Забыв о приличиях, статусе, возрасте и сопутствующих неприятностях, таких, как бессонница, артрит и супружеская неверность, Герасимов силился и не мог оторвать глаз от строгого лица, вокруг которого парили завитки светлых волос, беспощадно стянутых на затылке в хвост.
Каждое движение незнакомки, каждый наклон, поворот головы доставляли Герасимову эстетическое наслаждение.
Он не мог понять природу этой притягательности, и мучительно искал разгадку. На слово «сексуальность» у Герасимова была идиосинкразия, но именно оно, это ненавистное слово настойчиво лезло в голову.
Поезд чуть заметно тронулся, вместе с составом тронулись мозги.
Перед мысленным взором Герасимова незнакомка вдруг престала обнаженной, с распущенными волосами
Видение застало Герасимова врасплох и вызвало кратковременную, как у больных с диагнозом «мерцающая аритмия», остановку сердца. Дыхание у несчастного сбилось, и понадобилось несколько минут, чтобы его восстановить. Не спасли даже две пуговицы у горла, расстегнутые дрожащей рукой.
Герасимов впал в тихую панику. Что это с ним? Кризис среднего возраста? Откуда?
Он, умудренный, битый жизнью и знающий себе цену мужик, а ведет себя, как Как недоумок
Никто, к счастью, не заметил его состояния.
Очаровывая обеих попутчиц, Борис, как обычно, захлопал крыльями, распустил хвост, и Герасимов надежно спрятался в их благословенной тени.
До конца поездки делал все, чтобы не привлекать к себе внимания, но украдкой, как школяр, подсматривал за попутчицей, у которой ко всему оказалось божественное иначе просто не могло быть имя. Михалина. Михася.
Имя давало волю воображению. Можно было придумать массу вариантов на его тему, чем Герасимов и увлекся, когда все подались в буфет или ресторан (Герасимов не запомнил), и он остался в купе один.
Он грыз куриную ножку, с озорством шестиклассника поглядывал на болтающийся на крючке кожаный рюкзак, мгновенно причисленный к фетишам, и выкраивал из восьми букв считал на пальцах! новые и новые имена: Мишуся-Шуся. Михалька-Милька- Алька. Мишель. Мишелька- вермишелька.
Это была игра, похожая на игру в города, в которых не судьба побывать
Глава 4
Стоило покинуть зону обитания Недобитюха, как в Михалине стали происходить какие-то глубинные изменения.
Сначала вернулась девичья мечтательность.
«О, Варшава, думала Михася, трясясь в электричке, этот полугород-полусирена! Плац Трех Крестов, аллеи, пряничный левый берег Вислы».
Голова сладко кружилась.
Поезд, перрон, терпкий запах лопающихся почек и талой воды усугубили ее состояние. Не говоря о попутчиках
Вместе с нею в купе оказалась загорелая крашеная девица лет двадцати пяти, немного дерганая, с полным ртом жвачки. Довольно высокий, сухой, коротко остриженный субъект чуть за сорок, с хищным носом и со странным взглядом миндалевидных, карих глаз. Настоящий бедуин.
Третьим был умопомрачительный, изысканный господин в очочках, примерно одного возраста с Михалиной, тоже высокий, ироничный, с магнатскими усиками «а-ля Валенса». Правда, усики плохо вязались с Евросоюзом, но в целом мужчина произвел на Михасю сильное впечатление, хотя, это вполне мог быть синдром Недобитюха.
Тем не менее, метаморфозы продолжались: Михася распрямилась в полный рост.
Борис, представился господин, едва хлопоты, связанные с проверкой билетов и раздачей постельных принадлежностей, улеглись. Журналист, публицист, краевед. В руке у Михалины оказалась визитка: «Чарнецкий Борис», лаконично, как на надгробии, значилось на ней с той лишь разницей, что к имени прилагался номер мобильного.
Девице Чарнецкий тоже зачем-то всучил визитку. Та лениво взяла ее двумя пальцами с накладными, зловеще загнутыми когтями, и положила на столик.
Поглаживая пальцами бархатную визитку, Михася приосанилась: все-таки как это важно, когда тебя окружают образованные, культурные люди.
Это мой коллега и лучший друг Платон Фархатович Герасимов, представил Чарнецкий насупленного стриженого субъекта, расположившегося напротив.
Михалина, она кивнула со сдержанным достоинством. О том, что подвизается в районном печатном органе по неведомой причине умолчала хвастать было нечем. Всего лишь провинциальная журналисточка, редактор провинциальной газетенки, которых пруд пруди.
С частным визитом?
Да, розовея, растянула губы в улыбке Михася. К сестре еду. А вы?
С частным визитом?
