Ирина Критская
Три судьбы. Часть 2. Нежить
Глава 1. Похороны
С этого обрывистого края кладбища была видна река она тонула в тумане, поэтому казалось, что река течёт по небу, среди облаков. Луша не могла толком стоять, её держали под руки с одной стороны Маринка, с другой Маша. Андрея похоронили рядом с Пелагеей, но ещё ближе к краю, поэтому ограда его могилы напоминала маленький корабль, который вот-вот пустится в дальнее плавание по белым, плотным и мутным волнам тумана.
Мам. Пойдём. Нехорошо так, плохо ему от этого, чувствую я. Отпусти его, оставь, душу успокой его. Слышишь, мам!
Маша теребила Лушу за руку, шептала в щеку какие-то слова, жаркие, сочувствующие, успокаивающие, но Луша как будто окаменела, превратилась в статую, белую, мёртвую, немую. Она смотрела вдаль, на реку под обрывом, из под чёрного платка выбивались седые пряди и свежий сентябрьский ветер трепал их нещадно, путал, лепил на белые, восковые щеки, застил ими пустые холодные глаза.
Мам. А мам!!! Смотри, Колька замёрз, зуб на зуб не попадёт, заболеет же.
Мария высокая, худая, смуглая, отпустила Лушину руку, откинула чёрные косы, толстыми змеями, спускающиеся ниже изящной талии, наклонилась к сутулому парнишке в огромной, не по размеру, кепке, заглянула ему в лицо. Парень недовольно отпихнул её от себя, поднял воротник куртки, натянул капюшон, и снова продолжил прерванное Машей занятие крутить на пальце связку ключей, надетых на массивное железное кольцо. Маша хмуро свела тонкие, чёрные брови, кивнула Марине: "Сейчас". Тихонько потянула мать за рукав и в этот момент Луша очнулась, вздрогнула всем телом, скинула руку дочери и закричала тонко, визгливо, как огромная раненая чайка.
Я не смогла. Не смогла!!! Никто не может понять, никто!!! Я все делала, все, я тянула его оттуда!!! А он умер!!! Он умер!!! Господи, меня забери!!! Что ты смотришь оттуда?? Куда ты смотришь??? Я не смогла!!!
С воем Луша опустилась на колени, легла, распластавшись крестом на чёрный холмик, скребла скрюченными пальцами, сучила ногами, как будто хотела зарыться в эту землю, исчезнуть в ней.
Испуганная Маринка, круглая, как колобок, бросилась к сестре, упала рядом, рыдая в голос, и их крики уносились к равнодушному небу, таяли в облаках.
Всё. Хватит! Парня напугали, посмотрите на него, с ума посходили. Тётя Марина, возьмите себя в руки. Мама!!!
Маша решительно, с силой потянула мать за руку, и Луша окончательно пришла в себя. Села, недоуменно посмотрела на дочь, потом на Кольку, медленно встала. Бедный паренёк позеленел, вцепился, как маленький, в Машину юбку, дрожал, как осиновый лист, пытаясь засунуть ключи в карман, никак не попадал.
Ты, мам, сделать ничего не могла. Понимаешь НИЧЕГО!!! И никто не мог. Потому что настало время.
Луша посмотрела на дочь, она снова почувствовала этот странный страх перед своей Машкой необъяснимый, утробный, внутренний.
Откуда ты знаешь это, Маша? Откуда?
Дочь смотрела матери прямо в глаза, под сурово сомкнутыми бровями сияли не глаза чёрные бездны, тонкие губы сжались в одну линию, ноздри раздулись и побелели. И только ещё по-детски пухлые щеки, и, дрожащие от сдерживаемых слез, губы говорили о том, какой она ещё ребёнок.
Знаю. Раз говорю. Пошли. Кольку заморозили на ветру.
Около дома топтались соседи, хотя поминки были назначены на вечер, и оставалось не меньше двух часов. Луша устало села на кровать, ей хотелось закрыть глаза, ничего и никого не видеть и не слышать. По дому ещё витало что-то такое, чему нельзя было найти объяснения, но Луша чувствовала, что Андрей рядом, ей хотелось протянуть руки и коснуться его лица, рук, плёч. Она застонала, легла лицом вниз, уткнулась в подушку и вдруг, неожиданно для себя, уснула.
Проснулась она от того, что кто-то теребил её за руку. В начинающихся сумерках огромные глаза дочери казались темными озерами, блестящими и тайным.
Он ещё здесь, мам. Он ещё придёт попрощаться. Только ты не расстраивай его, не надо. Дай ему покой.
Луша кивнула, ей вдруг стало немного легче, она обняла Машу, прижалась к её тоненькому тельцу, на минутку вдруг почувствовав себя маленькой девочкой, которой страшно и холодно.
Всё будет хорошо, мам. Поверь мне. И пошли, там уже люди собираются. Помянуть надо, пошли.
Глава 2. Димка
Не садись к ней, она эта Как её Забыла слово, ведьма в общем. У неё и мать такая, юродивая. И брательник придурок. Все они там Ко мне садись.
