А. С. Панарин напоминает об этом в виду нетерпеливого желания вестернизаторов России поскорее переделать наш менталитет и в виду их сетования на консерватизм российского массового сознания, сопротивляющегося благонамеренному реформаторству. В этой связи, подчеркивает философ, следует поразмыслить о новой социокультурной роли консерватизма. Современный консерватизм нередко выступает как реакция на угрозу тотальной дестабилизации, спусковым крючком которой могут стать непродуманные почины в любой сфере бытия. [Российская ментальность С. 34]
А. С. Панарин анализирует особенности модернизма и консерватизма таким образом. Прежний модернизаторский пафос имел свои основания, онтологические и социологические. В онтологическом смысле вчерашний природный и социальный миры отличались значительным запасом устойчивости. Проблема состояла в том, как повысить пластичность мира, его отзывчивость по отношению к новым притязаниям человека. В социологическом отношении основой модернизации были многочисленные слои населения, которым, как пролетариям Маркса, было нечего терять. Их социальное недовольство и нетерпение питало нетерпение прометеевой воли новоевропейского человека, замыслившего преобразовать и рационализировать мир.
Сегодня оба эти основания модернизма существенно поколебимы. В онтологическом смысле мир природы и культуры стал слишком хрупок. Ослабление скрепок природы биогеоценозов, с одной стороны, скрепок культуры обычаев и норм, с другой стороны, привело к тому, что любое резкое вмешательство способно вызвать цепную реакцию непредсказуемых последствий. Простор для жестких промышленных или социальных технологий ныне ограничен. В социологическом смысле базу современного консерватизма составляет растущий слой людей, которым есть что терять. В этой связи теоретики неоконсерватизма отмечают, что социальный консерватизм имеет тенденцию к постоянному расширению и смещению вниз, от элит к массам. Он отражает реакцию массового сознания на риск тотальной дестабилизации. [Российская ментальность С. 34]
Как отмечает А. С. Панарин, все эти вопросы приобрели особую актуальность в России. В отличие от других стран и регионов, стабильность которых поддерживается сразу на двух уровнях, национальном и цивилизационном, Россия прочных цивилизационных скрепок не имеет, у современных западных народов имеется двойная идентичность, национальная (я француз, я немец и т. п.) и цивилизационная (я европеец). Импровизации национального духа здесь корректируется в соответствии с общими нормами западной цивилизации. У России нет этих метанациональных гарантий. Ее миропотрясательные почины не корректируются своевременно в соответствии с более общими цивилизационными нормами. Ее промежуточное положение между Востоком и Западом сообщает особую хрупкость ее цивилизационным синтезам. Российский реформатор, даже преследуя ограниченные социально-политические цели, всегда рискует задеть те цивилизационные скрепы, которые фиксируют положение страны на осях Север Юг, Восток Запад, и тем самым поколебать ее цивилизационную идентичность. [Российская ментальность С. 35]
В развитии России могут быть два пути: путь жесткой модернизации или мягкий путь, связанный с постмодернизмом, который призван сохранить самобытность народа. Как считает А. С. Панарин, «если постмодернизм это всего лишь стилизация современной культуры, остающейся в своих основах модернистской и лишь кокетничающей с традицией в духе стиля ретро, то неевропейские менталитеты обречены на жесткую реконструкцию в виде модернизации и вестернизации. Если же постмодернизм серьезное решение современной цивилизации, пришедшей к необходимости аскезы потребительского и технологического самоограничения во имя сохранения природы, культуры и морали, то нас ждет реабилитация неевропейских культур, становящихся по-новому современными и престижными. Это не означает отказа от реформ и модернизаций; речь идет лишь о реабилитации культурного и цивилизованного разнообразия. Реформационная педагогика может выступать в двух формах: в мягкой, основанной на герменевтической традиции понимания, и жесткой, выражающей рационалистическую гордыню всеведающего объяснения. Здесь, как и в индивидуальной педагогике, возможны два исхода: облагородить сильный и самобытный характер, постепенно его шлифуя, или подавить и сломать, добиваясь полной пластичности и адаптированности». [Российская ментальность С. 36].
Итак, Россия находится между Востоком и Западом. Характерные черты ее ментальности: сила нравственного потенциала, сильная государственность, открытость к чужому историческому опыту, уважение традиций малых народов и определенный консерватизм. Также Россия объединяет в своем социокультурном пространстве три мировые религии христианство, ислам, буддизм. Опыт мирного сосуществования этих религий в России неоценим для взаимодействия мировых цивилизаций.
Что же касается вышеупомянутой герменевтической традиции, то ее, несомненно, нужно применять к изучению конфессиональных элементов ментальности.
Термин герменевтика имеет различные трактовки. Это и искусство интерпретации (толкования) текстов (В. Гумбольдт, В. Дильтей, Г. Г. Шпет). Это и теория понимания, постижения смысла (М. Хайдеггер), в том числе и искусство постижения чужой индивидуальности (Ф. Шлейермахер).
В нашей работе применялась интерпретация сложных текстов социальных доктрин церквей, когда на основе понимания частей этих текстов складывалась общая картина мировоззрения, а на основе целого интерпретировались части, которые понимались также из современной жизни церквей. Сама же жизнь церквей объяснялась и из ценностных установок, отраженных в конфессиональных документах.
Мыслители такого направления, как философия жизни, воспринимали понимание как переживание и сопереживание. Такие аспекты понимания также проявились в нашей работе, особенно, при анализе сложностей существования церквей.
Постижение конфессиональной жизни предполагает и принятие широких конфессиональных установок, особенно, выработанных в диалоге ментальностей, как объективно существующих. Эти установки невозможно и не нужно отрицать, т. к., независимо от нас, они будут существовать. Мы можем их не поддерживать, но не можем их не воспринимать как данность.
Несомненно, что понимающие подходы при анализе конфессиональных элементов ментальности мы можем соединить с объясняющими подходами. Так, анализируя конфессиональную статистику в России, мы используем объяснение ее особенностей через подведение их к социально-политическим особенностям развития современной России и мира в целом.
В современной науке и объяснение, и понимание определяются как универсальные способы аргументации. Так, в самом широком смысле теоретическое объяснение это рассуждение, посылки которого содержат информацию, достаточную для выведения из нее рассматриваемого факта или события. Наиболее развитая форма научного знания объяснение на основе теоретических законов. Объяснить что-то значит подвести под уже известный закон или теоретическое построение. Глубина объяснения определяется глубиной используемой теории. Это относится и к предсказанию. Предсказание факта это, как объяснение, выведение его из уже известного закона или теоретического построения. Схема утверждения здесь та же самая: из общего утверждения выводится утверждение о факте. Предсказание, в сущности, отличается от объяснения только тем, что речь идет о неизвестном еще факте.
Понимание же тесным образом связано с усвоением нового содержания, включением его в систему устоявшихся идей и представлений. В целом современная наука воспринимает понимание как оценку на основе некоторого образца, стандарта или правила. Так, понимание природы определяется как оценка ее явлений с точки зрения того, что должно в ней происходить, т. е. с позиции устойчивых, опирающихся на прошлый опыт представлений о нормальном или естественном ходе вещей. Истолкование определяется как предшествующее пониманию и делающее понимание возможным, как процесс поиска стандарта оценки и обоснование его приложимости к рассматриваемому случаю. В нашем исследовании за стандарт оценки в понимании конфессиональных элементов ментальности принимаются ценности миролюбивых конфессий России, которые, как выявлено, совпадают с общечеловеческими ценностями, имеющими значение для жизни общества в целом и, как для конфессиональной, так и для светской ментальности.