Под сосной наступила тишина. Слышалось лишь дыхание четырёх лисиц. Альфа пристальным взглядом смотрела за Чужака, сквозь растопыренные сосновые ветки на размазанный красный след, что тянулся по зимнему лесу.
Бета высунула голову из-под иголок:
Не умрём ведь, если послушаем, правда? Нас-то двое, а он один.
Нас трое! возразил недоросток.
Да ещё раненый, закончила свою мысль бета.
Альфа посмотрела на младших, на их головы, торчащие из-под иголок, на их мокрые блестящие носы. Она принюхалась к оставленному Чужаком кровавому следу, ослепительно красному на ослепительно белом снегу. Вот бы мама была сейчас здесь!
Иди-ка домой, Омега, сказала альфа.
Ещё чего! возмущённо сказал недоросток. Сама иди-ка домой! Хотя нет, постой. Не ходи, не надо. Оставайся со мной.
Тебе же сказали, вмешалась бета, иди к маме! Мы скоро вернёмся.
Ладно. Пойду. Недоросток плюхнулся на бок. Если потащишь меня домой!
Альфа даже подумала так и поступить, но от одной мысли у неё разболелись зубы.
Послушаем немного, сказала она. Но если я скажу вам бежать, вы побежите.
Младшие выскользнули из-под веток и отряхнули с шубок снег. Альфа уселась перед окровавленным Чужаком и носом показала младшим, чтобы садились на один хвост позади.
Кто это с вами так? спросила Чужака альфа.
Чужак облизал с губ красноту.
Я не могу начинать с конца.
Его шумное дыхание никак не хотело выравниваться.
Недоросток помесил лапами иголки, как будто засомневался в своей решимости:
А эта история, она м-м страшная?
Да ответил Чужак. Только без диких зверей. Без голода. Без замёрзших хвостов. Ничего такого, что бывает в лесу. Морщась от боли, он поднял голову и посмотрел на лисёнышей. Эта история не о том, как выжить.
Лисёныши переглянулись. Разве бывают на свете другие истории?
Она началась, произнёс Чужак, на ферме
Я обожаю фермы! закричал недоросток. На фермах куры. Я обожаю кур. Обожаю трясти их, пока не умрут.
Чужак закрыл глаза.
Это была не такая ферма.
Белый сарай
1
СЕГОДНЯ про что? Про Снежного Призрака?
Про мистера Шорка?
Про Булькожажда!
Тьфу! Вы каждый вечер выбираете про Булькожажда.
Булькожажда! Булькожажда!
Ладно. Значит, про Булькожажда.
Ферма стояла погружённая в тёмную синеву, если не считать двух источников света. В хозяйском доме мерцал огонёк свечи, слабый и пленительный за кружевными шторами окна. А в норах из проволочной сетки, расставленных по двору, гудели ослепительно красные полосы, от которых лисий мех светился, как пламя.
Готовы? прошептала П-838 из своей норы.
Она была бетой, самкой-производителем, беременной следующим поколением лисиц Фермы. Правда, живот у неё ещё не показался.
Готовы, ответил О-370. Это был лисёныш-омега. Его нора примыкала к норе П-838.
Только рассказывай на этот раз правильно, сказал Н-211. Нора недоростка располагалась позади норы О-370 в ряду, что стоял ближе к лесу, с которым граничила Ферма. Юли никогда не кусал Булькожажда за тысячу задниц. У булькожаждов вообще не бывает тысячи задниц!
П-838 приподняла бровь:
А куда, по-твоему, уходит еда из его тысячи пастей?
О-370 громко прыснул. Он никогда в жизни не видел ни одного существа с тысячью пастей. Не говоря уж о тысяче задниц. Но это не мешало ему всматриваться сквозь сетку норы вглубь леса и воображать себе немыслимое создание, чьи пасти заполонили сумрачную тень.
Только рассказывай, чтоб было страшно, сказал Н-211. Вот так.
Он защёлкал зубами в разные стороны, пытаясь изобразить, как щёлкают разом бесчисленные пасти болотного чудища из старой истории. Со стороны же смотрелось так, будто он ловит муху и никак не может поймать.
О-370 расхохотался:
Не убейся, Двести одиннадцатый.
Н-211 прыгнул и прижался лапами к сетке, разделявшей их норы:
Везёт тебе, что меня там нет! Я б тебе рожу отбулькожаждал!
Да я б отъюлил твою тысячу задниц! ответил О-370, бросаясь на сетку со своей стороны.
И оба кинулись в драку сквозь проволочные переплетения сетки. Щёлкая клыками и напирая на шаткую преграду, каждый пытался опрокинуть другого на спину. Как и большинство других драк, эта тоже закончилась ничьей, и лисёныши попáдали в норах, завывая от воображаемых ран.
Моё лицо! кричал О-370.
Мои задницы! скулил Н-211.
И оба зашлись от хохота.
