* * *
Группу иногда водили в кинотеатр. После фильма "Аты баты, шли солдаты" я остро, болезненно осознал, что недавно в моем мире была жестокая война.
Прошлого не изменишь. Оно всегда будет меня мучить, пока я жив. Надо как-то привыкать. Нет, не просто будет жить в этом мире. Но что делать? Возможно, мне предстоит спасти этот мир.
Взрослые заверяли, что сейчас все страны борются за мир и счастье, и войны уже никогда не будет.
Жизнь продолжалась своим чередом, и мне ничего не оставалось, как наблюдать за происходящим. Привыкнуть к прошлому оказалось возможным, но иногда мне снились кошмары.
Во сне меня преследовал горящий человек. Я с другом, почему-то взрослым и одетым в армейскую форму, кидал в него снежки. Этот сон мне снился несколько раз.
* * *
Я полюбил слушать радио, знакомясь через него с миром. Мне было совсем мало лет, а я уже понял, что люди не верят в возможность предвидения будущего, и беспокоился, видя в этом слабость окружающего мира.
Информация, идущая из будущего, наводила неясные, но грустные мысли, будто грозила бедой. Это тоскливое настроение было трудно преодолеть, оно мешало наслаждаться жизнью. Я решил, что здесь какая-то ошибка, что это вроде негатива фотографии, которая на самом деле будет не такой страшной.
Но в мире что-то было не так. Случайно узнал трагедию воспитательницы детского сада. Ее мужа убили. Возвращался домой через колхозные поля, и два милиционера избили его до смерти, якобы за кражу лука, которым сами же и наполнили ему карманы.
Как такое возможно? Кто такие милиционеры? Какие еще колхозные поля?
* * *
В детском садике было скучновато. Особенно тяжело было в тихие часы, когда группу укладывали спать на раскладушках. Иногда, когда воспитательницы уходили, дети начинали шуметь, баловаться. Некоторые раздевались догола.
Однажды, во время какого-то мероприятия, когда всех усадили на стулья в три ряда, заметили одну девчушку, занимавшуюся подозрительными развлечениями в дальнем углу. Ее сильно поругали. Сообщили матери, которая работала поваром в том же садике. Она поставила дочь в центре зала и сняла с нее трусы "чтобы постыдить". Девчонка ревела как корова, хотя и была в платье. Я смотрел на нее и размышлял, что с детьми не очень-то церемонятся. Авторитет взрослых был окончательно подорван.
Просто беда с этими девчонками. Вот одна насовала себе в нос пуговиц от рубашки и заплакала. Воспитательницы всполошились, вызвали Скорую помощь. Пришел дядя в белом халате, с фонариком на голове, ковырял блестящей палочкой у девочки в носу, сердился.
Детский садик был круглосуточный, некоторые дети оставались на ночь, спали на раскладушках. Плохо-то как.
Мама забирала меня из сада в пять часов. В теплое время года мы, забежав к бабушке, немного перекусив и прихватив брата, шли на речку купаться. Мы спешили, и меня везли в старой большой коляске. Порой брату тоже хотелось в коляску, он начинал капризничать, жаловался на жару и усталость. Мама устраивала его в коляску, а меня сажала к нему в ноги, и так мы продолжали путь. На берегу было хорошо, свежо. Раздевшись, я по горячим камушкам бежал к воде. Осторожно забредал в воду, медленно окунался. Брат умел уже плавать самостоятельно, только придерживался на всякий случай за надувную лягушку. Накупавшись, мы быстро переодевались в сухое и шли домой. Медлить было нельзя: к вечеру людей облепляли тучи комаров и безжалостно кусались. Ужинали у бабушки. День кончался. Мама с бабушкой стирали наши носки, рубашки, готовили нас к завтрашнему дню.
Поздно вечером мы уходили в свою квартиру. Возле фонарей кружились мотыльки. Воздух полнился ароматом цветов душистого табачка и чабреца.
Дома мыли ноги, чистили зубы и ложились спать. Иногда мама читала нам сказки и интересные истории из журналов Мурзилка и Наука и жизнь.
Просыпался я вместе с мамой. Слушал, как она вставала и шла на кухню, разогревала завтрак, будила брата. Подходила к моей кровати. Я притворялся спящим. Мама гладила меня, целовала в щечку, и я открывал глаза, жмурился, неохотно выбирался из постели, садился на горшок, бежал умываться. Мама ставила на стол завтрак. Жевали мы с братом кое-как. У меня основной завтрак был в садике, у Бориса по утрам не было аппетита, но мама заставляла. Потом мама провожала меня в садик. Она спешила на работу, обещала быстренько зайти за мной и, поцеловав, уходила, а я бежал к окну и следил за ней взглядом, прижимая к себе зайца, пока она не скрывалась за оградой.
