К настоящему времени частично сохранилась внутренняя планировка здания, в т. ч. две анфилады комнат на первом этаже, лепной декор потолков (с розетками и фризом) и остального интерьера, в т. ч. в музыкальной гостиной (в виде музыкальных инструментов и театральных масок). В гостиной сохранился паркет 1887 г. он выложен т. н. «плетением в косу», сложным орнаментом, опоясывающим центр композиции восьмиконечную звезду
Так здание выглядит в наши дни
Прожив в Москве до 1811 года, Пушкин хорошо узнал город, бывая в Кремле, забираясь на колокольню Ивана Великого, осматривая с высоты Первопрестольную. В прогулках по московским улочкам и переулкам его сопровождает дядька Никита Тимофеевич Козлов, крепостной Пушкиных, преданный слуга поэта на всю оставшуюся жизнь. Его, «доморощенного стихотворца», также порою посещала муза поэзии. Козлов будет сопровождать Пушкина в южную ссылку, это к нему поэт обратится в ироничном стихотворении: «Дай, Никита, мне одеться. В митрополии звонят». Он же понесет своего раненного на дуэли хозяина из кареты в квартиру, а затем поедет в Святогорский монастырь с гробом поэта. Женой Козлова была дочь Арины Родионовны Надежда.
Среди прочих взрослых, окружавших поэта в детстве, были учитель русского языка Шиллер, гувернеры и учителя французского Монфор, Русло, Шедель; преподававший Закон Божий и русский язык священник Алексей Иванович Богданов, еще один поп Александр Иванович Беликов, учивший еще и арифметике, а также учительница немецкого языка Лорж и противная гувернантка сестры Пушкина Белли. Словно про них написаны знаменитые строки:
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Но пришла пора учиться как следует, и в двадцатых числах июля 1811 года Сашу Пушкина отправляют в Петербург, в лицей. Так закончился первый и самый лучший, романтический период его отношений с Москвой. Вновь поэт увидит родной город лишь через пятнадцать лет в 1826 году. Встречи Пушкина с императором Николаем I, с москвичами, новые знакомства и, наконец, неоднократное чтение «Бориса Годунова» в домах Веневитинова, Вяземского, Соболевского и других (эта поэма в ту осень публично читалась автором в Первопрестольной минимум пять раз) стали возможны, прежде всего, благодаря его возвращению из ссылки в Михайловском 8 сентября 1826 года. Ссылка эта продолжалась более двух лет и прервалась неожиданно.
Глава 2. Спустя 15 лет: возвращение в Москву «идолом народным» (18261827)
«Высочайше Пушкина призвать сюда»
Кремль, Малый Николаевский дворец
Еще 3 сентября 1826 года Пушкин находился на Псковщине, не предполагая, что ждет его через несколько часов. День выдался теплый и погожий, он провел его в Тригорском, у Осиповых-Вульф, был «особенно весел». В одиннадцатом часу вечера он выехал в свое Михайловское, домой приехал затемно. А тут и жандарм подоспел, с пакетом от псковского гражданского губернатора Б.А. фон Адеркаса. В письме говорилось: «Милостивый государь мой Александр Сергеевич! Сей час получил я прямо из Москвы с нарочным фельдъегерем высочайшее разрешение по всеподданнейшему прошению вашему, с коего копию при сем прилагаю. Я не отправляю к вам фельдъегеря, который остается здесь до прибытия вашего, прошу вас поспешить приехать сюда и прибыть ко мне».
Срочность, с какой Пушкина вызывали, а также доставка письма в ночное время не могли не навести и самого поэта, и обитателей Михайловского на печальные размышления. Так поступали разве что с декабристами, приезжая за ними среди ночи, чтобы препроводить к императору, а затем в тюрьму. Дворня перепугалась, Арина Родионовна плакала навзрыд. Пушкин утешал ее: «Не плачь, мама, сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст».
Не прибавлял уверенности и документ, на который ссылался губернатор, в нем говорилось: «Находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с сим нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного штаба его величества». Подписана бумага была начальником Главного штаба Дибичем.
Наскоро собравшись, Пушкин около пяти часов утра выехал в Псков к губернатору, захватив с собою рукописи «Бориса Годунова», «Цыган» и второй главы «Евгения Онегина». А в Михайловском и Тригорском тем временем рождались версии одна зловещее другой. Поговаривали, что раз жандарм среди ночи приехал, значит, дело нечисто. Скорее всего, вызвали Пушкина по доносу так думали многие. Соседка поэта Прасковья Осипова сразу взялась за письмо к Антону Дельвигу в Петербург, где изложила свои соображения; тот, в свою очередь, поделился с Анной Вульф, влюбленной в Пушкина. Девушка решается написать Александру Сергеевичу: «Я словно переродилась, получив известие о доносе на вас. Творец небесный, что же с вами будет? <> Сейчас я не в силах думать ни о чем, кроме опасности, которой вы подвергаетесь, и пренебрегаю всякими другими соображениями. <> Боже, как я была бы счастлива узнать, что вас простили, пусть даже ценою того, что никогда больше не увижу вас, хотя это условие страшит меня, как смерть <> Как это поистине страшно оказаться каторжником!»
Таковы были настроения знакомых Пушкина, считающих, что его повезут чуть ли не в Сибирь. Вызов поэта в старую столицу был воспринят с большой тревогой. Да и сам он вряд ли пребывал в благостном настроении. Мысли его, несомненно, относились к декабристам. Какова будет его участь? Так или иначе, начиная с 14 декабря 1825 года, с самого неудавшегося восстания, и дня не проходило, чтобы где-нибудь не упоминалось имя Пушкина в связи с этим событием.
В частности, во время следствия на допросе Николай I допытывается от Ивана Пущина посылал ли тот Пушкину письмо о будущем восстании? В ответ Пущин защищает поэта от подозрений в участии в антиправительственном заговоре. Но многие арестованные называют его произведения главным источником «свободного образа мыслей». Если верить им, Пушкин чуть ли не идеолог и вдохновитель заговора. Неудивительно, что в июне 1826 года ближайший помощник Бенкендорфа М.Я фон Фок получает от одного из своих агентов донесение: «Все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков».
«В бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством», писал Жуковский Пушкину 12 апреля 1826 года из Петербурга. А еще дал мудрый совет вести себя тихо, не высовываться и писать «Годунова», который «отворит дверь свободы». Пушкин согласился и 11 мая вместе со всеми псковскими чиновниками дает подписку: «Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них».
12 июня Петр Вяземский дает другой совет покаяться перед царем в «шалостях пера и языка», просить разрешения поехать в столицы или за границу под предлогом лечения. Словно под влиянием этого совета рождается из-под пера поэта обращение к «Всемилостивейшему государю»:
«В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора <>, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.
Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою.
Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи.
Всемилостивейший государь, Вашего императорского величества верноподданный Александр Пушкин».
Аневризмом поэт называет расширение вен на правой ноге, о котором он периодически вспоминал, надеясь под предлогом лечения этой якобы смертельной болезни уехать в Европу. Свидетельство ему выдали во врачебной управе Пскова. 19 июля письмо вместе с этим свидетельством, а также с данной ранее подпиской он подает губернатору Адеркасу, а тот отправляет документы вышестоящему начальству прибалтийскому генерал-губернатору Ф.О. Паулуччи. Последний, 30 июля, передает это письмо министру иностранных дел К.В. Нессельроде, сопроводив его следующей характеристикой: Пушкин «ведет себя хорошо», но из России его лучше не выпускать.