Странную гостью потчевали запечённым диковинным угрём, в Оке его не поймать, да зря, не притронулась старуха к вилке, часа два, как та щука в корыте, сидела напротив Валентины истуканшей, шум в своём ухе слушала, а когда бесцветный глаз поднимала (к тому же странно косила вверх, не в глаза смотрела, даже не на волосы выше), то будто спрашивала: «И зачем тебе это надо?», или кряхтела, словно недовольство выражала: «Эх, а ведь не твоё это дело рожать!», забыв, видно, что часом всего раньше бубнила обратное не родить, что умереть Прокопычу казалось, что они молча о чём-то спорят, и бабка спорщицей оказалось поматёрей, словом, Валю чуть родимчик от этого «сидения на угре» не хватил, страшно, но вытерпела. Вслух Прасковья за вечер только два вопроса и задала, оба глупые, не по делу: «Не прядёшь сама-то?». Какое «прядёшь»? Сто лет никто в селе не прядёт. А через полчаса опять: «Не ткёшь сама-то?». Сумасшедшая. Шевелила губами, покачивала головой, иногда даже как будто усмехалась, от этих полуусмешек Прокопычу становилось особенно не по себе над ним, над ним насмехалась! «Вот карга!» в сердцах про себя выругался Прокопыч, но как только выругался, старуха тут же подняла на него свои оловянные глаза, согласно качнула головой и тихо повторила: «карга, карга», только с ударением на первой слоге кАрга. Полная спина мурашек, и отчего-то вдруг стали вспоминаться из своей жизни давние закоулочные моменты чередой.
Насиделась так и пошла. «Что? Что?» Иван за ней, а та бросила на ходу, как бы и не их заботу: «Что ж, лопоты, молитесь». Это колдунья-то молитесь!? «Как молиться? Кому?» «Пятнице, Божьей матери и молитесь». Иван ещё переспросил с испугу, не расслышав: «В пятницу молиться?». Старуха только рукой махнула «а ну вас!», однако с порога как будто пояснила: «Пятнице, пятой боженьке, Матери Сырой Богородице». Легче не стало. Приплела каких-то обидных лопот, от лаптей что ли, мол, лапоти вы, лапоти Денег не взяла («Не за что!»), назад везти не велела, хоть этим порадовала, какие-то у неё вдруг тут «свои» оказались, «Зайду проведать», бухгалтер даже подумал, что она не к Вале совсем и приезжала, а просто оказией воспользовалась в Дединово (в Дедново) попасть, к этим «своим», к которым можно без приглашения и без весточки даже через сто лет.
Они без Прасковьи потом ещё два часа просидели, отходили. Валентина словно спала с открытыми глазами, и сон был, похоже, не из простых испарина на лбу, вздрагивала без причины не будил. Молитесь! Хорошо сказать, молитесь, а где? Полно село церквей, а все мёртвые, не церкви, а склады с хламом, а Троицкая, за Ройкой, даже с ядами, привезли как удобрения, оказалось перепутали (или брак, передозировали гадости), крутая отрава, куда? В склад, куда ж ещё, то бишь в церковь, до сих пор лежат, трава вокруг храма не растёт Но с той поры Валя, как выходной, будто к сестре в Озёры, а сама в Коломну, на службу или ещё куда? Да и сам Иван, вроде как в огороде сорняк дерёт, а незаметно с корточек на колени да в сторону ржавого воскресенского купола склонится и приговаривает: помоги, Господи, помоги, родимый не бездетный Иосиф в пустыне, но всё же Про Пятницу, конечно, забыл.
Ан не было тогда в церкви Бога, не помог, а помог один мужик, рыбак с Малеевского, Иваныч. Слышали они про него и раньше, даже наверняка знакомы были, Малеевское это же отделение совхоза, «Овощное», но как глубоко сидит: нет пророка Славны, конечно, бубны за горами, а, оказалось, все могутники дома. Как он и объявился, не вспомнить, бог послал, сам помочь не смог, и послал то есть, всё-таки, помог? Или впрямь намолили? Или всё же это ведьма лесная, Яга болотная устроила? приплыву, сказал, за вами на челну в мае, на восходе полной луны, будьте готовы. «Переночуете в одном месте на берегу, на заходе отвезу обратно. Чистое с собой возьмите». «Скажи куда, сами подъедем, что ж чёлн-то гонять!» «Нет, туда только по реке надо, от реки сила». Четыре месяца с зимы ждали это полнолуние, календари мусолили, чтоб не просчитаться, чем ближе был срок, тем больше сомневались, а не глупость ли всё это? Да и помнит ли сам этот речной дух обещанное? Да ещё поди, определи это полнолуние, она, луна, бывает и три дня в полноте, и пять, и всходит не пойми, когда
Но ведь сподобилось!
После школы ездила дочь, умничка, поступать в историко-архивный, да где! Теперь якорь дединовский краеведческий музей, одно название музей, тоже не столбовая дорога, да не в доярки же! Можно было б и в Луховицы на авиационный, на швейную «Белоомутскую», в Коломну, в Москву не за тридевять же земель, но всё в чужие люди, нет, упёрлась в музей Копается в бумажках, книжками обложилась, витрины протирает, гнилые челны из ила выкапывает, макетики строит. Пусть бы и музей, только кого в музее для жизни встретишь? Кому сейчас эти музеи? Что было, то было, жить надо сегодня и завтра, а вчерашнюю икру на бутерброд не намажешь.