Н-211 приходился О-370 двоюродным братом, да ещё был ему лучшим другом. Разумеется, своей дружбой они прежде всего были обязаны тому, что их норы находились бок о бок. Однако О-370 был совершенно убеждён, что его поместили рядом с самым классным, самым весёлым лисом на всей Ферме. Они с такой неистовостью пожирали истории о Юли и Мии, с какой не пожирали даже еду, которую им давали два раза в день. И когда остальные лисы укладывались спать, они вдвоём принимались разыгрывать приключения из этих историй насколько им позволяли сетчатые норы, которые были в два хвоста шириной и в два хвоста глубиной.
Кхм, прочистила горло П-838.
Н-211 улёгся, подпихнув под себя лапы, а О-370 остался стоять. В самые захватывающие моменты историй ему нравилось чувствовать под собой ноги.
Деревья раскачивались и скрипели. П-838 прикрыла глаза:
Болото разинуло влажную глотку и поглотило Юли и Мию целиком.
Хе-хе-хе, противненько захихикал Н-211.
О-370 опустил ресницы, и в размытой картинке ему привиделось, как поникли обросшие серым деревья, как из-под палой листвы проступили омуты чёрной воды.
В вышине, в спутанных ветках, продолжала П-838, сидели белые, точно призраки, птицы. Заметив лисёнышей, они подняли головы к небу и защёлкали клювом. Сквозь прикрытые ресницы О-370 показалось, будто лунный свет, упавший на ветки, отрастил перья.
Голос П-838 превратился в рычание:
И в бездонной глубине илистого озера что-то запузырилось.
Ноги у О-370 напряглись, словно у кузнечика. Ему до боли хотелось разодрать сетку и устроить охоту на чешуйчатого Булькожажда, или удрать от завываний Снежного Призрака, или схватиться с кровавыми клыками Мистера Шорка. Ему хотелось унюхать жёлтое зловоние проклятие, которое превращало лисиц в безмозглых каннибалов; ему хотелось собрать всех на свете беспомощных лисёнышей и укрыть под надёжной защитой Фермы.
Хватит перевирать историю! зарычал Н-211, и О-370 понял, что перестал слушать. Это был енот, не енотиха! И не говорил он никогда, что у Юли красивая шубка! И не просил он никогда переехать к нему на болото.
П-838 презрительно подняла морду:
Говорил. Это енотиха, и она надеялась покрыть ежевичные пятнышки Юли склизкими болотными поцелуями.
Тьфу! Н-211 закатил глаза так сильно, что едва не перевернулся.
Это оскорбление наших предков, грозно прорычал низкий голос.
П-838 вздрогнула, а О-370 навострил уши.
Это рычал А-947, через две норы от них. Его силуэт неясно виднелся за сетчатыми стенами. Альфа был на три зимы старше лисёнышей. Мех у него был яркий, как жёлудь, острые уши черны, как ночь, а кончик хвоста белый, будто луна. Глаза пылали огнём под красным светом обогревателей.
Булькожажд мог бы запросто перекусить этого енота, словно мышонка, сказал А-947, кривя над клыками губы. Он мог бы обратить свои зубы против Юли и Мии, в один миг превратить их в месиво шерсти и крови. Юли повезло выбраться из болота всего лишь без одной лапы.
О-370 ухмыльнулся, глядя на Н-211, который ухмыльнулся в ответ. Это уже больше походило на правду.
Если бы ты, Триста семидесятый, знал, какая на самом деле была у них жизнь, рычал А-947, твой хвост перестал бы вилять.
О-370 резко вытянулся по стойке смирно и сел на хвост, чтобы тот не вилял.
Лис-альфа уставился в зияющую темноту между деревьев:
У тебя коченеют уши, у тебя кровоточат лапы, а хвост разрывается надвое. Голод терзает тебя изнутри так сильно, что рёбра хрустят при каждом вдохе.
Фу! сказала П-838.
А-947 впился красным взглядом в О-370:
Каждая тварь в лесу вынюхивает твой след. Каждый барсук. Каждая сова. Каждый коралловый аспид. Все они ждут не дождутся, когда ты на мгновение потеряешь бдительность, и тогда они утащат тебя во тьму, вскроют живот и полакомятся твоими потрохами. Р-Р-РА-А-А!
Альфа стремительно прыгнул на сетку, и лисы все трое, даже П-838 вздрогнули.
Ха-ха-ха! утробно расхохотался А-947. О-370 облегчённо прыснул.
Вот, Восемьсот тридцать восьмая, как надо из них изгонять всю дикость, сказал А-947. И тогда, как только настанет час, они с признательностью войдут в Белый сарай.
О-370 посмотрел сквозь сетку на Сарай, который стоял на краю лужайки напротив фермерского дома. Краска на стенах Сарая была яркая, точно облака в сентябре. Крыша сияла золотом даже ночью. Когда выпадал снег и рыжие лисьи шубки становились густыми, Фермер уводил в Сарай всех недоростков и омег, и там, в Сарае, они воссоединялись с предками. Там, в Сарае, Н-211 и О-370 станут лакомиться персиками и сороконожками и бесконечно нежиться под тёплым мехом у мам и пап, у бабушек и дедушек, у прабабушек и прадедушек.