Не откажусь. Голос хрипел.
Тогда располагайся, я сейчас.
Дарья смылась, предоставив ему свободу выбора. Приличия ради Макс выбрал кресло.
У тебя уютно, вежливо заметил он, когда соседка вернулась с подносом, на котором покачивались две чайные пары, сахарница и плетенка с печеньем.
Дарья наклонилась, взору Макса явился косой пробор.
Ничего особенного, наверное, как у всех. Дарья опустила поднос на тахту. Застенчивая улыбка привычно блуждала на губах.
Неожиданно для себя Макс спросил:
У тебя парень есть?
Даже в слабом свете настенного бра было заметно, как Дарья вспыхнула:
Нет.
А сколько тебе лет?
Шестнадцать.
Макс вдруг почувствовал себя стариком.
А почему?
Что?
Почему нет парня?
Дарья склонился над подносом:
Не знаю. Держи, она протянула Максу чашку, бери печенье. Я сама испекла.
Продолжая поглядывать на смущенную девушку, Макс сунул в рот увесистый кружок он тут же растаял, вызвав в памяти смутные образы из детства.
Овсяное?
Да. Мама брала у вашей бабушки рецепт. Нравится? Опустившись на тахту, Дарья тут же натянула на колени свитер. Печенье, смущенная улыбка и натянутый на колени свитер странным образом поднимали настроение, и Макс сделал неприятное открытие, что в душе он бабник.
Очень вкусно, он заложил за щеку еще один кружок.
Лицо соседки озарилось:
Ешь, не стесняйся.
Неожиданным образом подушка перестала казаться полунамеком, тахта и разбросанные девичьи вещицы больше не смущали Макса, он освоился и пустился во все тяжкие вывалил на Дарью подробности казни пирата Штёртебекера.
Короче, его приговорили к отсечению головы, излагал Макс, кидая в рот печенье, в те времена приговоренный имел право на последнее желанье. И Штёртебекер просит: так, мол, и так, уважаемый бургомистр, сколько шагов я сделаю после отсечения моей буйной головушки, столько пиратов вы помилуете. Ему отсекли голову, и он сделал одиннадцать шагов! Можешь представить?
Впечатленная не столько поведением пирата, сколько рассказчиком, Дарья зомбированным голосом протянула:
Ого!
Бургомистр слово не сдержал всех казнил.
Дно плетенки обнажилось. Отбросив предрассудки, Макс сунул в рот последний кружок и интеллигентно отставил чашку. Пора было решаться: либо он привлекает Дарью в качестве эксперта их с Талли отношений, либо откланивается. И первое, и второе теперь казалось Максу неприличным. Пришел, уплел гору печенья и свалил?
На физиономии Макса отразились терзания, и Дарья пришла на выручку:
Ты хотел о чем-то посоветоваться?
Распахнутые карие глаза смотрели с таким живым интересом, что Макс решился:
Как думаешь, что должен делать парень, если девушка его отвергает. Отказаться от нее или добиваться?
В зрачках соседки мелькнуло удивление:
Смотря, какой парень.
Ну, допустим, я.
Как ни глубоко Макс был погружен в свои переживания, он не мог не заметить выражение крайнего недоумения на лице Дарьи.
Тогда добивайся.
Как?
Напиши письмо ей.
Прежде, чем Макс успел подумать, с языка сорвался вопрос:
А тебе пишут письма парни?
Мне? Дарья опустила глаза, тень от ресниц легла на щеки.
Не хочешь не отвечай, великодушно разрешил Макс. Он вдруг почувствовал неизъяснимое превосходство над юностью и неопытностью. Если взять такую девчонку в жены, можно испытывать это сладкое чувство долгие годы. Что за чушь лезет в голову?
Ты ее любишь? тихо спросила Дарья.
Макс потер ладонями лицо:
Мне плохо без нее.
Так и напиши: мне плохо без тебя.
Так просто?
Повисла пауза, во время которой Макс ощутил, как к нему возвращается неловкость.
Запоздалое сожаление подняло с места:
Ладно, пойду я. Спасибо за печенье.
А кто она?
Сестра друга. Психолог.
Напиши, что ты близок к самоубийству, выпалила Дарья.
У Макса вырвался мрачный смешок:
Шантаж?
Провокация, тихо возразила она.
Теперь пришла очередь Макса удивляться. Вот так молодо-зелено
Он окинул соседку долгим изучающим взглядом:
Я подумаю.
Собственно, думать было не о чем. Прямой и грубый шантаж Максу претил Однако
«Однако, сказал он себе, хуже уже быть не может, и испортить уже ничего нельзя, поэтому в ход можно пустить и шантаж, и лесть, и на что еще пускаются в романах отвергнутые любовники?».
«Однако, сказал он себе, хуже уже быть не может, и испортить уже ничего нельзя, поэтому в ход можно пустить и шантаж, и лесть, и на что еще пускаются в романах отвергнутые любовники?».
Положив подбородок на кулаки, Макс собирал лоб складками, шевелил бровями, покусывал губы.
Дальше навязчивых строчек: «Я к вам пишу чего же боле?» дело не шло, но к чести Макса он почти сразу вспомнил, что у этих строк имеется автор А.С. Пушкин.
Примерно через час Талли вызвала ассоциацию с водой. Сравнение показалось Максу удачным, и он напечатал: «Ты как вода все время меняешься и утекаешь сквозь пальцы».
На этом поэтический источник иссяк, и минут тридцать Макс бился над продолжением, сокрушаясь, что прежде не упражнялся в изящной словесности.
Наконец, со скрипом родилось следующее: «Талли! Ты как вода все время меняешься и утекаешь сквозь пальцы. Я не умею разговаривать с водой. Что мне остается? Закрыть глаза и представить, что уже напился из родника? Невозможно: жажда слишком сильна. Я на пороге депрессии. Скажи, как все исправить? Понимаю: я не должен был демонстрировать свое беспокойство. Не знаю, что на меня находит в такие моменты это вообще не я делаюсь. Это кто-то другой, кто гонит меня, подталкивает делать глупости и необдуманные шаги. Больше такого не повторится, обещаю. Останься в моей жизни, прошу тебя».
Перечитав послание, счел его достаточно художественным и клацнул мышкой.
Остаток дня был мучительным.
Макс гипнотизировал стрелки часов, подгоняя время, пытался представить, как Талли откроет электронную почту, как увидит конверт с завораживающий надписью «У вас 1 письмо». Он отдал бы все, чтобы узнать, что испытает она в тот момент: досаду или мгновенную радость.