После школы ездила дочь, умничка, поступать в историко-архивный, да где! Теперь якорь дединовский краеведческий музей, одно название музей, тоже не столбовая дорога, да не в доярки же! Можно было б и в Луховицы на авиационный, на швейную «Белоомутскую», в Коломну, в Москву не за тридевять же земель, но всё в чужие люди, нет, упёрлась в музей Копается в бумажках, книжками обложилась, витрины протирает, гнилые челны из ила выкапывает, макетики строит. Пусть бы и музей, только кого в музее для жизни встретишь? Кому сейчас эти музеи? Что было, то было, жить надо сегодня и завтра, а вчерашнюю икру на бутерброд не намажешь.
Вздохнул. «Что было, что было закат заалел, вспомнил песню, сама полюбила, никто не велел». У-у, забрал бы этого Лёху какой-нибудь летучий голландец, что ли, вместе с челном! Катя-Катенька-котёнок
Десант
Учитесь плавать, учитесь плавать,
Учитесь водку пить из горла,
И рано-рано из Мопассана
Читайте только рассказ «Орла».
Е. Головин
Как только выдали деньги москвичам, на душе совсем стало паскудно. У него и без москвичей, как деньги выдавать гадко на душе, бухгалтерская экзема, а тут «Второму Часовому» и НИИПу, во «Втором Часовом» по ведомости одни женщины, а в этом непонятном НИИПе одни мужики. Вот «Часовому» он бы ещё выдал, а НИИ ни-и! В поле не ходи, и так ясно не за что. Хотя бы в половину меньше этим пьяницам, так нет всем поровну, по дням пребывания. Бубнил: «Уравниловка, вот она, мать разрухи, за равенством погнались? Дураки! Фальшивое это равенство, придёт, придёт час, рванёт таким неравенством, что мало не покажется! По труду надо, а не по пребыванию, что там, наверху, не знают основного социалистического принципа? Какие твари только эту уравниловку придумали хуже Гитлера, тот, как ни рвался, не смог, а эти, пожалуй, смогут. И ведь как хитро вроде бы маленький винтик вынули, незаметный почти, а машине трындец, и ведь будут потом диссертации писать, отчего трындец, глобальные причины, нефть, буржуи, золото, да мало ли а про винтик и не вспомнят э-эх! Твари!» Мелькнула в подсознаньи лысая голова и даже как будто попыталась что-то возразить, но оживленье около окон замутило картинку.
В этот раз селят НИИП в корпусе, что стык в стык с правлением, а его бы воля отправил на Бор, или в то же Малеевское, там два корпуса, да ещё «Хилтон», так нет, самую пьянь под самый нос! В два часа дня у них уже шабАш и до двух часов ночи шАбаш. Мимо проходить страшно. А ещё НИИ называется. НИИ приборов. Столовых, наверное. Или НИИ переборов, так точнее.
Вот и гадкость на душе
У бухгалтерии окна с лица, первый этаж, но всё равно высоко, бывшая толстовская усадьба (всё бы расспросить Катюшку, какие это Толстые?), и хорошо было видно, как приехала НИИПовская смена львовский автобус, две легковушки и «Урал» с коляской. Встреча на Эльбе. Как будто все родня и десять лет не виделись. Не поймёшь, кто больше ликовал, кто с неволи, кто в неволю? Где для них что? Автобус встал через дорогу, отгородив от проезжающих небольшой спускающийся к зарослям по берегу Оки лужок с дороги не видно, а из бухгалтерии как на ладошке. Сначала угощали приехавшие, плескали из блестящих плоских фляжек. Иван Прокопович торопил своих: быстрей выдать быстрей уедут. А когда выдали, тогда, собственно, и начался праздник теперь угощали разбогатевшие уезжающие. Магазин был через два дома, заветные два часа наступили, ящики с бормотухой подносились к автобусу, как снаряды к хорошему бою.
Бухгалтерских тёток от окон было не отогнать.
Гляди-ко, гляди-ко! Вырвались, как серный дух на волю
Насодют они нам капусты! Виктор Олегович, сильное у тебя пополнение.
Начальник отделения, при любой оказии старавшийся заглянуть в бухгалтерию, на глаза Ивану Прокопычу, которого столько лет уже видел своим тестем, сплюнул в сердцах. Этих московских хлыщей он не просто не любил ненавидел. Он и без Кати их ненавидел. Приехали, как на курорт. Из сытой, разжиревшей за счёт дединовских баб Москвы, на машинах, с гитарами, пьяные, самодовольные, в поле не вытащишь, и ещё Катя Как она, умничка, может с ними вообще разговаривать? Уничтожил бы!..
Смотри, смотри, и Евсеич уже там!
А я его жду! Погоди он у меня!..
Побежала
Ведёт Евсеич, совесть у тебя есть?
А что? Праздник люди приехали праздновать. Вот, водитель их, позвонить ему по делу, давай Селифон, они добрые, увидел Прокопыча, примолк, только кивнул два раза один раз на телефон, другой на коренастого в кепочке Селифона-водителя «Позвонить, мол».