Лизка, главная школьная красотка, королева старшего восьмого класса перегородила своей шикарной фигурой дорогу новенькому, который уже собрался сесть рядом с Машей, уж больно ему понравилась её парта, последняя в ряду. Он оторопело посмотрел на гладкое личико Лизки, лоснящееся от дорогого импортного крема, который она исподтишка таскала из материной банки, проследил за кукольными взмахами ресниц её круглых глаз, и аккуратно двинул локтем девчонку в сторону пусти, мол. Лизка отскочила, налетев круглой задницей на стул, зло сощурилась и зашипела.
Ладно, ладно. Попросишь меня чего. Не начинал бы ты так, мальчик. Пожалеешь.
Новенький, невысокий, но крепкий, плечистый парень, рыжий настолько, что выбившиеся из не короткой причёски с зачесанными назад прядями, волоски вспыхивали под неярким декабрьским солнцем, как спиральки лампочки, молча подошёл к Машиной парте и вопросительно поднял рыжие брови, смешно выстроив их домиком. Маша подвинула пенал и линейку поближе к себе, кивнула головой. Новенький по деловому примостил рюкзачок на спинку стула, покопался там, вытащил аккуратную тетрадь, ручку, два учебника, тщательно обернутые в глянцевую журнальную бумагу. На одной обложке по жёлтому полю полз комбайн, по другой среди серебристый облаков плыл белый самолёт.
Ту 134. На нем буду летать. Знаешь такой?
Маша кивнула, она знала. Про такой самолёт ей рассказывал папа, он летал на нем в Москву, когда ему назначили лечение. Только зря летал.
Меня зовут Димкой.
Парень глянул на Машу исподлобья, покраснел и поправился.
Дмитрием. А тебя? Ты одна тут сидишь.
Мария. Хочешь, зови Машей. А что, ты тут видишь кого-то ещё?
Димка вдруг улыбнулся, да так хорошо, ярко, белозубо, что Маша неожиданно улыбнулась в ответ, чувствуя, как уходит скованность и неловкость. Прямо вот вроде как век знала Димку этого рыжего.
Эт я так. Для порядку. Дай лапу. Будем дружить.
Маша неуверенно протянула Димке руку, он накрыл её неожиданно большой, сильной, тёплой ладонью, чуть подержал и выпустил на волю, как птичку из клетки.
Рука у тебя такая маленькая. Прям, как у моей Варьки.
Домой они шли вместе, как оказалось Димка с отцом и маленькой сестрой поселились неподалеку, через две улицы, в доме у самой реки, под кладбищенским холмом. Сняли несколько комнат у бабки Анны, давно похоронившей мужа.
Отец здесь в лесхозе место получил. Он учёный у меня. Биолог. Потом свой дом построим. А тебя чего ведьмой обзывают? Хотя ты похожа. Только красивая.
Дураки, вот и обзывают. Какая я ведьма. Просто умею кой-чего.
Их дружеский разговор прервал здоровенный снежок, вылетевший из-за плетня заброшенной, развалившейся хаты и с силой саданувший Машу по спине. Димка подскочил, но враги уже бросились врассыпную, только пятки засверкали.
А у красивых ворот огромного дома с ажурными ставнями, мимо которого они проходили, стояла Лизка и грызла семечки, сугроб около её ног почернел от шелухи, видно стояла давно.
Гляньте. Новенький Нежить домой повёл. Смотри, не забойся нечистой силы этой
Глава 3. Мать и дочь
Слушай, мам. А почему они меня нежитью кличут? Я ведь живая, нормальная, за что они?
Луша положила спицы, глянула на дочь, очередной раз подивившись нездешней её красоте, уже четырнадцать лет удивляется вроде родная кровь, я аж спина холодеет от взгляда этих таинственных глаз, от фарфоровой кожи, тонко прорисованных бровей и кос такого цвета, какой бывает майская безлунная ночь фиолетово чёрная, не проглядишь. А как волосы распустит, как упадут они волнами ниже талии, так и вообще оторопь берет. Она подошла к дочери, повернула её лицом к зеркалу, прижалась щекой к шелковистой щеке. Уже ростом с мать, а что дальше то будет? Высокая, стройная, настоящая колдунья растёт.
Ты вот внимательно на себя посмотри. Много таких девок в селе? То-то. Нет больше. Лизка эта толстозадая и рядом не стояла, вот они от зависти и болтают.
Луша снова, как на той неделе, чувствовала себя неважно, что-то холодно обрывалось в груди, слева, тенькало тошнотно, от этого неприятно немели ноги, на ладонях выступала липкая влага. Она понимала, что что-то случилось, но даже думать об этом не хотела, а если и думала, то с радостью кто знает, вдруг встретится она со своим любимым, там, чертой. Да и что ей здесь терять, чего ждать, кончена жизнь, дочь взрослая, тётка ушла на небо ещё в прошлом году, да и сына своего захватила, Маринка Вот только они Машуня да Маринка, да ещё сынок Нинкин и держали её на этом свете. Больше и некому.