Должен сообщить, заговорил наконец он, что я вскорости буду отставлен от должности военного губернатора. Его Величество полагает мне иное применение.
«Генерал-прокурор? мелькнуло у Аплечеева. Канцлер?»
По моему глубокому убеждению, вы можете с успехом заместить меня. Стать, так сказать, украшением среди губернаторов, показать, как много можно достигнуть на этом месте. Если назначить, разумеется, наконец дельного человека, граф вернулся к своей обычной дружелюбно-шутливой манере.
За ужином Александр Андреевич был молчалив. Заботливая Екатерина Александровна пробовала разговорить мужа, разделить заботы, да и просто удовлетворить любопытство, великолепно развитое от природы, но он отвечал односложно и невпопад.
Нельзя сказать, чтобы Аплечеева мучала совесть: о Свистулькине и его убийце он почти не вспоминал. Александра Андреевича охватило странное настроение, в котором никак не получалось разобраться. С женой говорить не хотелось она, вернее всего, вытащит из него сообщение о будущем губернаторстве. Придется разделять воодушевление, а радости никакой не было.
Обещанный карьерный взлет не был долгожданным успехом, победой, достигнутой предельным усердием. Он еще к нынешней-то должности не успел толком приспособиться, привыкнуть к высокому положению. Слишком быстрый служебный рост ощущался чем-то ненадежным и не совсем реальным. Трудно чувствовать себя уверенно, когда опалы и отставки сыплются на высших вельмож империи едва ли не ежедневно, по обыкновению царствования Павла I. Теперь вот убили даже этого беспокойного помазанника божьего.
Дальнейшие события той ночи известны по сообщениям Екатерины Александровны. Свою историю она множество раз повторяла самому широкому кругу лиц. С незначительными вариациями рассказ приведен в мемуарах Ивана Дмитриевича Якушкина и Евграфа Федотовича Комаровского, неизданных записках князя Юрия Сергеевича Хованского, письмах, в частности, Николая Александровича Саблукова, записи беседы с Романом Романовичем Галлом из архива А. Ф. Лабзина. Причем это только те, кто слышал рассказ непосредственно от Екатерины Александровны. Пересказов же и отрывочных свидетельств насчитывается много десятков, если не сотен. В российской печати вплоть до революции 1905 года существовал цензурный запрет на любое упоминание убийства Павла I. Поэтому отдельно стоит упомянуть книгу о России Дюпре де Сен-Мора, где французский путешественник прямо связывает рассказ Аплечеевой с убийством императора. Также события этой ночи, пусть смутно и неподробно, описаны самой Екатериной Александровной в письме Лабзину.
Около полуночи она проснулась от криков, раздававшихся из спальни мужа. Екатерина Александровна подбежала к двери, разделявшей смежные комнаты, но та была заперта. Аплечеева деликатно постучала, опасаясь, не привиделось ли ей во сне. Когда вновь раздался крик, Екатерина Александровна узнала голос супруга.
Вон! Вон! кричал, даже почти рычал Александр Андреевич. Вы не смеете!
Не зная, что делать, Екатерина Александровна схватила с комода фонарь и выбежала из спальни в коридор, в ту же секунду с грохотом распахнулась дверь, Аплечеев выскочил в коридор в ночной сорочке и колпаке.
Подите к черту! крикнул он вглубь своей спальни.
Екатерина Александровна подошла к супругу и заглянула в комнату. Возле кровати горели свечи, на полу лежал перевернутый пюпитр для письма, были рассыпаны листы служебной переписки и карандаши, из опрокинутой чернильницы растекалась сверкающая агатовая лужица. В спальне никого не было.
С кем ты говоришь, Саша?
Мадера.
Что?..
Была же мадера. Где?
Екатерина Александровна молчала в изумлении. Александр Андреевич говорил самым спокойным тоном, отчего становилось еще страшнее.
В буфетной? Да, надо полагать, в буфетной.
С этими словами он забрал у нее фонарь, неторопливо разжег его и двинулся вглубь квартиры. Екатерина Александровна молча следовала за ним. Из людской выглядывали горничная Варя и кухарка Агаша. Александр Андреевич бросил на них взгляд и прислуга исчезла за дверью. В буфетной обер-полицмейстер неторопливо отыскал мадеру, после чего с некоторым недоумением осмотрел запечатанную бутылку.
Штопор, сказал он. А впрочем Водка? взял он в руки графин.
Екатерина Александровна молча кивнула.
Анисовая?
Екатерина Александровна кивнула опять.
Екатерина Александровна кивнула опять.
Превосходно, Александр Андреевич взял стакан, зачем-то с силой дунул в него, наполнил до трети и деловито выпил, ритмично двигая кадыком.
