Это грязная работа, однажды заверила Флосси Мэдж Синглтон. Я торгую своей глупой мордашкой. Не вижу, чтобы я чем-либо отличалась от этих бедолаг. Они шли домой после вечернего представления в театре. Не окажись я на бобах, никогда бы этим не занялась. Брошу, как только смогу себе позволить.
Постараюсь чуток ускорить, намекнула пожилая женщина. Когда катишься под гору, не всегда можешь остановиться там, где хочешь. Чем дальше, тем она обычно круче.
Мэдж попросила Джоан прийти пораньше, чтобы они могли поболтать до появления остальных.
Я пригласила немногих, пояснила она, вводя Джоан в тихую, отделанную белым гостиную, выходившую в сад. Мэдж занимала несколько покоев в Грейс-Инн18 на пару с братом, который был актёром. Однако выбрала их с тщательностью.
Джоан пробормотала слова благодарности.
Мужчин я не пригласила, добавила Мэдж, устроив Джоан в мягком кресле перед камином. Боялась привнести неверный элемент.
Скажите, попросила Джоан, мне часто придётся сталкиваться с подобными вещами?
О, такое всегда происходит там, где мужчины и женщины работают вместе, ответила Мэдж. Это неудобство, однако, с ним приходится сталкиваться.
Похоже, у природы в голове только одна-единственная мысль, продолжала она после паузы, когда речь заходит о мужчинах и женщинах. С животными более низкого порядка она обошлась благосклоннее.
У мужчины больше интересов, возразила Джоан, тысяча прочих соблазнов, которые его отвлекают. Мы обязаны культивировать его более утончённые инстинкты.
Это вопроса не снимает, проворчала Мэдж. Всегда говорится, что художник тот, кто работает мозгами, эти самые мужчины, у которых утончённые инстинкты самые сексуальные.
Она сделала руками нетерпеливое движение, характерное для неё.
Лично мне мужчины нравятся, продолжала она. Они замечательным образом умеют наслаждаться жизнью: в точности, как собака, хоть мокрая, хоть сухая. Мы же всегда щуримся на облака и переживаем о наших шляпках. Было бы так приятно смочь подружиться с ними.
Я не хочу сказать, что это всё их вина, говорила она дальше. Мы делаем всё возможное, чтобы привлечь их тем, как одеваемся. Кто-то сказал, что для каждой женщины каждый мужчина потенциальный любовник. У нас не получается об этом не думать. Даже когда ещё не знаем об этом. Нам никогда не удастся цивилизовать природу.
Она не доведёт нас до отчаяния, засмеялась Джоан. Она тучнеет, бедняжка, как выразился Уистлер. Мы миновали ту фазу, когда всё, что бы она ни делала, кажется нашим детским глазам правильным. Теперь мы отваживаемся её критиковать. Это показывает, что мы растём. Позднее она будет учиться у нас. В глубине души она милая старушенция.
К вам она вполне благосклонна, ответила Мэдж, отвлекаясь. В её тоне не было раздражения. Полагаю, вы знаете, что в высшей степени красивы. Вы настолько к этому безразличны, что иногда у меня возникают сомнения.
Я не безразлична к красоте, ответила Джоан. Я рассчитываю на её помощь.
А почему бы и нет, продолжала она с вызовом, хотя Мэдж молчала. Она такое же оружие, как и любое другое знание, интеллект, храбрость. Бог наградил меня красотой. Я буду пользоваться ей, служа ему.
Они, две эти женщины, представляли собой в тот момент любопытную физическую разницу. Джоан, лучезарная, безмятежная, сидела в кресле прямо, чуть запрокинув голову, её красивые руки сцеплены с такой силой, что под гладкой белой кожей проступали изящные мускулы. Мэдж, наморщив брови, наклонилась вперёд, будто пресмыкаясь, а её тонкие нервные пальцы тянулись к огню.
Как понять, что служишь богу? спросила она после паузы, явно не столько Джоан, сколько себя. Это так трудно.
Почувствовать, объяснила Джоан.
Да, но разве они все этого не чувствовали? задумалась Мэдж. Она как будто по-прежнему спорила скорее с собой, нежели с Джоан. Ницше. Я читала его. Создаётся общество Ницше, чтобы читать о нём лекции распространять его здесь. Элеонор занята этим по горло. Мне это представляется ужасающим. Каждая фибра моей души восстаёт против него. Однако они все совершенно убеждены в том, что он грядущий пророк. Должно быть, он уверовал в то, что служит богу. Если бы я была воином, то ощущала бы себя служащей богу, пытаясь его низвергнуть. Как мне понять, кто из нас прав? Торквемада Калвин, продолжала она, не давая Джоан возможности ответить. Теперь их заблуждения очевидны. Но в то время миллионы людей верили им чувствовали, что через них вещает божественный голос. Жанна ДАрк! Представьте себе смерть за то, чтобы водрузить такую штукенцию на трон. Это было бы смешно, если б не было так грустно. Вы можете сказать, что она прогнала англичан спасла Францию. Но ради чего? Варфоломеевские ночи. Опустошение Пфальца Людовиком XIV. Ужасы французской революции, закончившейся Наполеоном и теми мучениями и маразмами, которые он оставил в наследие Европе. История справилась бы гораздо лучше самостоятельно, если бы бедное дитя оставило её в покое и занималось своими овечками.
