И Ханафи вынужден был с ним согласиться.
Правильные у тебя догадки, Газинур. Стройки нашей страны требуют много людей, сказал Ханафи, не спуская глаз с сияющего улыбкой лица парня. Горечь, оставшаяся у него на душе после разговора с Салимом, постепенно развеивалась. Только речь идёт не о шахте и не о каменоломне, а о леспромхозе. Поедешь?
А почему нет, Ханафи-абы? ни на минуту не задумался Газинур. Только об одной вещи я хочу спросить, Ханафи-абы. Старики говорят: «Прежде чем пуститься в путь, спроси о попутчиках, прежде чем купить дом, спроси о соседях». Дом у меня есть, соседи хорошие, а вот кто будет моими товарищами?
Будь твой язык из рогожи, давно бы он у тебя износился, Газинур улыбнувшись, покачал головой Ханафи. Только что ушли отсюда, дав согласие ехать, Гарафи-абзы, Хашим, Газзан
Раз Гарафи-абзы с Хашимом едут, я не останусь. А куда ехать и когда?
На Урал, в Соликамские леса. Через неделю-другую надо будет выезжать.
Так скоро? А почему не с осени? Уборка ведь приближается. Не трудновато ли будет, Ханафи-абы, если мы уедем?
Конечно, трудно бывает, если рота теряет отделение. Но ведь она всё равно выполняет задачу, Газинур. А если колхоз будет гнуть только свою линию, мы далеко не уедем. Вспомни, сколько машин даёт нам город! Давно ли вы с Хашимом привезли веялку? А сегодня уже прибыли новые сеялки.
Новые сеялки?!
Да. И в ближайшие дни поступят ещё соломорезки.
В это время вошёл Морты Курица.
Можно, Ханафи-абы? спросил он, покачиваясь.
Он был пьян. Узкое, словно зажатое меж двух досок, лицо его в поту, ворот рубахи расстёгнут, штаны ниже пояса, на босых ногах незастёгнутые сандалии.
Ханафи-абы, я слышал, нужны рабочие в отъезд. Пошли меня! Он сжал кулаки, выпятил грудь. По любой специальности могу
Я же не вызывал тебя, нахмурил брови Ханафи. Если уж выпил, хоть не кудахтай Мешаешь работать.
Я выпил?.. Неверно. У меня сердце горит, Ханафи-абы понимаешь, горит!.. гримасничая, колотил он себя в грудь. Жжёт сердце!.. Почему никуда меня не посылаете? Чем я хуже других? Рябого Газинура на почётное место сажаешь, разговариваешь с ним, а меня Ух!..
Обожди, дойдёт и до тебя черёд, сказал председатель. А сейчас ступай выспись. Когда протрезвишься, придёшь объяснишь, почему на работу не вышел.
Мне можно идти? поднялся Газинур.
Ему было противно видеть этого человека, слушать его пьяные выкрики.
Иди. Посоветуйся с отцом и родными. А потом придёшь, скажешь, что решил.
Пока Газинур сидел в правлении, небо затянуло тяжёлыми, грозовыми облаками. Но на душе у Газинура было так ясно, что он даже не заметил чёрных туч, надвигавшихся с севера. Ещё бы! Впереди новые места, новые города, заводы Разве может себе представить что-нибудь более интересное парень, который не видел в своей жизни ничего, кроме Бугульмы, ни разу ещё не ездил в поезде?! Да и как он может отказаться ехать, если ему предложил это сам Ханафи! Ну и дурак Салим! Другой на его месте, если бы даже в самом деле был болен, постарался бы скрыть болезнь да поехать. А он Вот уж действительно, тычешь бестолкового носом в миску, а его тянет к корыту. Будто нарочно про Салима сказано. Ну да, Газинур крепко его отхлестал, вовек не забудет.
Вдруг Газинуру пришла в голову неожиданная мысль: «А не смотрит ли этот «хворый» дальше, чем я? Я уеду, а он останется здесь с Миннури»
Впервые обуяла его такая ревнивая подозрительность. Не в характере Газинура было плохо думать о людях. Так уж он был устроен, что в каждом человеке предполагал скорей хорошее, чем плохое. А всё потому, что у него самого не набралось бы грязных мыслей и с булавочную головку. Раз всё в жизни стало таким ясным, последовательным и понятным с тех пор, как образовались колхозы, значит, рассуждал он, такими же ясными, чистыми, построенными на обоюдном доверии должны быть и чувства людей, любовь. А вот есть ещё, оказывается, осенняя муха ревность.
«Постой-ка, постой! В самом ли деле любит тебя твоя дикая роза? А может, только притворяется, что любит?» Но тут же Газинур вспомнил, как склонила вчера Миннури ему на грудь свою голову, пред ним возникли её полные слёз глаза, и подозрение его показалось чудовищным. Устыдившись того, что он посмел так обидеть Миннури, Газинур невольно бросил взгляд в сторону дома Гали-абзы. Окна на улицу открыты, но что делается внутри, не видать подоконники заставлены горшками с душистым тимьяном. А вон и сама Миннури снимает бельё, развешанное во дворе. И, видно, очень торопится. Длинные волосы её распущены. Поднявшийся внезапно ветер раздувает их в разные стороны, играет подолом её платья. Через минуту Миннури скрылась за дверью. И тотчас же сверкнула молния, загремели громовые раскаты. Газинур в недоумении поднял голову. Всё небо покрылось иссиня-чёрными тучами. Деревня как бы притихла в полумраке.