2
По субботам и воскресеньям я жил у бабушки. Вставал рано. Бабушка пекла пирожки и блинчики. По утрам удивительно свежий, туманный воздух и особенно остро чувствуется, что жить на свете стоит.
Весной, когда сходил снег и земля подсыхала, бабушка с мамой вскапывали огород. Потом сажали картошку. Я тоже помогал: бросал в ямки проросшие картофелины.
Дальше обходились без меня. Мне уже не разрешали ходить, топтать грядки.
Брат завел себе маленькую грядку, ему дали место с краю от погреба. Там долго ничего не прорастало, и он начал подозревать, не потоптал ли ее я. А я и не знал, что у него есть грядка. Мне тоже захотелось иметь свою грядку.
А почему мне не дали грядку? обиженно спросил я маму.
Ты не просил.
Могли бы и сами догадаться.
Ты ведь не сумеешь вскопать землю, сказала бабушка.
Как будто вам трудно вскопать ее для меня?
Да, трудно, обед надо варить, совсем времени нет, начала оправдываться мама.
Мне что, надо расплакаться, чтобы вы это сделали? добиваться своего слезами мне уже начинало надоедать.
Последний довод подействовал на бабушку. И действительно, несколько копков лопатой и на склоне погреба появилась латка еще одной грядки. Правда, садить что-то путное было уже поздновато. Я посеял там горох и вскоре забыл про него.
Иногда ходили в лес за грибами или ягодой. Земляника росла на поляне недалеко от дома и еще около речки. Она вовсе не казалась диковинкой или деликатесом. Только собирать ее было нелегко.
Очень любили смотреть с крыльца дома на грозы-хлебозорьки, когда молнии полыхали над далекими полями. Во время грозы, когда раскаты грома весомо и осязаемо прилетали издалека, брат считал секунды между вспышкой и пришедшим звуком, вычислял километры до молний. С началом дождя, мы заходили в дом.
Днями я играл в огороде, в малине, под кустами смородины и вишни. Было интересно наблюдать за растениями и насекомыми. Сколько жизни в мире!
Картошка вырастала огромной. Все вместе собирали урожай. Брат строил шалаш, разводил костер. На зиму он вырыл большую яму и устроил в ней погреб. На деревянных полочках разложил мелкую картошку, морковку. Закрыл яму палками подсолнуха и засыпал травой.
Брат был большой затейник. На широкой доске он лепил из пластилина целые страны; горы, леса, реки, мосты. Сделал самострел из доски с резинкой. Животных он жалел и не стрелял по ним, но однажды, все-же, поранил крыло вороне и, посадив ее в ящик, держал на веранде. Надеялся приручить, но ворона улетела при первой же возможности.
В кругу семьи скучно не было. В особо длинные вечера играли в карты или лото.
Иногда у бабы Ани гостила баба Шура, мать моего отца, приезжавшая из Кемерово. Она казалась мне странной. Была немного неряшлива, возила с собой целый мешок лекарств. Она читала нам с братом книжки, пыталась пробудить у нас интерес к астрономии и минералогии, но все как-то бестолково. Впрочем, я тогда был еще слишком мал, чтобы всерьез заинтересоваться этим. Гораздо любопытнее были ее рассказы о детстве, как она была старшей в семье и помогала малышам.
У нее иногда возникали нелепые проекты нашего обогащения. Не раз она говорила, что для пополнения семейного бюджета мы с братом могли бы собирать бутылки, а она бы их сдавала. Мама отговаривала, не так уж сильно мы нуждались.
Вспоминаю, что в детстве я редко видел отца. Он приезжал к бабе Ане, помогал копать огород. Смысла его существования и присутствия я тогда не понимал. С бабой Шурой, своей матерью, он не ладил. Она называла его придурком. Он укорял ее в неряшливости, говорил что она живет в грязи, превратив в трущобы свою кемеровскую квартиру. Отец, по его словам, пытался навести там порядок, но ничего кроме скандалов не получалось.
* * *
Живности баба Аня не держала возраст не позволял много работать. Жила она одна, дед Иван умер за три года до моего рождения. Он работал на севере, на строительстве нового завода. Оставалось всего год, чтобы вышел стаж для пенсии, но грипп дал осложнение, которое ослабило здоровье, и дед умер от сердечного приступа. Я слыхал мрачный рассказ, как его в оцинкованном гробу привезли домой. Бабушка жалела, что похоронила мужа, не открывая гроба, так как везли очень долго. Она говорила, что из-за этого дед снится ей потемневшим.
О дедушке я узнавал по вещам, которые он сделал. Бабушкин дом был построен руками деда. Меня это удивляло и восхищало. Какое-то время я полагал, что дед, как и мой отец, находится где-то в «командировке».