегося родительского рукоприкладства.
Да знаю, будь ты неладна, Чуб шагнул к ней. Заладила одно и то же: Ма-а-аша, Мари-и-ия! Ввалилась, как мышь в короб, и талдычишь! Что толку мне от твоего имени? Говори пространственней, не ухудшай своё положение! В какую историю ты меня втравила?
Как это втравила? Откуда такие подозрения у тебя появились ни с того ни с сего? Почему вдруг втравила?
Ну впутала!
Да никуда я тебя не втравливала и не впутывала, ты ведь сам за нас двоих всё решил.
Что такое сам? Какое такое за нас двоих? Учти: меня на мякине не проведёшь и на разные бабьи штучки не купишь! Потому с панталыку-то не сбивай, я тебя вмиг раскушу и выплюну! На одну ладонь положу, а другой пришлёпну мокрого места не останется!
Да не собираюсь я сбивать тебя с панталыку.
Вот и говори давай, не тяни волынку. Не бреши только, а объясняй как есть по правде! Кто ты такая и откуда взялась в нашей хате? За каким бесом вокруг меня натираешься?
Как это кто я такая? удивилась деваха. Что значит вокруг тебя натираюсь? Ни фига себе, вот это да! Ты что же, в самом деле ничего не помнишь про нас, Коленька? Да мы с тобой вроде как ну, живём теперь. Вместе.
Она сделала новое движение исчезнуть в сторону кухни; однако Чуб невзирая на то что ему совсем не хотелось воспринимать незнакомку многозначительно подтолкнул ногой стул, приказав твердокаменным голосом:
Сядь-ка!
Она покорно опустилась на краешек стула.
Значит, живём вместе, говоришь? он раздражённо поддёрнул вверх сползавшие трусы. А ну, быстро рассказывай всё по порядку, падла. И не вводи меня в сомнения, это опасно для твоего здоровья. Что здесь было? Как вышло, что тебя ко мне прилепляют с брачными намерениями? Откуда ты приблудилась, такая козня кривоколдобная? И вот ещё что: не говори необдуманностей. Повторяю: гусь свинье не товарищ, потому всё по правде прозвучивай, не забивай мне голову дурными придумками!
Повисла пауза умеренной продолжительности. Видимо, деваха собиралась со словами, дабы представить всё, что ей требовалось, в максимально удобоваримом свете.
Да что ты, в самом деле, не сердись, Коля, наконец выговорила она, потупившись. И совсем это не козня, а просто нормальный ход жизни, у многих так бывает. Ты же в отпуск два месяца назад приезжал? Приезжал, сам знаешь. Выпивали у меня вместе с дружками твоими помнишь, после дискотеки? Нет, ну в самом деле, долго выпивали и песни пели, ты не можешь не помнить. А потом ещё у тебя выпивали были у нас портвейн и амаретто, помнишь?
Ну неопределённо склонив голову набок, Чуб почесал живот и ощутил, как от шеи вниз по спине извилисто покатилась одинокая капля пота. Ты толком-то говори, по делу. Дальше что было, едят тебя мухи, а?
Да как же, оживилась собеседница. Выпивали у тебя долго. И ночевали тут с тобой она помедлила вместе Вот.
Ну?
Да что ты заладил: ну да ну! рассердилась она. Прямо совсем будто память отшибло. Я ведь рассказываю Когда твоя наша мама утром стала ругаться помнишь? что нечего, мол, водить к ней в дом потаскух, ты разозлился и сказал, что я не потаскуха вовсе, а как раз наоборот, девушка приличная, и ты, может быть, завтра собираешься на мне жениться, как положено честному человеку.
Ну? настойчиво поторопил Чуб Марию и потрогал её лицо, как бы проверяя подлинность непредвиденного явления, представшего перед ним в искривлённом ракурсе. Укорачивайся ближе к делу!
А я и укорачиваюсь ближе некуда! встрепенула голос деваха в ответ на его недоверие. Но тотчас осеклась и сузилась взглядом, как загнанная мышь:
Потом мы с тобой снова пили.
Долго?
Днём и вечером, и всю ночь с обречённой старательностью продолжила она. И принялась теребить полу халата, полунечаянно приподняв её над загорелой ногой сантиметров на десять выше колена: