Родившись еще до восшествия своего отца на престол, Хаемуас верой и правдой служил Рамсесу, пережил нескольких братьев и стал наследником престола. Впрочем, стать египетским царем ему не пришлось: на пятьдесят пятом году правления Рамсеса II Хаемуас скончался, а правителем страны через одиннадцать лет стал его брат Мернептах. Во время раскопок саккарского Серапеума О. Мариетт натолкнулся в одном из гигантских саркофагов на нетронутое погребение. Внутри лежала антропоморфная мумия, снабженная многочисленными украшениями, некоторые из них содержали имена Рамсеса II и Хаемуаса. Золотая маска, лежавшая на «лице», сохранила черты полного мужчины. О. Мариетт посчитал, что обнаружил погребение Хаемуаса, и бережно сохранил найденные сокровища но не сами останки, которые, между прочим, оказались весьма странными: это были разрозненные кости, скрепленные массой затвердевших смол. Сегодня считается, что О. Мариетт нашел не погребение знаменитого сына Рамсеса II, а захоронение одного из священных быков, останки которого оформили в виде человеческой мумии[16]. Таким образом, погребение «первого египтолога», похоже, или до сих пор не найдено, или не идентифицировано.
Память о Хаемуасе и его работах в мемфисском некрополе пережила многие столетия. Уже в птолемеевское время царевич стал прообразом главного героя в цикле историй о мудреце Сатни[17].
Египтяне времен Птолемеев жили с ясным ощущением того, что их цивилизация обладает глубокими древними корнями. Они предложили свое объяснение событиям тысячелетней давности: Хаемуас, конечно, искал в древних развалинах божественную мудрость! Эта версия нашла отражение в истории о том, как, желая добыть заветный свиток «Книги Тота», содержавшей все знания о земном мире и мире божественном, Сатни проник в гробницу царевича Нанеферкаптаха. Вопреки воле духа Нанеферкаптаха, которому погоня за «Книгой Тота» стоила жизней любимой жены и единственного сына, Сатни все же забрал свиток, став жертвой проклятия. Вскоре в хорошо знакомом храме Птаха он столкнулся наваждением: ему явилась прекрасная женщина, которая в обмен на свои объятия уговорила героя убить собственных детей. Добившись желаемого, она отвела его в свои покои, но затем исчезла, а Сатни оказался обнаженным на виду у самого царя. Благодаря фараону Сатни понял, что все увиденное им являлось грозным предупреждением, насланным на него Нанеферкаптахом. Устрашившись возможных последствий, царевич вернул «Книгу Тота» на место. Но на этом история не заканчивается.
По просьбе духа умершего царевича Сатни направился в Абидос, чтобы найти и перенести в Мемфис останки жены и сына Нанеферкаптаха. Сатни и его люди три дня и три ночи обследовали древний некрополь Абидоса, переворачивая упавшие стелы и читая имена на них. Но поиски оказались тщетными. Тогда сам Нанеферкаптах явился Сатни в образе старика-старожила и рассказал, что женщина и ребенок покоятся под гробницей начальника полиции. Поначалу Сатни отказался осквернять гробницу современника, подозревая, что старик просто хочет отомстить полицейскому чиновнику, но затем все же начал раскопки и действительно обнаружил останки жены и сына Нанеферкаптаха. Перенеся их на корабль, он приказал восстановить оскверненную гробницу в ее изначальном виде. Вернувшись в Мемфис, Сатни перезахоранил останки супруги и ребенка рядом с Нанеферкаптахом и запечатал погребение[18]. Так на закате своей истории египтяне пересказывали из уст в уста легенды об удивительном царевиче, который провел жизнь среди руин древних храмов и гробниц, предпочитая настоящему тайны прошлого.
Любопытно, что постройка Хаемуаса в северной Саккаре вплотную примыкала к более ранней сырцовой конструкции размером 25 × 22 метра. Сделанные в ходе раскопок находки кирпичи с именами Аменхотепа II и Тутмоса IV, более двадцати стел с именем все того же Тутмоса IV, черепки дорогих сосудов с росписью голубой краской, фрагменты расписанной штукатурки, фаянсовых изразцов и золотой фольги все свидетельствует, что это был, скорее всего, небольшой дворец, выстроенный в середине XVIII династии. Из знаменитой «Стелы сна», установленной при Тутмосе IV в лапах великого Сфинкса в Гизе, нам известно, что, будучи царевичем, Тутмос любил проводить время в пустынях близ Мемфиса, забавляясь стрельбой из лука и охотой. Не была ли сырцовая постройка, обнаруженная японцами, одним из царских «охотничьих домиков» на окраине великого столичного некрополя, где останавливался будущий Тутмос IV и другие члены царской семьи во время спортивных утех? Увы, сегодня это вряд ли получится выяснить. Теперь только камни и кирпичи достоверно знают, свидетелями каких событий они были.
Любопытно, что постройка Хаемуаса в северной Саккаре вплотную примыкала к более ранней сырцовой конструкции размером 25 × 22 метра. Сделанные в ходе раскопок находки кирпичи с именами Аменхотепа II и Тутмоса IV, более двадцати стел с именем все того же Тутмоса IV, черепки дорогих сосудов с росписью голубой краской, фрагменты расписанной штукатурки, фаянсовых изразцов и золотой фольги все свидетельствует, что это был, скорее всего, небольшой дворец, выстроенный в середине XVIII династии. Из знаменитой «Стелы сна», установленной при Тутмосе IV в лапах великого Сфинкса в Гизе, нам известно, что, будучи царевичем, Тутмос любил проводить время в пустынях близ Мемфиса, забавляясь стрельбой из лука и охотой. Не была ли сырцовая постройка, обнаруженная японцами, одним из царских «охотничьих домиков» на окраине великого столичного некрополя, где останавливался будущий Тутмос IV и другие члены царской семьи во время спортивных утех? Увы, сегодня это вряд ли получится выяснить. Теперь только камни и кирпичи достоверно знают, свидетелями каких событий они были.
Первые охотники за древностями
Хаемуас хотя и остается наиболее известным древним египтянином, чей интерес к прошлому приобрел практический характер, однако интересоваться древними памятниками жители долины Нила, конечно, стали задолго до него. Если оставить в стороне грабежи древних могил, которые происходили постоянно, и так называемые «бабушкины сервизы», под которыми в археологии понимают предметы предыдущих поколений из относительно недавнего прошлого, по разным причинам попавшие в более поздние комплексы (например, каменные сосуды с именами раннединастических царей под пирамидой Джосера), первые яркие примеры использования древних памятников в новых контекстах с целью связать прошлое и настоящее относятся, пожалуй, к эпохе Среднего царства.
Проблема восприятия египтянами своего прошлого и того, как оно менялось на протяжении тысяч лет, это тема для отдельного большого разговора[19]. Однако стоит отметить, что в развитии интереса жителей долины Нила к памятникам древности, как и вообще в развитии древнеегипетского мироощущения, значительную роль сыграл первый крупный кризис централизованного государства. Он пришелся на годы так называемого Первого Переходного периода (около 2216/21662025/2020 гг. до н. э.), который сами египтяне именовали просто «время болезни»[20]. Симптомами этой «болезни», по мнению древних, стали экологический кризис, натиск чужеземных племен, социальные катаклизмы и, в частности, первые массовые грабежи в некрополях. Первый Переходный период отделил мир Древнего царства от всей последующей истории нильской долины, навсегда изменив и самих египтян. Время разделилось на «до» и «после», и ощущение истории уже никогда больше не обладало той внутренней цельностью, которая, как кажется, присутствовала в египетском мировоззрении изначально. Памятники, созданные до «болезни», приобрели со временем особое значение и стали восприниматься как древние.
Первые тексты, повествующие о реставрации памятников прошлого, относятся уже к Первому Переходному периоду, а в эпоху Среднего царства они стали обычными. Это и понятно. Египтяне воспринимали историю как череду правителей. Даже если очередной царь не находился в родстве с предыдущей династией, он называл всех предшественников на престоле своими «отцами». То же самое было справедливо и для правителей областей, так называемых номархов. «Сын» должен заботиться о памяти «отцов», но поскольку бурные события Первого Переходного периода во многом разрушили традиционные социальные институты и связи, в том числе династические линии наследования, и привели к власти правителей, легитимность которых нередко основывалась лишь на военной удаче, разорванную цепь времен требовалось восстановить. Выполнению этой задачи и служила начавшаяся по всему Египту еще во «время болезни» активная реставрационная деятельность.
Основатель XII династии Аменемхет I, выходец с юга, не имевший, видимо, даже отдаленных родственных связей с правителями Древнего царства, наверняка много размышлял об обосновании своих прав на престол. Его пирамида в Лиште, что примерно в тридцати километрах к югу от древнего мемфисского некрополя, оказалась буквально набита каменными блоками из заупокойных комплексов Хуфу, Хафра, Униса и, возможно, Пепи II в Гизе и Саккаре. Как будто царь торопился с возведением своей пирамиды близ новой столицы, а потому разбирал памятники предшественников на строительный материал. А можно вслед за Хансом Гёдике предположить, что Аменемхет I, претендовавший на то, чтобы закончить «время болезни», собирал в главном памятнике своего правления реликвии, связанные с царями прошлого[21]. В этом плане интересна другая история.