Но жениться?
Нет-нет, рассматривать подобную возможность Чуб не собирался ни в коем разе. Чтобы человека взяли и обратали из-за одноразовой нетрезвой промашки вот так, сделав по утрянке твердокаменные выводы о его мимоходно-шутейном намерении? Да ну их всех, и отца с матерью, и эту Машку чумоголовую. Ишь, прицепились всей сворой, ни за что ни про что вознамерились отобрать у Чуба волю! А во главе этой бешеной своры кто? Да конкретная Машка, мозгожопая сущность женского рода, вообразившая, будто умудрилась залучить в хитросплетённую сеть ни в чём не повинного дембеля, принесённого случайным течением навстречу её объятиям в неосторожную минуту! Старалась-расстаралась, в одно ухо влезла, в другое вылезла!
Бракосочетаться Чубу претило. Даже если ему и случилось ляпнуть матери сдуру что-нибудь ошибочное, такие слова определённо ничего не значили. Он дорожил своей свободой и не желал расставаться с ней даже под страхом неудобоваримой ситуации и дремучего родительского презрения.
Однако что делать в практическом наклоне? В какую сторону разрешиться сомнениями? Чем смирно ждать злосчастья и драмы, уж лучше совершить хоть что-нибудь, пусть бессмысленное и бесполезное, пусть до крайней степени нелепое и смехотворное, лишь бы не позорное. Но что конкретно? Сердитый волк в капкане сам себе лапу отгрызёт, а в руки охотнику не дастся. Но Чуб не до такой степени ощущал в себе животную природу, чтобы решиться на подобное.
Наилучшим сейчас казалось сесть в первый подвернувшийся рейсовый автобус или без разницы в поезд скорого следования, чтобы забыть обо всём, уехав куда попало. Это ведь просто замечательное спасение для ума и тела: развалиться подле толстого стеклооконного прямоуголья и, без усилий перемещаясь навстречу новой жизни, глядеть, как снаружи знакомая местность уплывает назад, в скудное и во всех отношениях малоприятное прошлое, к чертям собачьим!
Жаль, что подобный выход из положения невозможен. Ибо на любую, даже недалёкую поездку требуется денежное подкрепление; а ему-то как раз, хоть убейся, неоткуда возникнуть. Чубу легче было умереть, чем представить себя удовлетворительным для мало-мальски существенного путешествия.
Но не кончать же с собой, в самом деле. Хоть в знак протеста, хоть ради иных примечаний всё равно без смысла. Если на то пошло, это жизнь, а не киношка, где широкими реками проливают человечью кровянку ради собственного удовольствия.
Мысль о смертовращательном выходе из нелепой ситуации бросила мозговые движения Чуба в новую сторону. Подумалось: может быть, на самом деле он уже давно умер от чрезмерного алкоголя, под колёсами поезда, в проскользнувшей мимо смысла простодушной драке, да мало ли ещё по какому поводу, и теперь просто не осознаёт этого факта, продолжая жить по инерции в своём воображении? Вот ведь курица, бегающая по двору с отрубленной головой она тоже вернее верного недопонимает, что ей назначена простая куховаренная дорога в суп или в борщ, а не к грядке с жирными дождевыми червями и жужелицами, муравьями и гусеницами, стрекозами и кузнечиками. Разве Чуб в своём материальном основании превосходит курицу? Абсолютно не превосходит, смешно даже надеяться на лучшее мнение. Человек-Чуб и птица-курица одинаковые живые существа, рождённые насмешливой природой для радости и прочих счастливых ощущений, однако так и не получившие возможности понять, в чём они содержатся, не научившиеся отличать одно от другого, другое от третьего, а третье от четвёртого, пятого, шестого, седьмого и бесконечно-хрен-его-знает-какого
Сигарета обожгла пальцы. Вздрогнув, Чуб выронил её; но тотчас поднял, бережно зажал между двух сложенных наподобие пинцета спичек и сделал ещё несколько аккуратных затяжек. Потом стало печь губы, и он с сожалением выбросил крохотный окурок.
«Меня хотят загнать в тупик, в западню, в безвылазную яму, подумалось со справедливой вибрацией в душе. Надо прогнать дурную бабу сейчас же, чтобы вздохнуть с облегчением. Ох, в недобрый час я с нею встретился. Вокруг чересчур много гнилых обстоятельств, которые осложняют мои дела Хоть про всякий случай ума не напасёшься, но где такое видано, чтобы за человека чужой волей решали подобные вещи? Это невозможно! Даже если меня поймали на неосторожном слове в слабую минуту и что же? Я ведь не раб им всем. Я человек свободный, ничем не скованный, потому никто не может меня прикрепить к этой Машке бессогласно. Ишь, фря, вырядилась в халатик распашонистый: соблазн устраивает. Ловко взялась за дело, нечего сказать. А подставишь ей шею так насядет, ясный пень. Нет, нельзя подставлять, совершенно нельзя. Выгоню прилипалу, чтобы соответствовала действительности и не пыталась вышибить меня из колеи! Пусть возвертается к родителям или куда ей надо ещё! Пусть разыскивает себе другого жениха, поспособнее насчёт семейного интереса!»
