Отрицание любой идеологии должно либо возвратить нас к всесторонней легитимации роскоши во всех её безнравственных проявлениях, и тогда сделки будут соблюдаться из великодушия, либо к тому, что гарантом соблюдения сделок станут технологии, которые будут ставить акторов в такие условия, что они просто не смогут нарушить условия договора. Во втором случае за крупные транзакции будет отвечать узкий класс специалистов, которому хватит ума, опыта и усидчивости освоить все эти сложные технологии. Все остальные, не способные освоить эти технологии, фактически будут отрезаны от международного общения, что фактически ведёт к коллапсу при первом же серьёзном экономическом кризисе. А значит, второй путь вовсе не следует рассматривать всерьёз, он существует лишь в пределе, как возможность. По факту же постиндустриальная экономика в том или ином виде обречена возвращаться к торговым пошлинам: либо в виде экономических санкций, которые США и Евросоюз накладывают не те страны, которых считают неблагонадёжными; либо в виде возрождённого абсолютизма; либо в виде более древней, первобытной роскоши. Первые две модели торговых ограничений против монополий борются посредством технологий, то есть посредством дефицитных адаптаций. Они предполагают, что дефицит является естественным состоянием общества, которое предшествует формированию монополий. Любой монополист в их глазах это по определению вредитель, который манипулирует дефицитом. Следовательно, побороть монополиста можно, только если лучше адаптироваться к дефициту, чем он. Такие модели нуждаются в классе специалистов, которые будут при помощи технологий профессионально адаптироваться к дефициту даже там, где его нет. Биологически это приводит к патологической зависимости от внешней среды. У монополиста тоже предполагается такая зависимость, но он, как мы показали выше, может быть детерминирован внешней средой, а может быть вовсе ей не детерминирован, а, наоборот, использовать среду. А вот те, кто своей профессией сделали борьбу против монополий, обязаны адаптироваться к дефициту и тем самым претерпевать серьёзные физиологические трансформации.
Презумпция дефицитности базируется на принципе обязательной взаимности. Патологическая зависимость от окружающей среды неизбежно толкает на отношения бихевиоризма, где 1 это удовольствие, а 0 это боль. Все отношения, вплоть до близких личных отношений, в таком случае неизбежно будут уподобляться отношениям купли-продажи. Тем не менее, нельзя забывать, что патологическая зависимость от внешней среды в первую очередь присуща тем живым организмам, за которыми закрепилось название паразитов. Если взять всех животных и растений и сравнить их между собой, то самыми адаптированными к условиям дефицита из них будут именно те, что являются паразитами. Казалось бы, в таком случае паразит должен иметь самые адекватные представления о окружающей среде, и должен самым адекватным образом реагировать на неё. Но исследования показывают, что биологический паразит как раз реагирует не дефицит самым неадекватным образом чрезмерным размножением. Вообще, чрезмерное размножение и является тем фактором, который делает из обычной колонии живых организмов паразитов, но даже когда популяция доходит до того момента, когда ресурсов не хватает, чтобы прокормить всех темпы размножения не замедляются. И это уже совершенно неадекватная реакция на дефицит. Получается, что наиболее адекватным образом реагировать на вызовы окружающей среды могут те организмы, которые не адаптируются к дефициту. Социальные паразиты точно также неадекватно реагируют на вызовы социальные бурной инфляцией ценных активов и нагнетанием массовой истерии. Истерика это пример неадекватной реакции на происходящее вокруг, индивид в состоянии истерики не способен на чём-то сосредоточиться. Массовая истерия это оборотная сторона процесса глобализации и стирания границ. Ведь в новых условиях, когда из Пекина в Париж самолёт доставляет пассажиров за каких-то 11 часов, с такой же скорость по земному шару могут распространяться и, например, эпидемии каких-нибудь новых заболеваний или иные триггеры, которые будут включать массовую истерию. Понятно, что это вредно для психики и ведёт к долгосрочным нарушениям физиологии. Поэтому имеет смысл подробнее рассмотреть третий путь торговых ограничений первобытную роскошь. Здесь в первую очередь нужно иначе взглянуть на целый ряд феноменов, таких как частная собственности, происхождение торговых пошлин, денег, семьи и государства и т.д., которые в устах британских учёных-фритредеров объяснялись, как происходящие из дефицита ресурсов.
