Одноклассник Юра по секрету рассказал, что ему нравится Таня из нашего класса, но он не знает, как с ней поговорить.
Чего проще, сказал я, пойдем.
Откуда взялась смелость? До сих пор я был застенчивым и молчаливым.
Таня шла из школы домой в шубке и красной шапочке. Я нагнал ее и полушутя произнес тоном Серого Волка из сказки:
Какая красивая девочка, какая у тебя чудная шапочка! Куда ты идешь, милое дитя?
Таня улыбнулась. Мы заговорили об уроках, о погоде.
Так я подружился с Таней.
Из школы мы шли теперь вместе, останавливались у перекрестка и долго разговаривали.
Таня заходила ко мне домой, иногда помогала делать уроки, про которые я то и дело забывал. В то время я ни с кем не был так дружен, как с ней.
Я ее даже ревновал. Она что-то подарила однокласснику на двадцать третье февраля. Меня это злило.
На каникулы я уехал к бабе Ане в Калтан. И обнаружил там, что вовсе не скучаю без Тани. И усомнился, что люблю ее.
Но, увидев ее вновь, понял, что сомневался напрасно. Однако, нам пришлось расстаться: Таня поссорилась с новой учительницей, ставшей у нас классным руководителем, и перешла в другой класс. Я хотел было тоже просить о переводе, но подумал, что нехорошо будет выглядеть, если я буду за ней бегать. Любовь моя была тайной и безнадежной. Я слишком хорошо знал, чего хочу, и прекрасно понимал, что нам еще мало лет. К тому же, мне нравилась еще и Наташа.
Милые сердцу эпизоды прошлого. Как живо они вспоминаются. Иногда кажется, что мгновения остались на четырехмерной киноленте бытия, что жизнь никуда не уходит, лишь сознание движется по времени как кровь по артериям
* * *
Вокруг было много новостроек. Я любил играть там с друзьями в прятки и квача, тот до кого касался квач сам становился квачем и должен был ловить другого. Забавно было убегать от сторожей или строителей. Обследованы были все подвалы, колодцы, гаражи, чердаки и крыши.
Когда построили детский сад и обнесли оградой, то я ходил по ней, воображая себя канатоходцем, и порой обходил вокруг всего сада. Ходил и по краю крыши пятиэтажки. Было боязно, казалось, колени не слушаются и вот-вот подогнутся.
Рядом с домом был технологический институт. На свалку выбрасывались списанные электроприборы. Мы с братом часто наведывались туда. Юным техникам там было раздолье.
От здания института спуск к вокзалу, или мимо кладбища и церкви к водохранилищу, где можно было брать напрокат лодку.
На востоке, через овраг, грибной лес, дальше, как я уже сказал, тянулись яблоневые сады совхоза.
На юге, за школой, тоже овраг с узкой лентой лесонасаждений. Там можно было полазить по деревьям. У меня была любимая группа деревьев, росших так близко, что можно было перескакивать с ветки на ветку.
В школе приходилось драться. Были в классе такие, с которыми я предпочитал не связываться, а были и такие, кому я мог дать отпор.
Классе в четвертом образовалась своеобразная мафия. Несколько хулиганов объединились, чтобы быть сильнее всех. К счастью, каждый из них по отдельности не представлял для меня угрозы.
Однажды даже проходило что-то вроде соревнования, кто кого побьет. Я тогда сказал, что драться не умею, могу кого-нибудь покалечить. Собрал портфель и направился к выходу. Женя встал у меня на пути. Я пнул его по ноге, сильно, но не по коленной чашечке, не хотелось калечить, и ушел домой.
После того случая они подкараулили меня вчетвером в туалете.
Ну, подходите по одному, сказал я, встав на ступеньку и сделав замах ногой для большого пинка.
А ногами драться не честно.
А вчетвером на одного честно? Стану я с вами договариваться, или подходите или проваливайте.
Женька попробовал зайти справа, став за деревянной стенкой. Я ударил по ней ладонью, он убежал.
Что, щенок, страшно? Куда ж ты в драку лезешь?
Ах ты
Все-таки они хотели наскочить на меня кучей.
А давайте попробуем вот так, сказал я, делая вид, что макаю носок ботинка в унитаз, ничего если я вас забрызгаю?
Я живо представил кусок грязи на ботинке, и мне не захотелось его пачкать.
Вот скотина.
Пришлось им уйти не с чем. Стас, который наблюдал происходящее со стороны подошел и сказал.
Ну ты даешь! Класс. Я уж думал забьют.
