Следующие несколько дней Гопкинс посвятил выполнению второго задания. Без ведома американской общественности, которая, как показали опросы, не хотела втягиваться в новую европейскую войну, правительство США незаметно наращивало значительное военное присутствие в Британии, и Гопкинс являлся одним из руководителей этого мероприятия. В качестве ответственного за выполнение программы ленд-лиза[107] он часами напролет совещался с британскими и американскими промышленниками и искал экспертов в области судоходства и артиллерии. В качестве советника президента он также сыграл важную роль в организации августовской встречи Рузвельта и Черчилля. Однако Гопкинс позволил втянуть себя в обсуждение вопросов военной стратегии, что с его стороны было не очень разумно.
19 июля во время встречи высокопоставленных британских и американских военачальников Гопкинс выступил с провокационной речью на деликатную тему о британском военном присутствии на Ближнем Востоке. «Я прекрасно знаю, что вы здесь, в Британии, полны решимости продолжать борьбу за сохранение контроля над Ближним Востоком, сказал он, но вы должны помнить, что мы здесь, в Соединенных Штатах, просто не понимаем ваших проблем там и вашего интереса к мусульманскому миру и Индии». В стратегическом плане критика Гопкинса была оправданной. В то время как Британские острова оставались под угрозой вторжения, было опрометчиво размещать дюжину или более дивизий за 4 тысячи миль оттуда. Тем не менее советы от бывшего социального работника из все еще нейтральной страны показались британской верхушке неуместными. Ближний Восток открывал ворота в Индию и к другим азиатским территориям империи. Контроль над этим регионом давал стране статус великой державы, находившийся в то время под вопросом. Для многих профессиональных солдат Великобритании служба на Ближнем Востоке была семейной традицией, ведь там служили их отцы и деды. Когда Гопкинс закончил выступление, Черчилль, присутствовавший на мероприятии, плавно перевел тему на Японию.
Первоначально Гопкинс планировал вернуться из Лондона в Вашингтон, но почти все вопросы, которыми он занимался (особенно касавшиеся ленд-лиза), были связаны с Россией а его единственными источниками информации о Советском Союзе были газеты и отчеты министерства иностранных дел Великобритании и Госдепартамента США. Двадцатого июля Гопкинс поехал в Чекерс, загородную резиденцию в Беркшире, которую Артур Ли[108], богатый промышленник, подарил Британскому государству в 1917 году. По задумке Ли, Чекерс должен был стать местом отдыха для перегруженных работой премьер-министров, но Уинстон Черчилль превратил дом в перевалочный пункт для сильных мира сего, приезжающих в Великобританию. В любой день 1941 года в Чекерсе можно было встретить знаменитую журналистку Клэр Бут Люс, осматривавшую одну из старинных лестниц особняка, миссис Черчилль, обедавшую с каким-нибудь монархом в изгнании в огромном обеденном зале, или Аверелла Гарримана, американского промышленника, флиртующего с Памелой женой Рэндольфа Черчилля, сына премьер-министра. За время своего визита Гопкинс провел не так много времени с Черчиллем, но зато тесно общался с Иваном Майским, послом СССР в Великобритании. Майский был необычайно умным человеком с острыми политическими инстинктами, а в числе его друзей значились Джордж Бернард Шоу, Джон Мейнард Кейнс, Герберт Уэллс и британский премьер. Беседа между послом и Гопкинсом, состоявшаяся в тот день, ни к чему не привела, но Майский остался под большим впечатлением от собеседника. Тот не был лишен типичной американской наглости, но отличался честностью и серьезным настроем, что, по опыту посла, обычно не было свойственно американцам. Через пять дней они приехали в американское посольство на площади Гросвенор, чтобы встретиться с новым послом США Джоном Уайнантом, ранее занимавшим пост губернатора штата Нью-Гемпшир[109]. По прибытии в Лондон Уайнант покорил британскую публику одной фразой: «Нет такого места, которое я предпочел бы Англии в нынешние времена». В тот день речь шла о потребностях Советского Союза в поставках, но ближе к концу разговора Гопкинс спросил Майского, что можно сделать, чтобы сблизить Рузвельта и Сталина.
Для Рузвельта Сталин был не более чем именем абстрактным главой Советского правительства. Просьба Гопкинса была настолько необычной, что Майский поначалу не понял ее. Но, выйдя из здания посольства, Майский согласился передать в Кремль просьбу Гопкинса о встрече со Сталиным.
