Вечером, уже дома, я обнаружил у себя температуру где-то в сорок градусов. Но на счастье мне был предложен гранёный стакан с чистым девяносто-шести-градусным спиртом. В совокупности это составило 136. Но, когда я хорошо проспался, утренний градусник показывал уже 36,6. Молодой организм сделал своё дело, но вот куда девались оставшиеся 100 градусов, с точки зрения математики это уже парадокс. Видимо, это сфера действия других наук.
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ
Ну, а теперь об этих самых науках, грызть гранит которых нам предстояло.
Наша четвёрка временно разделилась по интеллектуальным соображениям, хотя дружить и встречаться мы продолжали всегда. Славка, друг детства и сосед по детсадовскому горшку, и Лёша Сим, впоследствии солидный общественный деятель, имели технический склад ума и поступили, соответственно, в политехнический. А я и Лёша Сав по причинам, упомянутым мной в начале, выбрали строительный, благо внедриться туда после спецшколы было нетрудно. Правда, перед поступлением мы решили немного подтянуть физику.
Ещё довольно молодой, юморной и лучезарный Рашид не только занимался репетиторством, но и, как оказалось, сам принимал экзамены. Узнав об этом, наша группа абитуриентов как-то успокоилась, и на подготовительных занятиях чаще звучали анекдоты, чем физические термины.
Мы с Лёшкой возвращались после очередного занятия. Впереди шла девчонка, которая только сегодня появилась в нашей группе. Краткость мини-юбочки была предельной, а то, что под ней подразумевалось, вообще выходило за всяческие пределы. Всё это настолько элегантно колыхалось, что привело нашу походку в резонанс и заставило синхронно ускорить шаг. Я первым достиг цели и познакомился. Затем подоспел запыхавшийся Лёша и сделал то же. У молодых знакомства происходят быстро и без стеснения. Ира, которую мы окрестили Ириночкой, поскольку Ирочки у нас уже были, приехала из Норильска. Поэтому ей было жарко, что и оправдывало демонстрацию её аппетитностей. Нам с Лёшей часто нравились одни и те же девушки, но это нисколько не мешало нашей дружбе. У Лёшки было преимущество он выглядел старше, зато я играл на гитаре, и порой на вечеринках случалось так, что я ещё пою песни, а он уже с кем-то целуется.
Втроём мы поехали ко мне домой, выпили дружеский портвейн и стали рассуждать о предстоящем экзамене. Лёша, зная мой открытый характер инструктировал:
Не вздумай прилюдно показывать свое знакомство с экзаменатором. Знаю я тебя, сразу заорёшь «Рашидушка!» и обниматься полезешь.
Нет, на экзамене я был образцом не только сдержанности, но и порядочности. Я подсел к Рашиду и провозгласил:
Билет N13. Строение атома по Бору и Резерфорду.
Не тупи. Чего тебе поставить-то?
Ну уж нет. Ответ на этот билет я знаю досконально. Извольте выслушать.
И я стал излагать содержимое данной темы, которая кстати досталась мне и на выпускном экзамене. Хотелось высказать, что хотя я не Бор и не Резерфорд, но твои платные курсы мог бы и не посещать.
Ладно, вот тебе пятёрка, не отнимай времени.
Остальные экзамены мы с Лёшкой сдали так же легко и по сумме баллов были назначены старостами групп. Декан вызвал нас и дал первое поручение. Надо было съездить по указанному адресу и оповестить ещё одного новоиспеченного старосту о его аналогичном назначении. Дверь открыл такой же, как и мы. Звали Гоша.
Старостой будешь.
Буду.
А на троих будешь?
Тоже буду.
Потом водка и арбуз закрепили наш союз.
ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ
Деревня Сухарёнки мировым очагом культуры не была. Она вообще ничем не была. Очаги там были дореволюционные, а культурой и не пахло. Пахло навозом. Вокруг простирались необозримые картофельные поля.
Автобус, который бесконечно долго тряс нашу группу по просёлочным дорогам, видимо растряс весь лимит институтского бюджета и сказал, что больше не приедет. Это была дорога в один конец. В то время студентов, ещё даже не успевших ощутить задницей холодок институтской скамьи, сразу же посылали на картошку. Под лозунгом «Народу надо жрать, а ваше образование на хрен никому не нужно» тысячи студентов забрасывались на сентябрьские поля нашей необъятной родины.