Это мне пришлось бы их забить. Ну пойдем на урок.
А ботинок вымыть?
Чтож его мыть? Он чистый.
А говно?
Вот еще! Я и не думал его пачкать.
Но я же видел, здоровый кусок на ботинке.
Наверное телепатия, сила внушения, сказал я, а сам подумал, что это я дурака валяю. Обладая силой внушения неужели я не смогу сделать так, чтобы ко мне никто не приставал? Надо развить эту полезную способность. Я понял, что для внушения надо сначала себя убедить в том что внушаешь.
Конечно существуют трудновнушаемые, но драться в том возрасте еще никто не умел, и хватало одной решительности, чтобы укротить любителей командовать.
Но постепенно одноклассники учились драться. Некоторые ходили в секции бокса. А я предпочитал библиотеку. Правда, в секцию бокса тоже записался и сходил несколько раз. Двигался я быстро, но был слабоват, к тому же счел, что лучше поберечь мозги.
Из боксеров получались несносные задиры. Одного я попробовал проучить палкой, другому в дверной замок его квартиры затолкал спичку. Мне хотелось доказать, большей частью себе, что физическая сила не так уж важна.
Друзьям было со мной интересно, я много знал, умел найти развлечение. Во дворе меня звали профессором.
Довольно поздно научился кататься на велосипеде. Отец принес с работы монтажную каску, и я был вынужден надевать ее, садясь на велосипед. Впрочем, забота отца была напрасной. Он часто был охвачен беспокойством, имевшим порой самые нелепые причины.
* * *
Однажды, я узнал, что наша страна ведет войну в каком-то Афганистане, и там гибнут люди. Я слышал о приходящих издалека цинковых гробах, которые родственникам не разрешалось открывать.
Никто не мог мне объяснить, как в наше время возможна война, против которой написана масса умных книг.
* * *
Отец постоянно был в разъездах, командировках. Кроме нас у него была еще одна семья. Общение с ним было малоприятным, он имел вспыльчивый характер. С мамой они постоянно ссорились, отец всячески обзывал ее. Я не мог понять, зачем мама его терпит. В конце концов, я стал относиться к его присутствию как к неизбежной неприятности.
Брат не обращал внимания на скандалы родителей и умел находить с отцом общий язык. Я так не мог. Любое недоразумение заканчивалось вспышкой ругани. До рукоприкладства, к счастью, не доходило. Отец необоснованно обвинял меня в трусости и лживости, и мне скоро стало безразлично, что он обо мне думает. Он говорил, что приезжает в Белгород из-за детей. Мне же эти его приезды казались излишними.
Позже я узнал, что мой дед по отцу бросил свою семью, женившись после войны на фронтовой подруге, и больше не объявлялся, не интересуясь судьбой сына. Глубинные детские переживания не позволяли моему отцу поступить также со своей семьей, поэтому он и ездил к нам, пока не вернулся совсем.
5
Я давно принял решение написать книгу о своей жизни, подвергнуть рассмотрению все уголки человеческого сознания и окружающего меня мира. Я накапливал материал для будущего исследования, внимательно вслушиваясь и всматриваясь в происходившее внутри меня и вокруг.
А между тем событий в моей жизни было мало для такой книги, и это приводило меня в уныние, побуждавшее иногда к попыткам разнообразить существование. Хотелось сделать в жизни как можно больше. Хотелось получать больше впечатлений, чтобы появлялись новые ассоциации. Хотелось лепить свой мозг, создавая надежную рабочую машину. Я представлял себе, что со временем мой мозг станет для меня лабораторией, испытательным полигоном для новых идей. А мысли тянулись медленно и вяло, и я буквально засыпал на ходу. Да и здоровье оставляло желать лучшего. Сильные и частые головные боли портили настроение. Я начал подозревать в этом расплату за способность предвидеть будущее. Но я видел, что не смотря на это смогу сделать в жизни что-то серьезное. Но было непонятно, каким же путем я смогу выкарабкаться из того жалкого состояния в котором находился. Или я был слишком самокритичен? Даже не знаю, могу ли я быть объективен в этом вопросе. Но я понимал, что мне придется пойти на определенные жертвы. Всего в жизни не успеть.
Однако, я надеялся на скрытые возможности развития. Мало зная о практиках мировых религий, я искал собственные пути.
* * *
Как-то раз я лежал в инфекционной больнице с отравлением съел что-то испортившееся.
Впервые я испытал тяжесть ограничения свободы. Делать было нечего, я скучал, и было так тоскливо, что слезы наворачивались на глаза.