Саша, что с тобой?
Аплечеев словно ждал этого вопроса, он заговорил, непонятно, но с большим напором:
Не уймется старый черт. И речи дурные. Ведь глупость. Глу-по-сть! Долг. Что долг? Надо же разбирать. Кому прибыль, коли погублю будущее свое, службу, старания, труды пущу прахом? К чему? Плетью обуха И ведь как живой, только просвечивает немного и не поверит никто
О чем ты, Саша?
Аплечеев замолчал, налил еще водки и выпил, страдальчески морщась.
Пустяки. Пойдем спать, он взял со стола фонарь и прошел мимо Екатерины Александровны.
Она следовала за ним. Возле дверей в спальни Александр Андреевич хотел вернуть супруге фонарь.
Я хочу побыть с тобой, отрицательно качнула головой Екатерина Александровна.
Аплечеев молча пропустил жену в спальню.
Он опустился на колени и собрал бумаги, несколько раз менял листы местами, придерживаясь какого-то порядка. Екатерина Александровна хотела было позвать прислугу, но передумала и, как могла, промокнула чернила дряхлым халатом мужа, еще прежде назначенным ею в тряпки.
Придвинь мне кресла, попросила Екатерина Александровна, когда он закончил.
Аплечеев, по-прежнему молча, подвинул к изголовью кресло, задул свечи, погасил фонарь и лег в постель. Сработала ли водка или крепкое душевное устройство но, как ни поразительно, уже спустя несколько минут он крепко спал, иногда всхрапывая. Екатерина Александровна устроилась в кресле в полной решимости не смыкать глаз до утра: она опасалась нового приступа у мужа и хотела встретить его бодрствующей. Однако Екатерине Александровне в ту пору было только двадцать лет, и юное тело довольно скоро взяло верх. Когда она проснулась, словно вынырнув из глубокого сна, за окном ярко горел давно наступивший день, а мужа уже не было ни в постели, ни в доме.
III
Верескин после убийства Свистулькина выскочил из комнаты и одним махом скатился по лестнице на этаж. Тут Иван Никифорович сообразил, что оставил дверь открытой, и остановился, не решаясь вернуться и не решаясь уйти. Только теперь он заметил, что весь покрыт кровью. Шинель можно было снять и вывернуть подкладкой наружу, но кровь на белых лосинах просто била в глаза. Иван Никифорович вспомнил о лохани с водой возле постели жертвы и все-таки поднялся обратно. Он крался с еще большей осторожностью и тщательно прикрыл за собой дверь, избегая малейшего скрипа. В сереющем вечернем свете тело убитого казалось грудой старого белья, подкрашенного красным. Быстрые тревожные мысли об испачканной одежде, опасности, открытой двери как-то вытеснили из фокуса внимания самого убитого. Когда взгляд коснулся мертвого тела, Верескин невольно шумным вдохом втянул полную грудь. Пришлось напомнить себе, что покойный никчемный старикашка, бессмысленно доживавший в грязной конуре последние месяцы неудавшейся жизни.
Кисти рук были окровавлены, полить из ковшика некому он ополоснулся прямо в лоханке. Вода, конечно, сразу окрасилась красным, и все попытки отмыться только еще больше размазывали кровь по лосинам. В комнате, кстати, был умывальник, спрятанный в нише, которую обрамлял резной портал с облезшей позолотой. Бархатные занавеси с кистями еще пятнадцать лет назад продал коллежский советник Кузяев, первый управляющий домом после смерти Олсуфьева. Зато предыдущие жильцы властная неимущая вдова с дочерью, забитой и сильно перезревшей девицей украсили сероватые полотнища кривоватыми петухами. Верескин в волнении умывальника так и не заметил.
Внизу ждал с лошадьми денщик Прохор. «Даже такой олух, как он, думал поручик, едва ли не приметит кровь на белых лосинах». Надо сказать, Верескин ошибался насчет собственного денщика. Вечно сонный, туповатый вид легко вводил в заблуждение, но на самом деле Прохор всегда подмечал все необходимое и даже немало лишнего. В его смышлености и наблюдательности Иван Никифорович многократно имел возможность убедиться, но, как и многие другие, был невнимателен с низшими, пока те не доставляют хлопот, а Прохору вполне хватало смекалки нечасто раздражать далекого от снисходительности барина.
Верескин жалел о напрасно взятом с собой денщике: лошадь можно было доверить и какому-нибудь мальчонке из соседской лавки. Впрочем, Иван Никифорович немедленно сообразил, что мальчонка еще хуже Прохора: он не только увидит кровавые лосины, но и в отличие от Прохора останется на месте преступления к началу расследования.