Гаухар открыла шкаф, чтобы положить на место классный журнал. Она ничем не выдала себя, хотя сразу поняла, что собеседницы судачили о ней. И разговор, видать, шёл недобрый. Но чем могла бы ответить Гаухар? Это было одно из тех нелепых положений, когда человеку и следовало бы заступиться за себя, но он ничем не может доказать, что сплетничали именно о нём. В подобных случаях самое благоразумное промолчать, сделать вид, что тебя совершенно не интересует вздорная болтовня. Гаухар так и сделала. Она с достоинством покинула учительскую.
Ещё задолго до этого случая Гаухар чувствовала, что Фаягуль за что-то невзлюбила её. Допытываться, выспрашивать, за что именно, было не в характере Гаухар. Набиваться Идрисджановой в подружки не собиралась. На людях обе они не выказывали взаимной отчуждённости. Оставаться же с глазу на глаз избегали. «Эта ненавистница не существует для меня», ещё раз сказала себе Гаухар. На том вроде бы и успокоилась.
Но вот ей стала известна вся история с получением квартиры родственниками Фаягуль Каримовыми. Фаягуль, как прежней их жиличке, досталась в этой квартире отдельная хорошая комната. И тут нельзя было забыть, что Джагфар, по просьбе Дидарова, хлопотал в райсовете за Каримовых. Следовательно, вольно или невольно хлопоты его распространялись и на Фаягуль. Как не связать все эти факты в один узел? А если Джагфар заведомо знал, что он должен облагодетельствовать и Фаягуль? Значит, можно предположить Как только Гаухар начинала думать об этом, буря возмущения и прежней острой ревности поднималась в её груди.
Ко всему прочему до Гаухар стали доходить слухи, что Фаягуль не первый день злоязычничает о ней. А в последнее время не стесняется болтать о том, будто между Гаухар и Билалом Шангараевым «что-то было, возможно, и сейчас кое-что есть». Сперва это взорвало Гаухар. Она готова была при первой же встрече выговорить Фаягуль всё, что накипело. Но тут она вспомнила, что ещё в прежние времена говорила мужу о навязчивых признаниях Билала Шангараева. Джагфара эти признания жены ничуть не расстроили. Он шутливо заметил: «Наверно, парень ищет жён, которым успели примелькаться мужья. Надеюсь, я ещё не зачислен в их разряд?» Этот ответ успокоил Гаухар. Помнится, она даже с гордостью подумала о Джагфаре: «Вот ведь какой молодец муж у меня, настоящий мужчина, не обращает внимания на сплетни. Что там ни говори, а уважающий себя и жену мужчина это незаурядный человек, возле него и жене дышится легче».
У неё и сейчас отлегло от сердца. Нечего надоедать Джагфару ещё одним напоминанием о сплетнях Фаягуль. Да и есть ли у неё самой серьёзный повод ревновать Джагфара? Ведь он так снисходительно и благородно отнёсся к её признаниям об ухаживании Билала.
Вероятно, другая женщина, менее ранимая и более сдержанная и скрытная, нежели Гаухар, на том и остановилась бы. Но характер Гаухар требовал прямых и последовательных решений. После зрелых размышлений она рассудила так: рано или поздно муж всё равно узнает о её непримиримой вражде с Фаягуль Идрисджановой ведь вражду эту уже теперь кое-кто замечает. Почему же она должна так долго молчать? Надо всё высказать Джагфару. Пусть это получится не совсем складно, зато правдиво. И он не будет потом упрекать её в неискренности.
Не исключено, что она всё же помедлила бы с этим разговором, последствия которого трудно было предвидеть. Но неожиданно она вспомнила об одном случае в их семейной жизни.
Однажды, на второй или третий год её замужества, Гаухар сочла принципиально необходимым объясниться с мужем, на её взгляд, по очень серьёзному поводу. Слово за слово она так разожгла себя, что потеряла контроль над собой и уже не щадила Джагфара.
Подумай только, запальчиво говорила она, ты неправильно живёшь! Ведь ты бывший комсомольский работник. И в институте, говоришь, четыре года был комсоргом. Так неужели за последние пять-шесть лет в тебе совершенно потух комсомольский огонёк?! Ты ведь теперь почти никакого участия не принимаешь в общественной работе. Это очень плохо, Джагфар! Это значит морально зачахнуть!..
Он выслушал её очень спокойно, потом рассудительно ответил:
Вряд ли следует горячиться тебе, Гаухар. Для нашей малочисленной семьи вполне достаточно того, что ты общественно активна. Ведь я пишу кандидатскую, не забывай этого. Дело, сама знаешь, очень нелёгкое. К тому же годы не останавливаются, жизнь тоже. А человек? Он ведь соответственно меняется. Вчерашние мерки для него сегодня уже не подходят. Что такое комсомольская активность в сравнении с движениями науки! С её всё возрастающим влиянием на жизнь! Подожди, вот защищу кандидатскую
Но Гаухар уже не могла остановиться:
Разве я против того, чтобы ты рос, совершенствовался в науке? Будем откровенны! Ты ведь только прячешься за науку, произносишь весомые, красивые слова. Да, да! Посмотри-ка на себя внимательней. Это верно, знания у тебя прибавляются. Но только формально! В быту, в привычках ты пятишься назад, готов скатиться в болото мещанства. И что наиболее печально сам не замечаешь этого!.. Погоди, не перебивай и не улыбайся так иронически. Тебя прельщает погоня за удобствами, за благополучием в жизни: «Вот защищу кандидатскую меня повысят в должности, увеличат зарплату, заживём тогда на широкую ногу». Это уж и не знаю, что сказать Это измена нашим комсомольским традициям! Бегство от самого себя, от современности!..