Так что наша группа в институте даже познакомиться толком не успела. Но в автобусе я достал гитару и запел «And I love her». Сидящая передо мной Света обернулась и стала подпевать на чистом английском, обкакав моё немецкое произношение. Так постепенно мы начали спеваться с перспективой вскоре заменить в этом глаголе букву «е» на «и».
В нашей группе было пять ребят, из которых один якут Радик, крепкий и уже отслуживший срочную, два Серёжи масштабом помельче, Сладкий (вообще-то Саша, но он имел привычку интересоваться: «Уж не охренел ли ты, мой сладкий?») ну и я. Впоследствии мужской состав группы постоянно менялся, а вот девичий контингент до самого диплома сохранял свою (чуть не сказал, девственность) сплочённость и женскую дружбу, которой, говорят, не бывает. Девчонок было раза в два больше, и это радовало.
Расселились мы в избах с русскими печками и лавочками. Да и весь окружающий пейзаж соответствовал эпитету «Русь изначальная». В аналогичных сооружениях неподалёку располагались также магазин и клуб. Избушкам на курьих ножках соответствовали сплошные бабки Ёжки. А молодое население представлялось единственным экземпляром. То ли военкомы не добрались до него вследствие отдаленности, то ли вообще в нём не нуждались. Этот Федя по имени Саша фамилию имел почему-то французскую, а схожесть разве что с французами после Бородина. Ботинки его были странным образом перепутаны с ногами. Или просто ноги смотрели в разные стороны. Действительно, маршировать одновременно налево и направо было бы нелегко. Зато он приветливо улыбался нам всей своей непричёсанностью.
Сопровождать молодых недоразвитых первокурсников полагалось старшему ответственному представителю кафедры. Наш кафедральный Порфирич имел лысинку и бородку, так что соответствовал всем параметрам. Его заботы о нас были не слишком навязчивыми, ибо в молодом коллективе и сам молодеешь.
Вечер первого знакомства и застолья был организован в просторной избе, где поселились наши девушки, то ли бывшей школе, то ли партизанском штабе. Деревенская закуска и остальное привели нас всех как бы к общему знаменателю. Социальными статусами мы не мерялись, а молодость брала своё и, как оказалось, мы все похожи друг на друга. В то время и так существовал единый стандарт и образец для подражания человек Советский (homo soveticus), но на следующее утро появился еще один подвид homo cartofelus. Здесь простая похожесть переходила уже в единообразие фуфайка, свитер, шаровары, сапоги. Мальчиков от девочек можно было отличить только по вторичному половому признаку, а именно, наличию либо отсутствию косынки на голове.
Работа также не баловала разнообразием. Борозда, корзина, картофель эта картина стояла перед открытыми глазами днём и за закрытыми ночью.
Однажды к нам в мужскую избу постучалась местная бабуля и попросила вспахать ей огород. Когда мы увидели накрытый за это стол, то поняли, что одна и та же работа по-разному стимулируемая, может доставлять и недовольство, и удовольствие. Это мы ещё от денег отказались. Но водку конечно не пощадили.
Осень была ещё ранней, но уже дождливой.
Однако, каллар совсем пасмурный, бормотал якут Радик, глядя в осеннее небо.
Однако кюнь совсем не светит, с тоской вспоминал он летнее солнышко. Взял бы бубен, да настучал «Пусть всегда будет солнце», шаман ты хренов. Но Радик был якут современный и не знал технологий предков.
Малогабаритные Серёжи волокли по борозде мешки с картошкой.
Э, сынки, досадовал Радик, отбирал у них мешки и, взвалив на плечи, сам нёс их к месту складирования. Мы с Шурой Сладким заигрывали с девчонками. В первый же день мы оба нашли свою любовь и теперь постоянно на ночлег возвращались далеко за полночь, громко по-армейски желая всем спокойной ночи:
Отцы, день прошёл!
Ну и хрен с ним!
А с утра снова окунались в серую обыденность.
Кроме наших со Сладким двух Наташ, на остальных девчонок мужского присутствия не хватало. Ну и в клубе были организованы танцы. Клуб это изба с магнитофоном. Начала стягиваться молодёжь из соседних деревень. Они сначала рассматривали наших городских девушек, а потом приступали к любимому занятию. Есть два варианта деревенского развлечения: cначала набухаться, потом помахаться или наоборот, сначала помахаться, а потом помириться и набухаться. Причём, кто с кем и по какой причине, неважно.