Глава 3
Происхождение частной собственности из щедрости
Предварительно биологической причиной щедрости будем считать некие гормоны, которые выделяются в организме животных, в том числе человека, и дают ему ощущение счастья. От этого положение легко отталкиваться, поскольку оно является экспериментально проверенным и подтверждённым. Касательно человека были проведены эксперименты шведскими и датскими учёными1, и было доказано, что, когда отдельный человек дарит что-то другому человеку или вынашивает намерение что-то подарить, в его мозгу активируются нейроны, отвечающие за ощущение счастья. Данные были проверены на томографе высокой мощности. Касательно прочих животных проведены сложные этологические эксперименты, в первую очередь этим занимался Ф. Вааль, который пришёл к выводу, что дарение является естественным нормой поведения для приматов и даже кошачьих и собачьих. Ну и, наконец, физиолог Шарль Фере ещё в 19-ом веке провёл эксперименты и выяснил, что сочувствие никак не связано с какой-то моралью и альтруизмом, в результате он предложил отказаться от термина «альтруизм», как устаревшего, и говорить исключительно и эгоизме животных, но эгоизме очень специфического свойства. В свете последних исследований мы бы сказали, что животным, включая человека, от природы присущ некий эгоизм щедрости, когда мы что-то дарим кому-то, в мозгу активируются нейроны, отвечающие за счастье. Это говорит о том, что в целом, если мы делаем что-то полезное для других, то всё равно преследуем свою пользу, мы делаем это ради себя, а не ради них. Судя по всему, именно по такому принципу действовала первобытная роскошь, которой вовсе не нужны были никакие принудительные регуляторы, заставляющие дарить что-то другим людям и племенам. Во всяком случае, исследования антропологов убедительно показывают, что обмен подарками играет очень высокую роль в примитивных обществах.
Имплозия, то есть воля к присвоению и накоплению, может рассматриваться, как определённый переход, режим ожидания между актами дарения. Чтобы что-то подарить, нужно сначала этим обладать. Примитивную частную собственность можно рассматривать, как такой вот отложенный подарок, её назначение вовсе не в обладании. И всё же, возникает вопрос, как вообще тогда стали возможны иерархии, основанные на имплозии, когда на вершине оказываются те, кто не готовы делиться? Хотя, понятно, что отделы мозга, отвечающие за счастье, могут быть активированы самым разным способом, и щедрость это не единственный способ их активировать. Поэтому нет ничего удивительного в том, что некоторые индивиды смогли обойти природную склонность и найти другие пути удовлетворения. Биологические причины этого процесса мы разберём чуть позже. Сейчас важно понять, как вообще имплозия могла так укорениться в обществе, что британские учёные стали утверждать, что частная собственность либо вовсе отсутствовала в первобытном обществе и появилась на позднем этапе в результате скупости, либо изначально была чем-то вроде «естественного состояния» человека, который был изолирован от общения, ничем не торговал и полностью обеспечивал себя всем необходимым? Нужно сказать, что в этом кроется некоторое чванство человеческого вида, будто в этом заключено его превосходство или отличительная черта от прочих животных, не способных иметь частной собственности. То есть, за этим стоит долгая история формирования коллективного эгоизма человека, возомнившего себя чем-то сильно выделяющимся из природы.
В эксплозивной парадигме частная собственность это очевидная данность, которой даже если когда-то не было, проследить этот исторический период практически невозможно. Что ж, нужно оставлять живой природе право хоть немного оставаться загадочной, в конце концов, чем примитивнее жизнь, тем она загадочнее для нас. Мы смотрим как на инопланетян на тех живых организмов, что могут размножаться бесполым путём, океан это для нас как другая планета. Действительно, сложно представить, что, например, киту, чтобы утолить свой голод, нужно всего лишь открыть рот и ждать, когда еда сама заплывёт к нему. Нам, сухопутным обитателям, это кажется немыслимым, хотя кит это уже млекопитающее, которое размножается половым путём, то есть довольно близкий нам родственник. А если взять одноклеточных, то там повсюду загадка на загадке, хотя все мы при этом состоим из клеток. Об эих организмах мы рассуждаем в терминах статистики, но часто по ошибке статистика принимается за истинное положение вещей. Как в типичном парадоксе выжившего. Когда какой-то корабль утонул, и половину утопающих дельфины дотащили до берега. Из этого делается ошибочный вывод, что дельфины спасают утопающих, ведь никто не видел, сколько утопающих дельфины, наоборот, толкали в сторону, противоположную берегу. Очень часто те, кто остались в живых, вовсе не боролись за выживание, их спасение это чистая случайность. Статистика отсекает единичные случаи, которые ей противоречат, как погрешности, но если таких «погрешностей» набирается много, она начинает меняться на другую статистику. Из-за этого кажется, что везде в природе господствует какая-то калькуляция и воля к самосохранению и, кажется, что частная собственность это тоже способ выживания для человека.