В пылу спора Гаухар не выбирала слов. Говорила искренне, она действительно хотела добра Джагфару и себе. Но по горячности своей и молодости не умела достаточно серьёзно аргументировать эти мысли, впадала в противоречия, была наивна.
К чести Джагфара, он не обиделся на её необдуманные выпады, не позволил ни грубостей, ни даже колкостей со своей стороны, только усмехнулся сдержанно и ответил с достоинством:
Надо поосторожней бросаться словами, Гаухар. Говорят, злоба вытесняет ум. Под горячую руку чего не наговоришь друг другу. Не правда ли?.. Подумай хорошенько разве личное благополучие обязательно мешает человеку быть активным? И разве я, будущий научный работник, не принесу больше пользы, чем теперь? Главное умей сочетать личное с интересами коллектива.
Говоря всё это, Джагфар с некоторой тревогой, даже с испугом ловил себя на мысли: ведь он обманывает сейчас и себя и Гаухар, будущее своё он теперь представляет как, прежде всего, удачную карьеру, выгодное продвижение по службе. Прежняя комсомольская увлечённость высокими идеями уже не волновала его черствеющую душу, в этом Гаухар права. И надо ему почаще оглядываться на себя, следить за своим поведением, за высказываниями на людях, чтобы не подвести самого себя.
Гаухар не заметила этого внутреннего испуга мужа, а его возражения приняла за чистую правду. Она позавидовала, с каким обезоруживающим спокойствием и достоинством держался Джагфар. И ей стало стыдно за свои не совсем обоснованные нападки на него. Надо признать, она допускала в своих обличениях и крайности, и даже грубость. А через минуту-другую Гаухар принялась извиняться перед мужем. Говоря попросту, она ведь только одного хочет чтобы Джагфар не был в стороне от общественной жизни коллектива.
И Джагфар ещё раз показал своё благородство и великодушие поблагодарил жену за то, что сумела понять его. Он не подчёркивал своё превосходство, не читал ей скучных нотаций. «Вот видишь, как неуместна бывает запальчивость в серьёзных разговорах». Он снисходительно, ласково улыбнулся, только и всего.
Случай этот послужил тогда некоторым уроком для Гаухар. Она вынуждена была признаться в неуравновешенности собственного характера, одновременно стараясь перенять от Джагфара его внутреннюю собранность. Кажется, впервые возникло у неё зрелое женское суждение: что там ни говори, мужчина всё-таки «глава» семьи, коренник; Джагфар без напоминаний принял на себя заботы о будущем благополучии жены.
С другой стороны, спор их не прошёл бесследно и для Джагфара. Он как-то подтянулся и, к удовольствию Гаухар, стал бывать на собраниях, даже выступал иногда, проявив себя неплохим оратором.
Как только Гаухар вспомнила о тогдашней перемене в поведении мужа, она окончательно решила: «Нечего медлить, выскажу ему всё о Фаягуль, на пользу пойдёт». Она ещё не знала, упомянет ли о самом неприятном о своих ревнивых подозрениях. «Ладно, по ходу объяснений видно будет, что сказать, о чём умолчать».
Казалось, всё правильно было в её рассуждениях, но одного обстоятельства она не захотела принять во внимание: после того случая прошло несколько лет.
Когда Гаухар вернулась из школы домой, Джагфара ещё не было. Да, сегодня у него лекция на заводе. И опять, как и раньше, при мысли о заводе ей вспомнился Исрафил Дидаров, а вместе с ним и Фаягуль. В груди что-то кольнуло. Но сейчас же это почти болезненное ощущение прошло. Наверно, она уже привыкла и примирилась с тем, что Джагфару приходится бывать на заводе. Вот только Фаягуль занозой торчала в сердце.
Она неторопливо сняла шубку, устроила её на вешалку, привычно поправила перед зеркалом причёску. Не могла не отметить при этом: щёки у неё раскраснелись от мороза, горят, как бывало в девичестве. Ей было приятно видеть это, и последние невесёлые мысли забылись. А не приняться ли за неоконченную картину, пока Гаухар одна в квартире? Давненько уж она не брала кисть в руки, наверно, и краски-то высохли. Нет, пока отложим картину, настроение, пожалуй, не совсем подходящее. Вон в окно видна предвечерняя Казань. Как красиво и легко бесчисленные струйки дыма взвиваются к небу; в окнах громадных каменных зданий пламенеет отражение закатного солнца; чуть подальше видны ажурные краны; на улицах суетливое движение машин и пешеходов.