А не приведёт ли подобный ход мыслей к тому, что никто вообще ничего не будет делать? возразила Джоан.
Полагаю, это будет означать застой, согласилась Мэдж. И всё же я не знаю. Разве нет сил, которые движутся в правом направлении и взывают к нам о помощи не насилием, что только мешает тормозит их, но тихой расчисткой пути для них? Вы понимаете, что я имею в виду. Эразм всегда говорил, что Лютер мешал реформации тем, что возбуждал любовь и ненависть. Она неожиданно умолкла. В её глазах стояли слёзы. О, если бы только бог мог сказать, чего хочет от нас! почти воскликнула она. Воззвал к нам трубными звуками, которые разлетелись бы по всему миру, призывая нас занять ту или иную сторону. Почему он не умеет разговаривать?
Умеет, ответила Джоан. Я слышу его голос. Есть вещи, которые я должна сделать. Заблуждения, с которыми должна бороться. Правота, которую я никогда не должна оставлять, пока она ни восторжествует. Губы её были приоткрыты, грудь вздымалась. Он взывает ко мне. Он вверил мне свой меч.
Мэдж некоторое время молча взирала на неё.
Какая вы уверенная, сказала она. И как я вам завидую!
Они поговорили на бытовые темы. Джоан обустроилась в меблированных комнатах на тихой улочке симпатичных домиков георгианской эпохи сразу за аббатством. Член парламента с женой занимали нижние этажи. Домовладелец ушедший на покой дворецкий и его супруга, ограничивались подвальным и чердачным помещениями. На оставшимся этаже квартировал застенчивый юноша поэт, как предполагала домовладелица, хотя и не была уверена. Как бы то ни было, он носил длинные волосы, жил с трубкой во рту и до утра не тушил лампу. Джоан до сих пор не поинтересовалась его именем. Она дала себе слово наверстать упущенное.
Они обсудили бюджетные возможности. Джоан подсчитала, что протянет на две сотни в год, откладывая пятьдесят на платья. Мэдж сомневалась, будет ли этого достаточно. Джоан настаивала, что у неё «стандартный размер», и она сможет подбирать «модели» на распродаже. Однако Мэдж, сравнивая её с собой, была уверенна в том, что она слишком дородная.
Вы обнаружите, что одеваться дорого, сказала она. Дешёвые вещи будут сидеть на вас плохо. А было бы полнейшей глупостью, даже с деловой точки зрения, не воспользоваться всеми вашими преимуществами.
Мужчины охотнее восторгаются хорошо одетой женщиной, чем даже красавицей. Таковым было мнение Мэдж. Если вы войдёте в кабинет неряшливой, вас растопчут. Заверьте их в том, что цена, которую они вам предлагают, не позволит вам неделю ходить в перчатках, и им станет стыдно за себя. Нет ничего недостойного в том, чтобы издеваться над бедняками, но если вы не симпатизируете богачам, на вас клеймо среднего класса. Она рассмеялась.
Джоан забезпокоилась.
Я сказала папе, что попрошу у него только две сотни в год, объяснила она. Он поднимет меня на смех за то, что я не знаю, чего хочу.
Я бы ему в этом не мешала, посоветовала Мэдж. Она снова стала задумчивой. Мы, капризные девушки, с нашими нововведениями и независимостью, полагаю, и без того достаточно задеваем старую гвардию.
Зазвонил колокольчик, и Мэдж сама открыла дверь. За ней оказалась Флосси. Джоан не виделась с ней со времён Джиртона и была удивлена её молодёжным «обмундированием». Не дожидаясь встречных выпадов, Флосси первой встала на свою защиту.
Та революция, которую дожидается мир, пояснила она, обеспечит каждого мужчину и каждую женщину доходом в полторы сотни в год. Тогда мы сможем позволить себе быть благородными и возвышенными. А пока девять десятых всего того недостойного, что мы делаем, проистекает от нашей необходимости зарабатывать на жизнь. Полторы сотни в год уберегут нас от дурного.
А не останется ли для нас тогда соблазнов в виде брильянтового ошейника и легкового автомобиля? поинтересовалась Мэдж.
Только для по-настоящему порочных, отпарировала Флосси. Это будет нас классифицировать. Тогда мы сумеем видеть разницу между баранами и козлами. Сегодня мы в одной куче: безбожники, которые грешат напропалую из одной лишь жадности и ненасытности, и праведники, вынужденные продавать своё право первородства с его добрыми порывами за порцию мяса с картошкой.
Ага, социалистка, заметила Мэдж, занимавшаяся чаем.
Флосси эта мысль явно потрясла.