Снова блеснула молния, и почти одновременно над самой головой грохнул гром. «Не ударила ли куда молния?» Встревоженный Газинур побежал вдоль широкой улицы, по которой кружились вихри пыли, к конному двору.
Он уже открыл двери конюшни, когда всё в ней длинный узкий проход посередине, стойла осветила вспышка ослепительной молнии. На одно мгновение возникли из темноты настороженно поднятые морды коней, замерший в дальнем углу с лопатой в руках Сабир-бабай и какие-то женщины. Следом раздался грохот такой силы, что, казалось, обрушились горы. Газинур втянул голову в плечи и невольно попятился. Ему показалось молния ударила прямо в конюшню.
Батыр, стоявший в деннике, отделённом от остального помещения дощатой перегородкой, при каждом раскате грома взвивался на дыбы, бил задними копытами, пытаясь порвать железную цепь, проломить перегородку и вырваться на волю.
С другого конца конюшни Сабир-бабай кричал кому-то:
Двери закройте двери!
Но тут снова сверкнул огненный зигзаг, и снова почти одновременно грохнул гром. Женщина, побежавшая было закрыть двери, так и села в проходе между стойлами. Неподалёку что-то сильно хлопнулось об землю, видно, ураган сорвал крышу с дома или с сарая. Вдоль улицы полетела подхваченная вихрем солома. Женщина, съёжившаяся на корточках в проходе, накрылась платком.
Только тут Газинур бросился закрывать двери конюшни. На улице яростно хлестал дождь. За густой его сеткой пропали не только дома на противоположной стороне, но даже пожарный сарай, стоявший в каких-нибудь тридцати шагах. С гор в овраг хлынули мутные потоки воды.
Жеребцу, должно быть, удалось освободиться от цепи он так начал бить в перегородку, что щепки полетели.
Батыр цепь порвал! крикнул Газинур.
Подбежавший Сабир-бабай, увидя, что Газинур открывает дверь денника и хочет войти к разъярённому коню, закричал предостерегающе:
Не входи насмерть лягнёт! Слышишь, что говорю? Не входи! О двух головах ты, что ли, Газинур
Но Газинур смело шагнул в денник. Конь дрожал всем телом, глаза налились кровью. Увидев возле себя человека, он на мгновение притих. Этим и воспользовался Газинур он поймал цепь, продел её в кольцо. Но, почувствовав, что цепь натянулась и его снова лишают свободы, конь, напрягшись всем телом, ударил грудью в колоду, потом взвился на дыбы. Из раздувшихся чуть не с кулак ноздрей коня в лицо Газинуру пахнуло жаром. Ухватившись обеими руками за болтавшийся конец цепи, Газинур повис на ней.
Закрутку, Сабир-бабай, давай скорее закрутку! закричал он.
Встав на цыпочки, Сабир-бабай достал закрутку, заложенную за наличник двери, и бросил её Газинуру. Газинур одной рукой на лету подхватил её и начал скручивать жеребцу верхнюю губу. Батыр пытался отбросить его в сторону, но Газинур стоял как влитой, продолжая делать своё дело. Боль заставила коня смириться. Он сразу притих. Газинур спрыгнул с колоды и, вытерев пот со лба, вышел из стойла.
Горим! вдруг раздался голос Сабира-бабая.
Сквозь щели в задних дверях конюшни Газинур увидел взметнувшееся высоким языком багровое пламя. Пылал одиноко стоявший у подножия горы сарай, в котором хранился зимний инвентарь колхоза. Туда же на днях поставили новую веялку, которую Газинур с Хашимом привезли из Бугульмы.
Мимо конюшни на пожарной телеге с насосом промчался Гафиатулла-бабай он стоял во весь рост и размахивал над головой вожжами, что есть духу погоняя коня. Следом за ним показался Халик с бочкой воды. Он тоже стоял во весь рост на телеге и тоже размахивал вожжами над головой. Прямо в лицо им бил косой дождь. Скакавшие во весь опор кони влетели в огромную выбоину, полную до краёв воды, вмиг перемахнули её и снова поскакали вперёд. Крикнув стоявшему на пороге Сабиру-бабаю, чтобы тот закрыл за ним двери конюшни, Газинур кинулся за отцом и младшим братом к сараю. «Не забудь убрать закрутку», уже на бегу бросил он. Неподалёку показалась невысокая фигура Хашима. Он был на овцеферме, когда заметил огонь. К месту пожара спешили всё новые люди.
Веялка Новая веялка сгорит! Хашим, надо спасти веялку! повторял на ходу Газинур.
Когда Газинур с Хашимом добежали до сарая, огонь охватил уже крышу.
Схватив с пожарной телеги топор, Газинур сбил с сарая замок. Ворота распахнулись. К этому времени подоспели и остальные. Одни по очереди качали насос, другие бегали с вёдрами.
Эй, крышу сносите! Крышу, говорю, растаскивайте баграми! распоряжался Гафиатулла-бабай.