Да, розовея, растянула губы в улыбке Михася. К сестре еду. А вы?
По приглашению польских коллег едем на конференцию по Катыни и на майские праздники. Заодно. Приятное с полезным совмещаем. Борис поправил очочки и улыбнулся, от чего у Михалины, как писали в романах, стеснило грудь.
Она прислушалась к ощущениям. Что делается! Не прошло и трех часов, как из дома Удачное начало, ничего не скажешь.
Уже бывали в Варшаве? полюбопытствовал господин Чарнецкий.
Подарок сестры альбом с фотографиями Варшавы был настольной книгой Михалины, поэтому она почти не соврала:
Да.
Михалине было страсть, как интересно, за каким несет в Речьпосполиту крашеную выдру, но мужчины не задали девице ни одного вопроса, как будто она принадлежала к касте неприкасаемых. Как будто достаточно быть двадцатипятилетней дивой с волосами цвета красного дерева, чтобы все вопросы отпадали сами собой. Это задело Михалину. Из-за дерганой девицы ей даже снова захотелось стать ниже ростом.
Через пять минут были окончательно расставлены акценты: Чарнецкий не скрывал интереса к девице, которая отзывалась на имя Катя, а его стриженый коллега упорно хранил молчание и держал дистанцию.
Михасе внезапно стало легко. Досада улеглась: разве она не сыта по горло Недобитюхом? Ну и что, что красота и молодость прошли? Зато у нее теперь есть нечто гораздо более ценное: сыновья, вера в Бога, ясность мировоззрения, мудрость. И бесстрастие. Вот ее военное преимущество. Женщина ее лет настоящая твердыня, способная противиться искушениям. И как приятно находиться на скамье запасных и наблюдать за игрой других! Особенно за тонкой.
Я в вагон-ресторан. Чертова кукла поднялась и, не оглядываясь, подалась из купе.
Отличная идея, воодушевился Борис. Ты как насчет ужина в ресторане, Платон Фархатович?
Нет-нет, спасибо, покачал головой его угрюмый друг. У меня все с собой. Голос у Платона Фархатовича оказался низким и густым.
Услышав это «все с собой», Михася затосковала.
Сейчас стриженый бедуин разложит на столике заботливо собранные любящей супругой в дорогу яйца, куриную ножку, соленый огурчик, в тряпицу обернутое сало, нарезанную кольцами копченую колбаску, соль в спичечном коробке и тугой пучок зеленого лука. Пригласит разделить трапезу на него это похоже. Ей придется приобщить свою скромную долю яблоко, банан и апельсин
Михалина, а вы не желаете в ресторан? публицист задержался у выхода, скользнул равнодушным взглядом.
Тратиться на ужин в вагоне-ресторане совершенно не входило в планы Михалины, но она представила, как станет делить трапезу с Платоном Фархатовичем, и вынужденно промямлила:
Пожалуй. Только руки вымою.
Безусловно, ее отказ господину Чарнецкому понравился бы куда больше, чем согласие. Михася даже посочувствовала ему: куда он ее денет в ресторане, ведь он сделал ставку на дерганую бестию?
Я вас подожду, Чарнецкий вежливо улыбнулся. Под магнатскими усиками просматривался крупный чувственный рот, и Михалина отвела глаза. Вера, ясность мировоззрения, мудрость и бесстрастие вот столпы ее морали
Глава 5
К тому времени, как Михалина с Чарнецким появились в вагоне-ресторане, Катька уже уписывала салат из грибов и говяжьего языка и делала вид, что пустая рюмка (явно из-под водки) никакого отношения к ней не имеет. Завидев соседей по купе, она помахала когтистой лапкой, как давним знакомым.
Есть хочу, не могу, доверительно сообщила она, как только Чарнецкий, пропустив Михасю к окну, расположился на диванчике. С утра во рту ни крошки.
Вы, наверное, на рынке работаете? придав голосу сочувствие, спросила Михалина.
Спросила из вредности, рассчитывая открыть господину Чарнецкому глаза на их соседку.
Да, неохотно открыла карты Катька. Челночничаю.
Михалина бросила торжествующий взгляд на Чарнецкого. Публицист не поддался на ухищрения:
Никогда бы не подумал, со сладкой улыбкой молвил он.
Тут подошла официантка, и разговор перекинулся на еду.
Скрепя сердце Михася заказала бокал красного и такой же, как у Катьки, салат с языком и грибами. Публицист попросил сто пятьдесят коньяка, оливки и мясо с картофелем фри, а Катька двести водки и оливье.
Путешествие продолжалось.
Первыми официантка принесла, как водится, выпивку и оливки. Подождав, пока девушка расставит все в соответствии с пожеланиями, Чарнецкий произнес тост: