Элегия страсти - Ромуил Валерьянович Цыраксон 2 стр.

Резким шумом от бутылки
Разбудил сосед.
Под кроватью где-то вилки,
На столе кисет.

Выпьем по стакану горькой,
Включим камелёк,
И в глазах блестящей зорькой
Проберёт хмелёк.

Не согреться нам с тобою
В комнате сквозняк,
Во дворе следит за мною
КГБист-поляк.

Ты же был вчера великим,
А сегодня грязь.
Словно демоном безликим
Жизнь вся пронеслась.

Снова дёрнулась позёмка
За оконной мглой,
Протянулася тесёмка
Крови под рукой.

Ты сердца не смеешь ранить,
Ты не холостой.
Обо мне украли память
У земли родной.

Величаво сменилось светило,
Над холмами возвысились тени,
Твоё сердце теперь говорило
После мрака и космоса лени.

Тонкий луч умиравшего бога
Воскресил Колизея трибуны,
Из-под мрамора вырвалась тога,
Не впервые взывая к Фортуне.

На арене, взметнувшейся пылью,
Прогремели, сменяясь, эпохи,
Укрывая встревоженной былью
Уступавших предсмертные вздохи.

И отлившейся в мраморе болью
Сам народ заковал свою душу,
Чтоб она не привиделась голью
После шторма, сжигавшего сушу.

В тех краях, где душистый хмель
Укрывает от солнца дома,
Там, где влаги хрустальная тень,
Прислоняясь, сводит с ума,

В тех краях золотые поля
Лёгкой дрожью горят на ветру.
Это Родина дышит моя,
Пьяной песней скрипя поутру.

Там казаки хмельным вечерком
При сиянии медной луны
Поцелуев свой жар под окном
Прочат дивчинам сладкие сны.

Там малиновки скрипка в лесах
В светлой тонике топит весь мир.
Откровение это в кострах
Погибает под осени пир.

Там весною вздыхает земля,
Скинув панцирь холодный зимы.
И всё это родные края
Под пологом седой пелены.

Наклонилась под тяжестью снега
Хрусталями укрытая ель.
Этот купол, как краешек неба,
Ей дарили луна и метель.

Что зимы бесполезной пороги,
Кроме уз пустоты,  ничего,
Что завьюжила наши дороги
И меня до весны заодно.

Эта, странная многим, кокетка
Обовьёт, приласкает мой слух,
А весны золотая виньетка
Поднимает лирический дух.

И от тяжести этого мира,
Вдохновлённый весны красотой,
Я пытаюсь высоты Памира
Стихотворной смирить высотой.

(памяти А. К. Гостищева)

Перо мыслителя тревожит
Гордыни трепетной порок,
И в ножны гений рифму вложит,
Воскреснет заново пророк.

Хвалебных песен пусть не сложит
Потомков дерзкая толпа.
Одна лишь мысль сознанье гложет,
Одна лишь речь тебе мила.

Здесь идеал твоей свободы,
К нему протянуты персты,
О нём слагаешь нынче оды,
Открыв законы красоты.

И ты, наследник вечной славы,
Вознёс терновый свой венок.
Смирить сегодняшние нравы
Поможет пушкинский нам слог.

Золотыми слезами дождь
Умывал осеннее утро.
Как великий варварский вождь
Я вошёл в твою тёплую юрту.

Нежный ток дыхания роз,
Страстный пульс изящного тела,
Фейерверк немыслимых поз 
Властелином ты овладела.

Тонкий пульс кумачового неба,
Над костром перемешаны блики.
Ты прощенье, великая Гера
И Афины взнесённые пики.

Задыхаюсь в твоих я взглядах,
Утопаю в движении стана.
И в любви твоей серенадах
Я готов отказаться от клана.

Волненье муз и трепет предрассветный,
Сорвав с ночи вуаль, исчезли до поры,
И с кончика пера сорвался стих сонетный,
Но не успел остыть до утренней жары.

Осенний блюз, исполненный неверно,
Как новая реаль, под медный баритон
Закрыл глаза на летнее «наверно»,
И золотое соло выпил саксофон.

И снова здесь всё дышит, как и прежде,
Слежалым сеном, ливнями, жнивьём.
Хрустальный сон напуганной надежды
Вознёсся к небу с чёрным вороньём.

Великий миг, дарующий прозренье,
Явись в наш мир забвением людским

Утопала в заводи жёлтая луна.
Звёзды расплескала по воде она.
Воздух не колышется, точно молоко.
Песня где-то слышится нежно и легко.

Ты скрывала в заводи мрамор нежных рук,
Жадно выпивала ночи каждый звук.
Будто белой простынью припустил туман
И укрыл заманчиво твой прекрасный стан.

Воздух загорелся новою красой.
Не хватает места на земле с тобой.
И стянуло солнце небо кумачом,
Став совсем невольно ночи палачом.

Не пытайся учиться любить.
Ты же знаешь, что это напрасно,
Ты умеешь, и это прекрасно,
Никогда не пытайся любить.

Никогда не пытайся любить.
Если любишь, то просто отдайся
Этим чувствам, собой оставайся
И не бойся кого-то любить.

Мне не страшно кого-то любить.
Мы же знаем, что жизнь лишь мгновенье.
Этот кто-то твоё отраженье.
Потому мне не страшно любить.

Потому мне не страшно любить,
Что тобой наполняется сердце,
Лишь тобой наполняется сердце.
Я тебя не учился любить.

Увы, мне прочите презренье,
Святые боги, вечный Рим.
Ужель рассудка помутненье?
В моём лице распятый грим.

Я полон чувств, но это низость,
Я весь горю, но это прах,
В твоих устах нашёл я близость,
В глазах раздался звонно страх

Но этот страх любви прощенье
За первый грех касанье губ
В тебе ласкаю возрожденье,
Пускает корни ветхий дуб.

В тебе священный дух богини.
Я не кристалл, а ты ручей,
Но ты течёшь в моей лощине,
Во мне сердца твоих ключей.

Жизнь, она точь-в-точь ночное небо:
Чёрный шёлк заплаканных ресниц,
Тень луны в простор земного хлеба,
Вереницы звёздных колесниц.

Счастье бред, оно лишь блик от солнца,
Как и свет потушенных сердец,
Но горят ещё у нас оконца,
Где любовь роняет свой венец.

Я бы мог, не думая нисколько,
За тебя в аду теперь гореть,
Лишь бы ты сияла, да и только,
Лишь бы не могла ты замереть.

И уже одна на вечной тризне
Вдруг шепнёт тебе пустая мгла:
С тем, кого любила больше жизни,
Так пожить почти и не смогла.

Красные звёзды на белой стене 
Тусклые тени кровавых мечтаний.
Феликс Дзержинский на белом коне 
Всё это только лишь быль оправданий.

Белые сказки и красный террор 
Чёрные точки на теле столетий,
Кровью чужой закрепив уговор,
Пели воззванья от дьявольских плетей.

Чёрные крылья, белый орёл
Выкрашен снова красною болью
Новых хозяев он приобрёл
И возвратился обратно на волю.

Пусть скажут Боги: «В этом нету смысла!»