Впрочем, возмущённого запала хватило ненадолго. Миновало полминуты или менее того, и вся решимость слетела с Чуба, как при порывистом ветре слетает шляпа с головы праздного незадачника, гуляющего в открытом поле. Ведь отец скорей его самого попрёт со двора вон как он раздраконился, на работу чуть не взашей гонит, козёл! А что ему скажешь? Ничего.
Отринув притягательные по своей простоте мечты о лёгком освобождении, Чуб рассудил:
Я не должен показывать ей свои чувства и понятия. Никому не должен, пока сам не определюсь, как действовать. А что? По-моему, это нормально, когда мужики и бабы, и дети, и родители стараются не обнаруживать друг перед дружкой натуральные чувства, так безобиднее. А может, большинство людей вообще не испытывает ничего особенного, это тоже нормально. Другое дело, если человек как следует выпьет водки. Вот тогда у него обязательно появляются и чувства, и понятия, и ещё много такого, о чём он раньше даже представить не мог. Иной раз столько всего появляется, хоть святых выноси, и тогда он валяет напропалую что бог на душу положит. Эх, мне бы сейчас водки или пива, или ещё чего-нибудь
С этими словами он поднял руки, посмотрел на свои ладони недоумевающим взглядом, будто они, перестав принадлежать ему, перешли в собственность неустановленной личности, и медленно закрыл ими лицо.
Понимать себя бесправным жителем в родительской хате было тоскливо.
Снова безнамеренным взрывным промельком вспомнился образ нежелательной Машки-Марии.
Прочехвостить бы её! восклицательно бормотнул себе под нос Чуб. А потом распушить и отжучить как сидорову козу!
Однако это ничего не решило в практическом отношении. И он, конечно, понимал ничтожность своего порыва. Прогнать, прочехвостить, отжучить, разные слова и чувства чепуха, которая колобродит внутри его головы просто так, бездейственно и слабодостаточно. И ничего, кроме этой чепухи, не сыскать без сторонней помощи или хотя бы подсказки.
Но помощи не было, в том-то вся штука. И подсказки тоже ниоткуда не предполагалось. Чуб словно стоял в лесу на краю поляны, которую надо перебежать, однако боязно и нет ни сил, ни охоты, а больше-то всё равно никак, ведь не вырастут же у него одноразовые крылья, чтобы преодолеть открытое пространство.
Как дальше существовать? Чем руководствоваться хотя бы в обозримом приближении?
Обширное полотно грядущего до сих пор представлялось Чубу умозрительным построением, имеющим под собой довольно слабую почву. А теперь получалось, что он тешил себя ленивым обманом, не желая напряжения сил однако жизнь взяла своё и заставляет срочным образом начать её раскройку в более конкретных рисунках, удобопонятных не только для Чуба, но также для отца и матери, с их форменным идиотизмом и разными требованиями воспитательного характера.
Взмокший от неприятных раздумий, он отнял руки от лица. Через мгновение, словно живой символ постороннего случая, из воздуха вывалилась ему на колено божья коровка. Несколько секунд Чуб, не тратясь на мысли, прислушивался кожей к тому, как непредвиденное существо ползало, щекотно перебирая лапками волоски на его ноге. Потом заметил риторическим голосом со стороны это выглядело, словно человек с расстроенным мозгом обращается к собственной тени:
Безглуздая насекомая. Могу ведь тебя прихлопнуть от нехрен делать и какой тогда будет смысл в твоей жизни? Летаешь-летаешь, а толку? Останется мокрое место вот и вся оконцовка. Довольная тогда будешь, дурья башка?
Однако несмотря на сказанное, Чуб не стал уничтожать хлипкую тварь. Просто несильным щелчком пальцев отправил её обратно в атмосферное пространство. Малость не долетев до земли, божья коровка расправила крылья и взмыла ввысь. Улетела в пустоту по своим неразличимым интересам.
Сам ты придурок рода человеческого! Хоть бы руки помыл от своего табачища, прежде чем раздавать щелбаны направо-налево. Ничего, рано или поздно тебя жизнь тоже приласкает от души ни от кого тогда не дождёшься жалости, даже не надейся! такое, вероятно, могла бы сказать она, удаляясь прочь. Или нечто в подобном роде, если б имела в запасе звуки, из которых складывают слова и предложения, доступные человеческому слуху. Однако сколько-нибудь удовлетворительных звуков божьей коровке взять было неоткуда, потому её настроение оказалось невыговоренным, и Чубу оставалось лишь догадываться о нём.