Летом 1941 года подробности войны на востоке Европы для Великобритании и США были окутаны тайной. Поступали сообщения, что упорная оборона Смоленска замедлила наступление немцев на Москву, но в то же время группа армий «Север» окружила Ленинград, а группа армий «Юг» приближалась к Киеву, столице Украины. Единственное, что было общего в этих отчетах, это их сомнительная достоверность. Даже если бы Сталин не был полностью откровенен, что было вполне вероятно, поездка в Москву позволила бы Гопкинсу дать обоснованную оценку боеспособности Красной армии и личностным качествам Сталина. Утро перед отъездом американский дипломат провел в ванной комнате в Чекерсе, наблюдая, как премьер-министр Великобритании составляет расписание своих поездок прямо в ванне. В тот вечер Гопкинс должен был покинуть Чекерс и отправиться на базу ВВС Великобритании в Инвернессе (Шотландия), а оттуда на самолете PBY «Каталина» лететь в Архангельск, на север России. Далее его ждал перелет в Москву.
Гопкинсу не составило труда найти, чем заняться до отъезда. По выходным в Чекерсе собирались знаменитости со всего света. Гопкинс обедал с писателем Синклером Льюисом и его женой, журналисткой Дороти Томпсон, которую журнал «Тайм» недавно назвал второй среди самых влиятельных женщин Америки. После обеда он пообщался с Квентином Рейнольдсом, охочим до выпивки американским корреспондентом и писателем, а ближе к вечеру выступил с речью на Би-би-си. После этого он с Черчиллем вышел прогуляться на лужайку перед особняком. Уже перевалило за 22:00, но в летнем небе еще виднелись отблески заката. Издалека доносилось эхо артиллерийских залпов.
Нельзя сказать, что люфтваффе окончательно оставило Британию в покое. Мужчины несколько секунд вглядывались вдаль, а затем Гопкинс спросил: «Что сказать Сталину?» Этот вопрос волновал и Черчилля. «Скажите, скажите, скажите, что Британия хочет только одного разгромить Гитлера, ответил он. Скажите, что он может положиться на нас. До свидания, и благослови вас Бог, Гарри». Через мгновение премьер-министр исчез в особняке. Гопкинс остался наедине с ночным небом и перспективой путешествия длиной две тысячи миль по наиболее защищенной местности на земле.
Спустя сорок восемь часов Гопкинс сидел у иллюминатора в советском транспортном самолете. Внизу от горизонта до горизонта расстилался русский лес. Гопкинс еще никогда не видел такого размаха матери-природы. На протяжении тысячелетий армии захватчиков ступали на эти бескрайние просторы, распевая боевые песни, и мало о ком из них когда-либо слышали снова.
Через час отблеск света коснулся крыла самолета и внизу показались крыши Москвы. Город представлял собой странную смесь мирной жизни и военных тягот. Маршировали солдаты, многие здания были разрушены, по проезжей части грохотали танки. Шумная детвора играла на аллеях в колдунчики старинную русскую версию догонялок. На берегу Москвы-реки старухи торговали плюшками. Повсюду были расклеены пропагандистские плакаты, напоминавшие о войне. На одном из них российский танк давил огромного краба с гитлеровскими усиками, на другом солдат протыкал штыком горло гигантской крысы-Гитлера. Последний выпуск «Безбожника», известного в народе как «безбожная газета», являл собой еще одно веяние военного времени: атеистическое издание стало демонстрировать терпимость к религии и резко критиковать гонения на протестантских и католических священников в гитлеровской Германии. Новости с фронта проходили серьезную цензуру, но москвичи научились читать между строк. Выражение «боевые действия на Смоленском направлении» обычно означало, что битва вот-вот будет проиграна, а фраза «тяжелые оборонительные бои против превосходящих сил противника» значила, что битва проиграна и советские войска беспорядочно отступают.
Гопкинс прибыл в Москву около полудня 30 июля и, немного поспав, встретился с американским послом Лоуренсом Штейнгардтом. Посол назвал положение России плачевным, но отметил, что два исторических факта вселяют в него определенную надежду: во-первых, победа России над Наполеоном в 1812 году; во-вторых, русский народ обладает особым характером. Упоминание мертвых предков, которые стояли на страже Родины в стихотворении «Дороги Смоленщины», не было просто литературным тщеславием. Юноши, призванные на войну, члены женского вспомогательного ополчения, старухи с плюшками все они были звеньями в цепи бытия, уходившей глубоко в прошлое России, и долгом каждого поколения было не дать этой цепи разорваться[110].